Пел Иванов, давясь кашей,
О всех усталых в чужом краю,
Пел, несмотря на хронический кашель,
О всех, забывших радость свою.

На остановке пел и в трамвае,
И в магазине изрядно блажил,
И не формально, но переживая,
Песней проникнувшись, ею и жил.

Девы визжали, пугались дети,
Но не стихал благозвучный мотив.
Пел и в общественном туалете,
Пятиалтынный переплатив.
… показать весь текст …

Попытался визуализировать вкус купленного сыра. Взял кучу цветных карандашей и принялся рисовать. Нарисовал сыр и себя, его поедающего.
После принялся визуализировать композицию Clare Fischer «Morning». Cломал половину карандашей, нарисовал morning и дяденьку с бородой — наверное, это Fischer.
На радостях стал визуализировать отличие запаха хрена от запаха редьки. Получилось довольно двусмысленно, но лиха беда начало.
Вспомнилось одно случайное прикосновение. Снова пришлось рисовать себя и даму, прикасающуюся к моему плечу.
Надоело. Фигня какая-то. «Визуализировать» можно только то, что доступно зрению. Реакции иных органов чувств невыразимы ни «визуализацией», ни «вербализацией». Лишь «пуд соли вместе съев», договоришься о вкусе соли.
Ах, не успокаивайте меня.

Что мне история, коли и сам не терплю сослагательного наклонения.
Чужды мне задним умом раззадоренные треволнения,
Пьяной рукою прозектора распотрошённые судьбы,
«Если бы» да «кабы», да «ведь стоило лишь», да «вернуть бы».

Нет же, по младости я этой немочью глупой и самоедской
Как и иные, должно быть, страдал основательно, не по-детски.
Это понятно — и сам я тогда напоминал заготовку:
То ль недоделанный Буратино, то ль тривиальная колотовка.

Там и судьба, как таковая, только лишь намечалась,
В…
… показать весь текст …

Представился всепланетный информационный штиль. Буквально: ни слова, ни картинки, ничего. Сутки, другие, третьи. У немалой части пожирателей новостей (похоже, и у меня) это вызовет классический абстинентный синдром: неуравновешенность, неуверенность, агрессивность, нарушение соматических функций, крах мелкой моторики. У кого-то дело дойдёт до псевдоэпилепсии и галлюцинаций.

Потянуть недели две. После предполагается взорвать инфосферу: разом выкинуть urbi et orbi нечто подобное 11 сентября, Чернобылю-Фукусиме, покушений на всех значимых мировых лидеров, оживить Элвиса, Джексона и Цоя, порадовать неумолимым приближением к Земле небесного тела весом миллион тонн и пандемией с 98% вероятностью летального исхода.

После наблюдать, что после полумесячной абстиненции сотворит с миром подобная передозировка.

На душе довольно мутно.
День уныл и тускловат.
Этот мир устроен мудро,
Тут никто не виноват.

Да и я, на то похоже:
Вот вам роспись и печать.
И не надо глазки строжить
И безмолвно обличать.

Только внешне простоваты,
Не отступим ни на пядь.
В этом мире виноватых,
Хоть ты тресни, не сыскать.
… показать весь текст …

Вот эти часы едва поспевают за мной.
Вот эти всегда обещают мне час запасной.

Вот эти часы ведут, вот эти едва волокут.
Вот эти струятся песком, вот эти водою текут.

Вот эти стоят. Впрочем, я их и остановил:
В тот час, показалось, я счастлив безоблачно был.

И эти стоят, по причине иной, не совру:
Мне смерть обещала пожаловать ближе к утру.

Вот пара часов, пребывающих в вечной борьбе:
Вот эти часы от тебя, вот эти часы к тебе.
… показать весь текст …

Жизнь моя полна невысказанных драм и приключений.

