Когда-нибудь все вывернут туда,
где каждый — звук живой привычной речи,
где скользкий путь целуют поезда и шепчут заклинания о встрече.
Я просто улыбнусь тебе, со лба откинув прядь, и посчитаю годы
вот так решив, что станция «судьба» дороже мнимой станции «свобода».
Я привезу уверенность в часах, в отлаженном за жизни механизме.
Немного пыли, солнца в волосах и взгляд, в котором теплится «ты избран».
И ты вздохнёшь, ты слишком долго ждал, ты рвал закат — по солнцу — словно маки,
пока встречал полжизни поезда все вечера до этого. И знаки
сойдутся в красный — прибыли, финал. Чего желать, лишившись дара речи,
когда увижу, как ты точно знал, что он наступит, наш, особый вечер?..

Все — лишь калька и трафареты,
повторения с каждым днем
нас, оставшихся и согретых тем, как можно молчать вдвоем.
Все сводимо до силы тренья — центр тяжести, ось земли.
Мы бы так не держали время, если только бы мы могли.
Нас все меньше с неровным часом, ровным стуком, ценой минут.
Нам всегда не хватает красок, чтоб действительность обмануть.
Время пальцами четки вертит, свет смыкая в кольцо камней.

Только мы не заметим смерти, с каждым днем становясь родней.
__________________________…
… показать весь текст …

дымной очереди бесконечных часов и дней,
где отдельная мысль тончает в одном окурке,
знаю я, как ветшает надежда, сходя на нет,
словно снег, рыхло легший на улицы в Петербурге.
Эту данность не нас, будто изморось, ртом ловить
до решений, что право имеешь — и стать бедовей.

Преступление, совершенное по любви,
может быть наказуемо только одной любовью.

Замираешь в набившей оскомину суете,
о преграду ударившись снова упрямым лбом.
У меня против боли, похоже, иммунитет.
Я сама себе эта боль.

К тридцати замечаешь, как время идёт не в такт,
ускользает по каждой небрежности из горсти.
Я смешной неврастеник, поломанная деталь.
Я не знаю, куда идти.

Я теряю слова, чтобы молча их прорыдать,
выбиваюсь из сил, чтоб прильнуть к твоему плечу.
Я тупая привычка брать все под карандаш,
притупленные девять чувств.
… показать весь текст …

Говорят, что никто в любимом не виноват.
Мы, себе запретившие всяческие слова,
разговоры проходим, как путники — перевал,
над которым туманом стелется тишина.

Мы молчим друг с другом, друг в друге всегда звуча,
признаваясь, как долго каждый из нас скучал,
как становится нежность: озвученной — горяча,
и как этого звука теперь не хватает нам.

Ветер лег вдоль земного взъерошенного крыла,
я так долго ждала, что однажды не ждать смогла.
Рассказать бы тебе, как на сердце чужом игла
моя пишет слова так, что больше нельзя стереть.
… показать весь текст …

За чертою ночи горят костры, и остер костер, и клыки остры
у могучего зверя на кромке тьмы, где сегодня ночлег обретаем мы.

Ровно в полночь бывает неровен час, если тут, на ночлеге, черед встречать
этот яростный взгляд, этот быстрый бег — обнаружив, что хищник живет в тебе.
Бейся в крике, как птицу, лови свой крик, если все еще режет и не привык,
что, от кромки до кромки меняя мир, все равно не вернешься, чтоб жить с людьми.
Все равно ты им — дикий, себе чужой. Кровь на горле их, горло по…
… показать весь текст …

Вот она — я, смотри. Я сейчас тебе улыбнусь.
Сквозная осень вокруг —
люби и соседствуй с нею.
Нет ничего ценней, чем
рождать в себе тишину,
чтоб слышать себя в себе, понимать себя все
яснее.
Сегодня я стану тише,
поняв в себе сотни
чувств.
Слово, что
бесконтрольно, похоже
на вспышку зарев:
мелькнет и погаснет. Я так много уже сказала…
… показать весь текст …

Я отныне и присно тут — о любви.
Слышит тот ли, кто счастлив и кто кровит.
Пленник полной свободы ли, голых стен.
Даже тем, кто не знает про этот текст.

