СКАЗКА 19
сказка 19
В этот день его величество, весь в мечтаниях о птицеподобном парении, ученым образом беседовал с боярами о путях развития воздухоплавания в отдельно взятой стране.
— Ибо кто как не человек, лучшее из созданий Божьих, первым сподобится лететь искусственным образом! Ибо кому как не нам, судыри мои, следует напрячь наши помыслы, дабы от гадов ползающих раз и навсегда отличиться!
— Да! Кто?
Поддержал царя не родовитый, но с большими планами, боярин. Выпученные глазки его прошлись по всем сидящим на лавках.
— Не в том смысле!
Отмахнулся от него государь.
Он ценил в своих приближенных быстроту реакции и усердие, но не терпел, когда его прерывали в патетическую минуту.
Царь пожевал губами, вспомнил последний абзац из прочитанной им переводной статьи и провозгласил:
— И пусть о грудь нашу бьются валом хладные ветры!
И пусть не птицы мы, чтобы привычно ночевать в облаках!
И пусть кажный подвиг в сем ракурсе достается нам алой кровью!
Но во имя богоподобия нашего трусливые рамки да грани свои преступим!
И для поколений грядущих пользы дерзновенное сие желание претворим!
— Аминь!
Опять невпопад ляпнул неродовитый.
— Дозволь, государь, мне первому полетать!
Царь повернул голову и остановил на нем взгляд.
Вообще-то он гораздо больше хотел высказаться на захватившую его тему, чем конкретно обсуждать планы и, тем более, кандидатуры.
Но слово — не воробей.
А царское — так даже и не два воробья.
Поэтому он насупился, почесал ногтем лысину и по прошествии минуты строгим голосом произнес:
— В общем, тому, кто первым легче воздуха окажется…
Или, там, перьями обрастет…
Или каким еще способом…
Дарую пожизненный титул! Называться будет…
Государь поскреб в бороде. И выскреб.
— Называться будет «Пресмелого сердца антигравитатор почетный»!
А также орден с мечами и гладиолусом.
И три рубли в месяц пенсии.
И по понедельникам ко мне без докладу в шапке входить.
И вотчину малую о семи душах сверху.
И…
И довольно будет…
— Спасибо, милостивый!
Всплеснув почти и не руками, а скорей культями, завопил неродовитый. Все, включая царя, глянули на него с недоумением.
Просочившийся же сквозь дверную щель шут, мигом уяснив обстановку, в пояс поклонился боярину.
— Лети, милый!
Сказал он, обеими руками отдавая честь и одновременно приседая в глубоком книксене. — Лети, родной!
Только на тебя ведь наш надежа надеется. Птичкам да мухам привет от нас передай. Скажи, что и все там будем. Живьем. Опосля тебя. Ты у нас везде первый.
И он с поклоном распахнул перед боярином дверь.
И боярин, воздев башку, ступил наружу. Намеренным образом задевая высокой шапкой притолоку.
И совершенно ненамеренно взлетая вдруг ввысь!
И свершая не что иное, как самый настоящий полет!
Ибо шут, несмотря на худобу, парень был жилистый и пинать умел не только сильно, но даже иногда так далеко, что приходилось искать неделями…
сказка 20
В этот день матушка-царица спекла пирог, который даже бывалых едоков испугал не только размерами, но и начинкою.
Ибо плюрализм, который в последнее время овладел не только грамотными мужами страны, но и в некоторых видах простым народом — этот же плюрализм в одночасье обуял и некоторую часть дамско-бабьих рядов.
В некоторых, естественно, видах.
В общем, попросту говоря, пирог был одновременно:
с печенкой,
луком,
яйцами,
говядиной,
грушевым вареньем,
яблоками,
помидорами,
жасмином,
каперсами,
гвоздикой,
салом
и еще двадцатью восемью ингредиентами.
Поскольку размерами он изрядно превзошел стол, то вкусить его собрались в саду, на природе, на большой поляне, которая была клумбой, пока как-то раз государь, будучи под хмельком, не сплясал на ней сорокаминутного гопака.
— Кушайте, гости дорогие!
Напряженно сказала матушка-царица, указуя на порезанный квадратиками пирог.
Царь, довольный тем, что разнообразию еды соответствовало едва ли не большее разнообразие выпивки, схватил первый кусок и уже через полсекунды объединенными усилиями организма проталкивал его к желудку.
— Пицца!
Уважительно сказал шут, ногтем отрезая маленький кусок от большого.
— Сиречь, народная италийская еда. По нашему — пища.
— Куру-буру пупух фупуру!
Отвечал с набитым ртом царь.
За время, пока шут говорил, ломтей в царевом организме благополучно прибавилось еще три.
— Не торопись, батюшка! Молочком вот запей!
Протянула ему кувшин царица. Она вполне умела обходиться без словесных комплиментов и радовалась от того, что пирог уверенно шел на убыль.
Бояре, приглашенные к ужину, пихали себе в междубородное пространство каждый по два ломтя и запивали так споро, словно бы на завтра была объявлена сухая голодовка.
Государь же, отъев что-то около квадратного метра и собравшись передохнуть, выступил с маленькой, но прочувствованной речью.
— ЕДА!
Сказал он, вытирая верхнюю часть бороды нижней.
— ВОТ ЧТО ЕСТЬ ОСНОВА ОСНОВ ЖИТИЙНОГО БЫТИЯ! !
Вон за рубежами у их сейчас ограничивать себя модно.
— Шкур животных не носят,
— табак не курят,
— арапов чернолицых таковыми не обзывают.
НО ЕДА! КАК МОЖНО СПОКОЙНО ЖИТЬ, ЗНАЯ, ЧТО КТО-ТО СЕЙЧАС ЖРЕТ ПИРОГ С ОСЕТРИНОЙ. КАК МОЖНО ЧУВСТВОВАТЬ СЕБЯ ГОМОМ САПИЕНСОМ, ЕЖЕЛИ ПИТАТЬСЯ АКИ КРОЛИКИ - ТРАВКАМИ ДА МУРАВКАМИ. НИКАК НЕ МОЖНО!
Ибо, истинно говорю вам: брюхо дадено человеку не только лишь для того, чтоб пуговки на ем были, но и главным образом для того, чтоб вмещать в себя все достижения мировой кулинарии.
ТО ЕСТЬ, БОЯРЕ, ГЛАДКОЕ БРЮХО ЕСТЬ ОЧЕВИДНЫЙ ПРИЗНАК ЛИЧНОСТНОГО РАЗВИТИЯ
Заключил царь.
Жующее большинство степенно кивнуло, а увешанное бубенчиками худое меньшинство, почесав в затылке, не согласилось.
— Не согласный я, батюшка. Умеренному в еде человеку тело легче носить, дышать свободней и шнурки самому завязывать.
А также какать сподручнее. Отдача в потолок не швыряет.
Государь улыбнулся. Не потому, что оценил шутку, а потому, что в улыбающийся рот влезало поболе.
Неспешная трапеза продолжилась под хоровое чавканье, хоровое же запивание и мелькание меж жующими царицы-матушки, которая угодила сегодня всем, включая себя. Она глядела, как мужчины едят, и остро чувствовала себя женщиной.