Однажды (давным-давно) я «вслепую», через шаромыжное бюро знакомств, встретился в подвальчике на Гагарина с некоей дамой. Она явилась вдрызг пьяной, некоторое время любезничала со мной, сожрала всё, что было заказано, крепко догналась и вдруг переменилась в лице. Ей неожиданно не пришёлся по нраву мой взгляд, а каждое слово, мною произнесённое, слышалось ей двоякосмысленным и издевательским.

В итоге она устроила дикий ор, перепугав других посетителей заведения, обвиняя меня в невнимании и презрении, разрыдалась, скоро оделась (дело было зимой) и запретила себя провожать. Да я и так оробел.

Хотя ведь у нас могло что-то получиться.

Удивительная способность зла — бесконечно менять свои обличья, каждый раз выступая то в миленьком девичьем платьице, то в шкуре мимимишного ягнёнка, то в образе доброго доктора Айбодулиттла. Зло знает, что будет опознано, ну, по крайней мере, наиболее прозорливые догадаются довольно скоро — однако у него будет временной зазор, в котором можно реализовать свои самые нескромные желания.

Малоизвестный у нас американский философ Charles Stevenson заметил, что фрейдизм — подобие замкнутой системы, способной сопротивляться любым нападкам и обвинениям в свой адрес исходя из своей же концепции бессознательного.
Проще сказать, нападаешь, критикуешь — значит, не только стремишься замолчать, подавить свою истинную мотивацию, но одновременно навязываешь своё подложное видение окружающим.
Вполне научная максима «Все мужики козлы» даёт право носительнице этого драгоценного знания быть сколь угодно безнравственной, поскольку в приведённом высказывании есть максимально возможное оправдание этой безнравственности, которая, в свою очередь, теряет негативную коннотацию и превращается в норму поведения.
Это и есть идеология — безупречная «в своём круге» система мировоззрения, «правда для своих пацанов».

Хочется, если честно,
Или трагично, или смешно,
Ну, хотя бы из двух одно,
Лучше совместно.

Если ни то, ни то,
Это что-то из мира животных.
Явно стесняясь спазмов зевотных,
Выйду в фойе, получу пальто,

Да и пойду, восклицая публично
Что-то вроде «Умррри, коварррная!»
Наверняка бездарно,
Но и смешно, и трагично.

В гениальном рассказе безумного визионера Роберта Шекли The Petrified World (1968) психотерапевт заявляет главному герою банальное:

«Но, видите ли, я не могу их (доказательства реальности этого мира) предоставить… Природа мира очевидна, но недоказуема».

«Очевидность — недоказуемость». Всем известно, что усреднённое значение ускорения свободного падения — 9,80665 м/с². На экваторе чуть поменьше, на полюсах чуть побольше.

Но никому на всём белом свете не известно, почему величина этого самого ускорения именно такова. Просто её взяли, высчитали, и всё. Иначе говоря, нам известны показатели значений, но не сами значения.

Мириады цифр, которыми мы успешно манипулируем, имеют лишь практический смысл. Смыслы фундаментальные нам недоступны вовсе.

Последний раз это было лет тридцать назад; пьяненький Н.З. в шесть утра, стоя под моим окном, выходящим на Елизаровых, блажил «Иванов, выходи!» Я даже проснулся, спешно оделся и вышел.

С тех пор больше никто, пусть даже пьяненький. То, что когда-то несколько раздражало, сейчас вызывает (по крайней мере, у меня) тёплые чувства. Должно быть, потому, что нынче это и вовсе непредставимо: как же так, какой-то хам посягает на святая святых, мою частную жизнь, нагло нарушая мои планы?

Мы друг друга давно уже вымуштровали, выхолостили, и сами не посягаем, и другим не даём. Хотя что у нас там за планы? Хня какая-то.

Я то ли со смехом, то ли с горечью, но уже привычно реагирую на замечательную особенность, присущую большинству людей: их т.н. «любознательность», желание постигать новое, имеет некий предел, разумеется, совершенно индивидуальный.

