Я книга, которую нежно переплели,
в которую строки тиснили
легко и ровно, чтоб ты открывал меня снова,
учил и длил пометки своих карандашных татуировок.
Чтоб ты замирал, не дыша надо мной, клонил задумчиво
голову, мною лечил усталость,
и в гладкости полупрозрачных моих страниц
почти что на ощупь, руками любовь читалась.
Ты мной отражен, воссоздан и восполним,
целуя меня в переплет позвоночных бусин…
Я — женщина… Самая
чувственная из книг.
Касайся меня и сбудься.

Скоро март, время самой большой и больной любви,
время ломкого счастья, восполнившего уходы.

Если можешь — прощайся, прощай себя, не реви, март безумнее каждого времени дня и года.
Он сорвёт тебе голос, чтоб шепот звучал слышней. Он напишет такие письма, в каких разрывы
будут дольше саднить, заставляя оцепенеть от того, что участники просто остались живы.
Скоро март, время самой большой нутряной любви, время счастья, добытого бездной других лишений.

Так выбрасывай старый и скомканный черновик.

И шагни в эту жизнь настоящей живой мишенью.

Слышишь, как ровно дыхание спящих?
/рядом бессонница студит кровать/.
Бескомпромиссно со всем настоящим
я не хочу его забывать.
Я представляю, что город, как птица,
стал на крыло и улетит
к тем берегам. Мне все еще снится,
как он мне молча в глаза глядит,
как он касается /нет, не касался/,
как его губы на вкус горчат.
Каждою строчкой безумного танца
пью лишь собственный внутренний ад.
Каждое слово тебе — это трудно.
/сколько же стоят такие слова?/
… показать весь текст …

И я укрылась в собственной тени,
чтоб выпить времени живительный глоток.

Мы никогда с тобою не одни — кругом мейнстрим, большой живой поток.
Кругом всегда хоть чей-то беглый взгляд, хоть чей-то жест, врывающийся в наш.
Я отошла, чтоб слышать, как болят во мне сердца других, лишенных сна.
Лишенных нас — минуту или день — когда, сбежав, мы не принадлежим
ни календарной вязкой суете, ни их словам о том, что значит жизнь.

Вот я стою на этой стороне, поток нас делит, двигаясь с трудом.

И я — в тени, где светофора нет.
Но прислоняю к воздуху ладонь.

Эта осень поет не мне. Я не знаю песен,
кроме тех, что впитали южный хмельной акцент,
где под грохот пирушек пираты меняют песо то на ром, то на женщин с ухмылками на лице.
Эти песни звучат одной, если грянуть разно — после третьей мотивы каждой не различить,
как предмет, что, упав из руки, перепачкан грязью, — с остальными в грязи, даже если он был и чист.
Я их знаю, мне кажется, с донного злого детства, с тех времен, где для всех ты лишь мертвым хорош, пират.

Только осень — поет, от нее никуд…
… показать весь текст …