Я пою вам, усталым, и тем, кто с Ним. Кто не помнит про время, считает дни.
Я — не сила ее, а всего лишь нить, провода оголенные, проводник.
Пропуская сквозь тело лечебный ток, я звеню и пульсирую вам о том,
что каким ни казался бы мир на вид, ничего в нем не сделано без любви.
Из стакана небесного льется синь. В трех обычных словах скрыто столько сил,
разных судеб и чьих-то родных имен, но любой их прочувствовал и поймет.

Одинокому страннику и толпе — я пою, я успею все это спеть.
Нить не рвется, пока ей твердят «не рвись».
… показать весь текст …

Сорок восемь часов до весны — день стоит, высок.
Приподняться и целовать тебя в подбородок.

Мир меняет фасон, взгляд — на ласковый, и лицо —
на такое, какое вчера не представить сроду.
Сорок восемь часов. Двое суток, как мы близки,
одинокие в зиму, «любовь, — говорим, — спасется».

Нанесенные миром, мы выглядим, как эскиз,
сквозь который, теплея, просвечивается солнце.
____________________________________________
Какое мастерство картины,
какая грация и точность:
мгновения невозвратимы, они сродни финальным точкам.
… показать весь текст …

Остались истории, письма и города —
вселенская память, растаявшая в веках.

Мы проявляемся в случаях и годах, запахом, впитанным краем воротника.
Мы возвращаемся цепью случайных слов, пойманных улицей, выбранных из толпы.
Мы — это все, что однажды уже сбылось, но заблудилось в мирах, оседая в пыль.
Как нас искать? — по знакомому, по штрихам, узнанным в ком-то, кто ранее не знаком.
В радости чуткой, умеющей не стихать, даже когда слишком больно и нелегко.
Вот я бегу через улицу, слышу звук голоса, странно напомнившего мне твой.

И, замирая, я чувствую, что живу.

И знаю, что ты где-то замер, совсем живой.

легко
Лина Сальникова
А уходишь легко, осязаемо, прочь от них.
Распрямляются плечи, пружинят шаги во тьме.

Этот лимб бесконечен, не делает нас одним, но меня не бывает в тех, в ком бывает смерть.
А уходишь, ловец человеков, — бросаешь сеть, и шипит тебе вслед вода, словно жжет ступни.
Ты показывал чудеса им, велел их ждать — только чуда не приживалось ни в ком из них.
А уходишь — вдыхаешь глубже и синь и стынь, отрешённый, отпущенный к новым концам земли.

Разглядев тебя, Бог улыбается с высоты.

И не слышит уже от тебя никаких молитв.

Хуже злости

Хуже злости только бессилие этой злости.
Вот приходишь на пир, ждешь награды за прыть и ловкость,
смотришь — съедено да раздарено, прах и кости,
а тебя будут чествовать, видимо, не сейчас.
Погоди, повзрослей, отрасти себе эго, зубы,
беспристрастную наглость пройдохи и себялюба,
а потом, потешаясь, смотри, как идет на убыль
чья-то сила тебя изучать или приручать.
Это просто. Чертовски скучно, паскудно просто —
отнимать у кого-то воздух, чтоб этот воздух
оживлял тебя, а в других, заст…
… показать весь текст …

В эту ночь в пустоте просыпаются голоса,
тени станут теплее, отчетливей и длинней.

Всё, что ты побеждал когда-нибудь, есть ты сам. Ничего, кроме этого, больше на свете нет.

Средоточие тени и света, смотри же в глубь своей собственной, мифы творящей, живой души.
Ты есть бездна и в бездну упавший рассветный луч. Ты есть узкая света полоска и мрака ширь.
Говори с собой сотней наречий и голосов, потому что крепчаешь в опознанных голосах.

Жизнь — весы, на ладонях твоих только явь и сон.
Лишь тебе и решать, как склоняться таким весам.

Я боюсь, что меня никогда не станет. Ни в тебе, ни в мае, ни в этом дне.
Мои строки рассыпанной в небе стаей улетят и погибнут в чужой стране,
где нет нужных, чертовски необходимых, где любой, даже четкий, потерян след…
Знаешь, мы с тобой в принципе — неделимы. Знаешь, это — почти что прибойный плеск,
тихий шепот — в словах моих, истончаясь, переходит в память твою, как штрих.
Знаешь, я одиночею и дичаю, если не остаюсь у тебя внутри.
Знаешь, я люблю тебя, остро, сильно, и порой, незаметно ускорив шаг,
ощущаю, как это невыносимо без тебя просыпаться и не дышать
без тебя, без возможности утром сонным зафиксировать нас в этом новом дне.
Я боюсь, что в бушующем майском сонме ты забудешь об этой влюбленной мне,
навсегда забудешь, сменив привычки, изменив пароли и города,
и я стану невидимой и обычной.
Одинокой стану не по годам.
… показать весь текст …

Привет, я, наверно, пишу о себе самой,
о том, что я чувствую, думая тут о нас,
еще одно не отправляемое письмо,
в котором сквозь буквы упрямо растет весна.