До этого предела у человека горят глаза, он задаёт вопросы, спорит, уточняет, пытается сам развивать те или иные идеи.

Но после пересечения этой невидимой границы человеком овладевает животный страх. Он вдруг понимает, что развитие новых представлений и идей угрожает его состоятельности, балансу сил, он оказывается на «территории» без привычных вешек и указателей.

Человек с радостной агрессивностью подаётся «назад», на обжитое и понятное, — далее говорить с ним совершенно бессмысленно.

«Ничто в биологии не имеет смысла кроме как в свете эволюции» (Theodosius Dobzhansky, 1900−1975)

Вообще говоря, смысл — это нечто отдельное от сущности. Джомолунгма не имеет никакого смысла, это альпинисты его изобрели. Слепого человека бессмысленно спрашивать, какого цвета обои наклеить в его комнате.

Биология не имеет никакого смысла до тех пор, пока она не ответила на вопрос оправданности и целесообразности существования биологических организмов. Как они развиваются в дальнейшем — дело третье, это лишь технология, но во имя чего?

Думаю, Феодосий Добржанский задумывался над этим, только, как и большинство учёных, он предпочёл завести глаза и устало покровительственно молвить: «Нууу, братец, это демагооогия…»

На прощание монету
Брось в беспамятную Лету,
Чтоб когда-нибудь вернуться,
Чтобы снова окунуться,
Нахлебаться до икоты,
На вопросы «Где ты? Кто ты?»
Улыбаться, отвечая:
«Я не помню, я не знаю».
И, пасясь в кустах дурники,
Бестолковый и безликий,
Безымянный, беспечальный,
Бесприютный, безначальный,
Проведёшь свой отпуск краткий,
Соберёшь свои манатки,
… показать весь текст …

Прочитай вот эту книгу.
Как по мне — так бесподобно!
Не смогу тянуть интригу:
В ней изложено подробно

Как с тобою жили-были,
(Надо ж было так стараться!)
Как ругались, как любили,
(В книге много иллюстраций)

Как друг другу надоели,
Ныли, выли, обижались,
Как терпели еле-еле,
А потом и разбежались.
… показать весь текст …

Когда говорят: «Не надо меня встречать»,
На самом деле очень хотят, чтобы встретили,
Но больше того не хочется никому докучать.
Ох уж мне эти наши тихие добродетели…

Когда говорят: «Не надо меня провожать»,
На самом деле куда как хотят обратного,
Но больше того не хочется никого понужать:
Глядишь, и отбились после увещевания троекратного.

И встречаем, и провожаем, будто стыдясь чего-то.
И встречаемся, и провожаемся, будто бы в чём виноваты.
Впрочем, скоро уже забудутся странные эти заботы.
И встречать уже некого, а те, что были, давно уехали, похоже, что без возврата.

Обратимся к одной пугающей теме:
Лучше уж одному, чем не с теми.

Рассмотрим проблему, как говорят, объективно:
Одному — страшно, не с теми — противно.

Причём противно настолько, что сносит башню,
И кажется, что уже ничего не страшно.

Ну, да, в отупляющей неполноте
По-прежнему ждёшь: вот явятся те,

То-то задышится полной грудью,
Эк' зашумит кругом многолюдье.
… показать весь текст …

Уж так разжалоблю коллекторов, —
Сиротка, дескать, и калека,
К тому же, жертва вивисекторов, —
Что те почтут меня коллегой,

Опустошат свои карманы,
Вручат, стесняясь, что немного,
Затянут дружно «За туманом»
И удалятся колченого.

Я ж, несмотря на чувства братские,
Пробормочу им вслед, наверное:
Что за коллекторы дурацкие,
Какие ж, право, легковерные.

Гром среди ясного дня:
Вот бы тебе — меня!

Будто ты раньше не
Бредила оным во сне?

Будто старушка-мать
Чуть не свела с ума,

Сватая дни и ночи,
Имя моё пророча?

Будто бы твой жених
(Или один из них)
… показать весь текст …