Великая наука «забывать»,
И видеть Мир, как в первый день Творенья,
Записывая в Вечности тетрадь
Мечты свои, желанья, откровенья…

Проигранные битвы прошлых зим
Сложить в камин поблекшими листами,
(Чтоб огненный их принял Серафим,
И пепел их не назвал уже словами…)

А утром — новый День — как новый лист!
И Ангел обнимает твои плечи…
И будет Мир — безоблачен и чист.
Пока в нём есть Любовь — он будет Вечен!

Агнесс

А.М. теперь и всегда.

Однажды, длинным осенним вечером, я прочту тебе этот рассказ, хотя мы никогда не узнаем, что это история о нас самих…

***

В ночь со среды на четверг я проснулся с пронзительным и болезненным намереньем уйти от неё. Эта мысль вдруг показалась мне такой простой и очевидной, что бороться с ней было совершенно бессмысленно. А ведь ещё вчера вечером я засыпал, повторяя её имя — Агнесс.

Мы встретились нынешней осенью в базилике святого Петра. Я не был религиозен,…
… показать весь текст …

Сменишь меня на посту, когда я упаду в небеса,
В омут Луны, в бесконечный колодец тумана?
Я не возьму ничего, кроме памяти странной —
Помнить лишь то, что однажды открыла строка.
В венах твоих тот же холод — кристаллы зимы,
Ярче которых найти на земле невозможно.
Всё проверяется снегом, летящим к подножью
Вечно стоящей у самого края скалы.
Биться со злом — лишь утопия, громкая ложь…
Бейся с собой. Не сдавайся на милость ослепших.
Сонной толпе, убивающей звонких и вещих,
Надо ли мстить? Остальных же буди и умножь
Всё, что сказал я, когда наступила зима,
И окрестил меня омут летейским забвеньем.
… показать весь текст …

Надень власяницу, сними крепдешин и шёлк — окончилось время библейской листвы и мёда. Надкушено яблоко /будет ли в этом толк?/, сюжет этот вечный уже не завет, а мода. Ты следуешь ей — я пытаюсь понять мотив, иду за тобой, не смотря на печальный опыт /смеётся мой ангел в эдемских садах пустых, а демон возносит молитву под этот хохот/. Но я зажимаю уши, смотрю в глаза — вот падает шёлк и скользит крепдешин на травы… Твой взгляд говорит: «не смотри, не смотри, нельзя», но полон зрачок твой змеиной…
… показать весь текст …

Я с пристани смотрю во тьму…
Над морем ночь чернее сажи,
И ветер, словно лист бумажный,
Унёс последнюю звезду.

А дождь срывается на снег,
И меркнет, тая на перчатках…
Полна нелепых опечаток
Та Книга, что вершит судьбу.

И вырван предпоследний лист,
В котором смысл и снов и шторма.
И звук последнего аккорда
Не нарушает тишину.
… показать весь текст …

стань на цыпочки, кончиком пальца дотронься до неба:
Как круги на воде разойдутся на нём облака,
И покатится солнце истёртой старинной монетой
По гранитному камню до самой ладони Петра.
Перевёрнутый Смольный в твоём отразится бокале
/этой невской водой я крещён и на жизнь, и на смерть/,
Мне, конечно, не норны упрямую ниточку пряли,
А холодные нимфы, плетущие вечную сеть.
Я внесён в этот город, как в списки поверивших в север,
В одинокого бога у края небесных болот.
Словно маленький мальчик, его виночерпий и егерь,
Я иду по следам, по надёжной поверхности вод.
И пока я звучу отголоском его ораторий
/как круги на воде, как его сорок первый хорал/,
… показать весь текст …

И вот я стою на корме 90 дней,
Вдыхаю норд-ост, не курю, не снимаю китель,
Смотрю на грот-мачты затопленных кораблей
Сквозь толщу воды… но мой маленький нежный мститель
Плетёт своё кружево, знает в науке толк:
Любовь подступает тихо, из самой бездны,
И мучает вечной стаей солёных строк,
Под грифом секретным «Пиши, или я исчезну».
И вот я пишу, доверяя норд-осту руль,
И чувствуя айсберг, лишь чудом проплывший мимо,
И белое крошево бьющих по борту пуль,
Что тают в воде, но отнимают силы
У старого брига, который не лёг на курс,
Послушный скупому зову моей сирены.
… показать весь текст …

