А когда ты уснёшь на моём онемевшем плече
/После тысячи миль, после пуль ошалевшей эскадры/
В этом маленьком трюме, на подступах к новой зиме,
Я, наверно, пойму, что такое и медь, и литавры.
Это вовсе не голос продрогшей в походе Судьбы,
Это даже не век, что тебя признаёт за героя —
Это только слова на ладонях опавшей листвы,
Ледяная вода от Невы до Балтийского моря.
Галилейским теплом одарил меня сумрачный Бог,
Когда спал Петербург, обернувшись плащом из тумана.
Я читал тебе вслух откровения в несколько строк,
Понимая, что нет в этом трюме мне верных и равных.
Иноверец по сути — и речь, и походка не та После тысячи миль, после вечного левого галса.