Чтобы плодотворно спорить, надо в каких-то основных чертах иметь согласие.

Есть такая теория, согласно которой варвары вытесняли более культурные нации с низменных территорий в горы. Так было и на Кавказе, где, на мой взгляд, вообще есть что-то магическое и необъяснимое. В Карабахе можно встретить стариков, которые и читать-то толком не умеют, но в них таится такая мудрость, до которой может не дойти человек, проучившийся во всех университетах мира. Армения для меня вообще — один из центров европейской и христианской культуры.

Зависть и ненависть — родные сёстры из неблагополучной семьи.

Давайте договоримся так: если притесняют евреев, я — еврейский поэт! Если немцев — считайте меня поэтом немецким!

Среди певчих птиц есть одна, у которой нет «своей песни». Это — скворец. Он замечательный «звукоподражатель», вырастающий среди признанных певцов. Беря фрагменты у соловья, дрозда, малиновки, у всех, кого слышит, он прихотливо и прочно соединяет их, превращает в собственную песню. Единственную в своем роде. Вероятность повтора исчезающе мала, как говорят математики, можно пренебречь.

Свою жену Галину Валентиновну дедушка очень любил, хотя… ни разу не видел.

Как правило, в женщине особенно пленителен талант. Я всегда люблю талант. Если есть этот талант к чему-либо, он удивительно одухотворяет всю жизнь, он превращает женщину в какое-то божество. И очень я не люблю высокомерия. Высокомерие и в мужчине, и в женщине одна из самых отвратительных черт, когда человек любит презирать. Это довольно гнусно.

Надо сказать, что Бродский вцепился в вашего отца и не отходил от него, по возможности, ни на шаг. За столом даже есть мешал. И восторгался вслух и громко. А отец ваш стеснялся и немножко не знал, что делать.

Я знаю, что это кому-то кажется страшным позором, но у меня никогда не было ощущения, что я принадлежу к какой-то национальности. Я не говорю по-армянски. С другой стороны, по-еврейски я тоже не говорю, в еврейской среде не чувствую себя своим, И до последнего времени на беды армян смотрел как на беды в жизни любого другого народа — индийского, китайского… Но вот недавно на одной литературной конференции познакомился с Грантом Матевосяном. Он на меня совсем не похож — он настоящий армянин, с ума сходит от того, что делается у него на родине. Он такой застенчивый, искренний, добрый, абсолютно ангелоподобный человек, что, подружившись с ним, я стал смотреть как бы его глазами. Когда я читаю об армянских событиях, я представляю себе, что сейчас испытывает Матевосян. Вот так, через любовь к нему, у меня появились какие-то армянские чувства.

Для выполнения сложной работы не обязательно нанимать много людей. Количество никогда не компенсирует таланта, а два человека, которые чего-то не знают, ничуть не лучше такого же одного.

Бог — истина для сердца, гипотеза для разума.

Когда художник слишком долго заставляет себя сознательно снижать планку — ради массовости, кассовости, попадания в тон времени и по тысяче других причин, — он в конце концов теряет способность взять свою обычную высоту.

Маниловщина — это если рядом обломовщина.

Моряки спорят о том, кому стоять за штурвалом. Они не дают себе отчёта, что настоящим штурманом может быть только тот, кто изучит особенности погоды в разные времена года, овладеет искусством ориентироваться по звёздам, учитывать направление ветра, постигнет другие умения, необходимые для его ремесла.

Смысл жизни художника — не умереть после смерти.

Есть любовь к науке — и вера в науку, это совершенно разные вещи. Есть любовь к поиску и эксперименту, к красоте построений, к таинству творчества. Есть, наконец, восхищение ясностью мысли, преклонение перед силой духа и разума. Но есть наивное, провинциальное, а точнее, дикарское суеверие: вера во всемогущество учёных, в бесконечные возможности научного метода.

В самых обычных, усталых, бестолковых, обозлённых, неотёсанных, грубых или даже бесчестных людях я искал редкостные, добрые, забавные черты — и находил.

Я считаю, что задача редактора не «кататься» на именах, а находить и даже «выращивать» талантливых авторов.

Пауза — чрезвычайно важная нота молчания, а иногда и умолчания. Великие драматические актёры славились умением слушать и держать паузу. В музыке — то же самое. Паузой иногда можно сказать больше, чем любым звукосочетанием.

Графоман над листом бумаги пьянеет, писатель — трезвеет.