Вот новый Брейгель взялся за картину:
Я буду в синем, ты же — в золотом.
Так Бог хотел, замешивая глину,
Кропя её рябиновым вином.
Из рук его давно ушли мы оба,
Но длится им придуманный сюжет —
Забыв о том, что мы с тобой знакомы,
Летим опять морфидами на свет.
Изыскан мир. Настойчивы верлибры.
И золото размыто в синеве,
До первой пули среднего калибра,
Дантесом освящённой в тишине.
Вот новый бог завистников, ведомых,
/Изыскан мир? Разбей его, разбей/.
… показать весь текст …

Ты — альфа, омега. Я бьюсь где-то между, средь букв. В попытках понять, как работает магия слова… Понятен мне шёпот по лёгким движениям губ, но смысл ускользает, и дверь закрывается снова. Я руку тяну, я хочу причаститься водой /что станет вином, если я расскажу ей о боге/. Но эта вода обращается только виной, и делится слово /банальная клетка/ на слоги. Из этих слогов прорастают потом города, слагаются люди, рифмуя друг друга по двое. Ты — альфа, омега… Но я между ними строка, чужой алфавит, что до срока упрятан в неволе.

Но бойся, когда я взломаю таинственный шифр, когда я скажу громким голосом «Слово и Дело». Окажется яблоком твой восхитительный мир, зажатым в ладони моей до отчаянья смело.

Ночью все тайны открыты — садись, пиши
Лишь о любви /или пей, раз любовь не рядом/.
В часе Быка спрятан кем-то и час души
/где эти души, что были Эдемским садом?/.
Или чуть позже — Содомом, Гоморрой, тьмой:
Сорваны пломбы всех врат, и гуляют бесы
Прямо под окнами, нагло, по мостовой,
В тёмных костюмах — без дыма, огня и мессы.
Лестница Иакова скрыта давно от глаз,
В небо смотрящих с земли на земле всё меньше.
Умерший бог — это только иконостас;
Страх и грехи — обезумевший бог воскресший.

В этой…
… показать весь текст …

И вот я пришёл в твой уютный дом /сто сорок минут дождя/,
И я сбросил плащ, и забыл о нём /как вера твоя слепа/.
На этих дорогах не видно звёзд /я честно шагал впотьмах/,
Как долог мой путь, как безбожно прост /вся суть на семи листах/.
И вот ты смеёшься, а я молчу /согрей же скорее чай/,
Накрою ладонью твою свечу /сто сорок минут, считай/.

И я встану рядом с тобой во тьме /стучит, не смолкая, дождь/,
И я держу небо в одной руке /а ты в руке держишь нож/.
И этим любовь хороша вдвойне / покуда не верим ей/,
Вот я прижимаю тебя к стене /кто знает, что там за ней?/.
И в доме твоём прорастёт трава /когда я уйду к утру/,
Ведь дождь — это только слова, слова… /не бойся — я их верну/.
Сто сорок горячих и жарких слов /сто сорок минут любви/,
… показать весь текст …

Улыбнусь, в сотый раз, на нелепое слово «безбожник»,
Посмотри мне в глаза — в них течёт допотопный Ефрат.
Я был соткан из мифов и маленький бог — подорожник
Был приложен к душе, чтоб вытягивать боль из стигмат.
Этих алых чернильниц вовек не увидишь глазами,
Не коснёшься наощупь, вложив в них взыскующий перст.
Мир — опасное место, в котором владеешь словами,
Пока вслух их не скажешь, погибнув однажды, как Крез.

Придорожный мой бог, научи меня быть молчаливым,
Слушать Тигр и Ефрат, твои листья сжимая в руке.
В этом мире слова — это только подобие силы,
Обладающий ею надёжно сокрыт в тишине.

Даже если уедешь в такую глушь, где не ходят по двое ни псы, ни бесы, этот край, несомненно, настигнет сушь, как в сюжете доходной библейской пьесы. Ибо дерзость моя и вина не в том, что не верю в псалмы и не строю башню, я заглядывал в ночь, прислонясь плечом к старой двери того, кто не просит дважды.
Там нет ангелов вещих и нет суда, не пылятся в углу золотые книги… Абеляр там читает стихи с листа, Элоиза смеётся, рассыпав блики красной меди волос поперёк лучей, в этом диком краю неземном, бумажном. Он горит так легко на исходе дней, осыпаясь в ладони огнём и сажей.

Даже если уедешь в такую глушь, где забудешь и губы твои, и тело, эту глушь, несомненно, настигнет сушь, будет лист поутру абсолютно белым. Ничего не найдёшь на земле впотьмах /я заглядывал в ночь, прислонившись к двери/… Вся живая вода на твоих губах, оттого лишь в губы твои и верю.