Теперь, представляя, что ты там совсем один, наружу не вынувший — прячущий всех внутри,
я просто пытаюсь саму себя убедить, что я — тоже там, хоть где-то — с тобой. Смотри,
как нить горизонта подсвечивает закат, и горизонт воспаляется, словно шрам.

Кто свыкся со шрамами, знает, как отпускать
и то, что любой из удерживавших — неправ.

И я научусь отпускать тебя и не ждать, с укором не спрашивать, где тебя черт носил.
Решившей собою связывать города, мне на такую малость достанет сил.
… показать весь текст …

Суховей наполняет меня до края, рассыпает пшеничной мукою мысли.
Научи меня жить, никого не раня, забывая тех, кто еще так близко
были раньше, сегодня — меня не помнят, и сжигают память, как пачку писем.

Отчего меня будто бы кто наполнил так, что даже и воздух меж ребер втиснут
в эти легкие?..

Да, я хочу покоя, тишины, прохлады, воды и ласки.
Отчего внутри у меня такое, будто наскоро кто-то нашил заплатки,
но скрепить — не вышло, и ближе к ночи ноют швы и тянут писать больное? -
Я живая, нежный, живая. Хочешь, — приложи ладонь, ощути волною. -
Научи же быть меня чуть терпимей и не плакать, если опять так больно,
проходить сквозь них, распрямляя спину, оставаясь той же собой, но полной.
Я — живая, видишь. Вот, милый, только научи меня не принять усталость,
… показать весь текст …

Скоро осень, милый, вино и мёд,
голубые крылья морских небес.

Кто хотел ответа — его поймёт. Кто боялся слышать — остался без.
Скоро море и небо, как два крыла — полосой разделяются синь и синь.
Я хотела тебя, я тебя ждала — о каком мне счастье ещё просить?
Время тихо скрипит между пальцев ног, намокает соленой прохладой ночь.
Скоро осень, песчаное дно, окно — и рассвет, за которым все решено.
Где ты тихо целуешь глаза и лоб, я ложусь на плечо, обнуляя счёт…

… видишь, море становится на крыло?
Скоро осень, любимый. Кто слышит — ждёт.

А я пыталась придумать имя,
назвать все запахи, каждый звук —
для нас, холодных, как будто иней, для нас, которые наяву
молчат о том, что скучают громко, живут по сердцу и по звонку.
Для поцелуев, татуировкой запечатленных вдоль теплых скул.

А я все верила, мы — живые: тепло дыхания, близость душ.
Но едкий дым сигаретный выел тебя из легких, и я не жду,
что я останусь в тебе хоть чем-то. Так точен был твой отсекший взмах.

Два обессловленных абонента,
сходящих от немоты с ума.

Что стоит слово мое, в котором
есть все, чем я нас еще могу.

В котором — вторник и серый скорый рассветный поезд течет в снегу,
как в зимнем сердце течет, протаяв, простая нежность к кому-то вне.
В котором — жизнь, простота святая, которым можно, чтоб ты ко мне
шагал, ладони тянул и губы, вокзальной вьюгой укутан в плащ.
Которым слезы мои смахнул бы, едва касаясь манжетом глаз.

Когда в нем столько всего родного, но никому больше дела нет
до силы слушать, — что может слово,
произнесенное в тишине.

Отвези меня к морю, туда, где плывет закат,
где от солнца глаза твои ярче прибрежных волн.

Станем новой легендой торговцам и морякам, пересказом которой кончается разговор.
Отвези меня к морю, скажи мне три слова вслух, остальные мы выудим в тысяче мелочей:
как соленое море целует скулу веслу, как сидит попугай на каком-то чужом плече,
как намоченным доскам лодки идет загар, на просохших бортах бронзовеет, касаясь дна.
Как молчат старики на скамейке, что жизнь долга, иногда улыбаясь мысля…
… показать весь текст …