Те, которые носят костюмы, говорят о жестокой войне… Те, что утром задраили трюмы, чтобы вечером вскрыть «Божоле», спешно выпить за души убитых /если выпил — то, стало быть, чист/… Те, которые в сводках открытых не читают, что сводки про них — это мы, патагонское племя, нацепившее ризы богов, множим страшное, дикое семя на ладонях шести островов. Континенты смещаются к югу, рвёт экватор смеющийся бог и Бетховен последнюю фугу выдыхает в туман городов.
Завтра всё будет белым и чистым, пепел скроет все наши грехи: будет мальчик склоняться над Листом, будут девочки ноты просты. На рождественской синей открытке снег сойдёт на торжественный мир /может где-то замечется Шнитке белой бабочкой квантовых дыр/.

И надев дорогие костюмы, и на стол водрузив «Божоле» — не узнаем вовек, что безумны… мы, стоящие в общем костре.

Вокзал — провинциален, ночь — темна,
Стою-курю, хоть нет такой привычки.
Душа из тела выпорхнула птичкой,
Летает возле, верит, что нужна.
Вдыхаю ветер, выдыхаю — дым,
Без птички мне легко, но ненадолго.
Вот верхний мир: купе, вторая полка,
Вот бог-ночник с сиянием святым.
Иного не дано и не проси:
Вокзал — провинциален, ночь — пустынна…
И птичка в этом точно неповинна,
Впусти её обратно и прости.
Любовь твоя на краешке стоит
Пера, перрона, времени, вселенной.
… показать весь текст …

Французскому трону хватало и роз, и лилий —
Но ты появилась и села босой на трон
В субботу под вечер, когда все гвардейцы пили
И некому было хранить королевский дом
И сердце моё от вторженья любви и бури —
Распахнуты двери и кружит по залам страсть.
И розы у трона, присев в реверанс, уснули,
И лилии сникли, увидев такую масть.
Распущены волосы, кровь Меровингов бьётся
Упругою лентою в вене её руки…
/На троне моём она в тишине смеётся,
и лишь повторяет: молчи про любовь, молчи/.

Вот ночь луидором закатится прямо под пол,
… показать весь текст …