А потом он закрыл на щеколду дверь… Опрокинул забытый в прихожей виски. Город падал, слегка наклонясь, в метель — точно так же, как он — запредельно низко. За пределом царил абсолютный ноль, перевернутый мир отдавал фиксажем, передержанной сепией ныла боль, но темнела легко, обратясь винтажем. И, пока проступали Её черты в ядовитой воде сто второй попытки, он отчаянно был с тишиной на «ты», с этим стареньким шкафом, пустым и зыбким.

Мир понятен и прост оттого, что я вспомнил о смерти —
Старый бог во мне умер от вечных, но призрачных ран.
Я проснулся счастливым под тихую музыку Верди,
С новой нежностью в сердце к написанным прежде стихам.

День ложился в ладонь и лучом, и пером, и черникой —
Ты брала меня за руку, линий меняя исход.
И чернильные пятна от ягоды тёмной и дикой,
Оставались на пальцах, на загнутом краешке нот.

Словно умерший бог мне простил все грехи и сомненья,
Всё, что сам я не смог ни себе, ни живущим простить.
Словно детство моё вместе с музыкой вышло из тени,
Открывая мне тайну знакомого слова «любить».

Полночь, как бабочка, бьётся под иглами стрелок —
Бейся в руках моих так же, но только молчи…
Всё, что не скажем — в стихах, исключительно белых,
Позже напишут нашедшие наши ключи.
Чёрного бражника манит дневное светило —
Не уступай мне, напротив — лети в темноту.
Не уступай мне, покуда земля не остыла,
Не опустилась затёртой монеткой ко дну.
Мира изнанка видна через занавес неба,
Звёзды, как пули, пробившие бархатный свод…
Бейся, как бабочка, гордо, отчаянно, смело
До поцелуя, до первых под пальцами нот.

Это море такое тихое, что нелепо просить о помощи… Капитан — он болеет бригами, и не бросит последний, тонущий. Кто сказал, что Его проклятие — это роза на белом парусе… тот, кто носит с собой распятие — забывает, порой, о статусе. Ничего — ничего не знающий — что ты можешь, на что надеешься? Старый бог твой, за всё карающий — это вечная песня дервиша… Миска супа — и взгляд восторженный… /Как же мало Вам надо, грешники/… И не в стаде, наверно, можно бы — только волк за рекой, в валежнике. И нель…
… показать весь текст …

Луна взошла монетой надо мной, брокажем обезумевшей волчицы… И снег лежит с утра на мостовой, и молится, кто знает как молиться. У города, в такие времена, лицо Иуды, бдящего у храма — я отдал всё, и ты всё отдала — но всех даров без поцелуя мало. Как он целует в губы горячо, и предаёт распятью без сомненья, заглядывая мне через плечо в пристанище, где бродят только тени. В чистилище грехов моих и бед /гордыня отзовётся аритмией/. Я продан тьме за несколько монет, но выкуплен за первой литургией. Меня спасёт январская метель, и Магдалина рыжая у древа, глухая ночь и пламенный «Cartel», весь бренный мир, неведомый и белый.
И вот когда, судьбу переборов, я улыбнусь за томиком Верлена… забуду я, как ты прощал воров, как целовал устало и надменно. Мой старый город, может быть тогда услышишь ты и Слово и Сюиту, и тридцать отречений серебра не мной одним окажутся забыты.

Франция — звонкий талер,
Тонкий бокал бордо…
Алая кровь на стали,
Жан Антуан Ватто.
Белая вязь Бурбонов —
Нежная fleur de lys…
Девять цветков у трона
Ветвью одной сплелись.
Фландрия манит мёдом,
Мятой зовёт Прованс,
И в Сен-Шапель, под сводом,
Ангелы помнят нас.
Как ты была красива,
Как я недолго жил…
… показать весь текст …

«Кто самовлюблённый?! Я самовлюблённый?» — кричал я в телефонную трубку. Мне хотелось рвать и метать, хотя до ночи полнолуния было ещё далеко. Я с размаха бросил на пол свой новенький телефон, и он разлетелся вдребезги. С прикроватного столика укоризненно посмотрела на меня осиротевшая змейка зарядника.

Так случилось, что у нормальных людей, моих родителей, родился я — волк. О том, что я зверь, они не знали — я изо всех сил старался быть нормальным ребёнком. Хотел, чтобы была счастлива мама, к…
… показать весь текст …