СКАЗКА 13
О РЕФОРМАТОРАХ И РЕФОРМАХ В РОССИИ.
В пятницу в три часа пополудни государь-батюшка, гуляя по парку, наступил себе на бороду, ударился лбом о дерево и резко изменился во мнениях:
- Шута под стражу.
— Бояр побрить.
— Казну пересчитать.
— Духовенству пришить погоны на рясы.
— Собак и кур покрасить.
Об исполнении доложить. Царь был на удивление конкретен и деятелен.
К пяти часам пополудни масштабы изменений были уже пугающими, а прямой как палка государь все диктовал и распоряжался.
Собаки и куры были наспех вымазаны синей, по высочайшему выбору, краской;
- всем заборам была придана исключительная готическая островерхость;
- матушка-государыня с плачем укоротила юбки себе, царевне и бабкам-приживалкам; -
- шут был посажен на хлеб и воду до выхода указа о разрешении на беспричинный смех, а его колпак с бубенцами сдали под расписку в казну.
— Бабам рожать не переставая! Пономаря на колокольне заменить обезьяной! В леших не верить, а верить в победу!..
Склонившийся над столом государь временами сам себе казался грамотным. Держа в руках перо, он постукивал им о стол и реформировал по алфавиту все, что можно было выразить словами.
— Акация!
Говорил государь.
— Цвести, но не боле раза в году, и отныне давать огурцы, а пахнуть сиренью.
— Арапы! В пределы не впущать, а ежели протиснутся — соблюдать молчание и жительствовать в зоопарке.
— Архалук! (В старину: род короткого кафтана.) О том не ведаю, что есть, посему под запрет, и ударение изменить на первый слог.
— Бояре! Суть слуги престола и являться должны по свистку, а ежели кто не услышит — рубить тому уши как излишество.
Опережая естественный закат, государство помрачнело.
Все, кроме самодержца, понимали, что рассвета при таком развитии событий может и не наступить.
В то время как не родовитый, но с большими планами боярин выступал с речью перед согнанными бабами, приказывая им беременеть отныне минимум тройней и только мальчиками, группа трезвомыслящих бояр и сверкающих новыми погонами батюшек уже стучалась к шуту в камеру.
— Проще простого!
Сказал им вновь заточенный шут.
— Десять ковшиков ему без закуски подать. Потом ишо семь. А как окосеет — в парк принесть и об тое же дерево трахнуть. Случай в истории не первый. Тока погодите, пока в ем жажда проснется.
— Нетути жажды.
Хмуро ответствовал ему один из бояр.
— Ковшики на помойке, бочки спрятаны, виночерпий на токаря учится, а сам по уши в простокваше ходит. И нос у его теперь беленький.
Заговорщицкий союз призадумался. Решения не находилось, а за стенами порядки стремительно менялись.
Уже визжали тупоумные коты, которым как домашним животным вменялось теперь твердо знать и произносить хотя бы пять слов;
— капустные грядки было приказано засеивать бананами до тех пор, пока таковые не произрастут;
— лошадям было запрещено пятиться;
— винопитие царь в полном сознании назвал гражданским грехом и в полном же сознании повторил это трижды.
К полуночи было велено дожидаться конца света, а буде такового не состоится — провести своими силами, во славу Божию и изволением государским для подтверждения имеющихся теорий.
— Экого Мамая возымели!
Пожаловался казначей.
— Уж лучше бы себе памятник из трофейных палиц построил, как хотел. Зря я ему средств не отпустил. Строил бы сейчас и строил себе.
— Слушайте меня, бояре!
Шут пятерней в затылке нащупал идею и почесал умное место.
— Дело нехитрое. К ужину мы нашего батюшку с облаков на троник вернем. Токмо согласие ваше требуется, особливо духовенства, и беспрекословное мне временное подчинение.
Сгрудившись, народная верхушка выслушала его. Подумав, кивнули шапками, осенились знамением и разошлись, затверживая каждый свою роль.
А государь, наскоро подкрепившись чесночной колбасой с луком, смрадным голосом отдавал и отдавал приказы, которые притихшим улицам возвещал и возвещал не родовитый, но с большими планами опричник.
— Морды хамской никому отнюдь боле не корчить!
— Иконописность лица проверять у каждого пятого по разу на дню!
— Список насекомых, не способных гудеть — к завтрему мне в двух экземплярах! —
— Умеющим изготавливать пряники стряпухам — явиться с лопатами на построение! --
— Звезды есть продукт мощного разума, от нас далекого, о чем повсеместно помнить и неукоснительно соблюдать!
— Перила, построенные вдоль реки, приятно украсят пейзаж и удивят археологов!
— Новый дом и сарай тому, кто придумает заклинание от пота ног!..
Царю не менее чем ежу было ясно, что реформы должны перевернуть сразу все, что иного пути быть не может, что надо действовать решительно, и что соединенные вместе эти три мысли являются солидной философской базой.
Приняв подобающую позу, царь мужественно посмотрел в окно, за которым бушевало время перемен, слегка изумился, немножко поводил глазами и через мгновение решительно одурел.
Одуреть, охренеть и дрюкнуться причина была весомая.
От царской калитки к царскому порогу по царскому нехоженому газону величаво топало нечто очень большое и белое на трехметровых сучковатых ногах.
Вместо головы у существа был один сплошной клюв, а за спиной волочились по земле два рекордных размеров крыла. В руках у царского гостя была папка.
Не в силах подавить удивления, самодержец заткнул рот бородой, но крик вырвался из ноздрей.
Дивное же диво тряхнуло крылами, подломило ноги и уселось на крышу отхожего места, которое по царскому указу уже успели перенести к парадному входу.
— Встречай гостя!
Непохожим на голос голосом сказал гость и долбанул клювом в дверь.
Государь сжал бороду челюстями и в падении на пол был изящен, словно молодая березка. Обморок прохватил его до костей и передался через пол мышам.
— И это пройдет…
Мудро заметил гость, трогая негуманоидной рукой надломившийся клюв. В терпеливом ожидании он просидел те минуты, кои понадобились царю для того:
- чтобы очнуться,
- вспомнить мать, деда, свою должность
- и свое сложное и редкое даже для династических особ двойное отчество.
Заново уясняя обстановку и вставая, его величество оперся о дверь, которая немедленно уронила его величество на скользкое от холодного пота его величества крыльцо.
— Все суетишься?
Меланхолично спросил длинноногий гость. Клюв его с осторожным укором покачался в воздухе.
— И видел я человека, к земле лбом зело приникши… И побиты были чресла его, яко виноградник засухой…
Восстань же, помазанник непосредственного начальника моего! Вот тебе дар речи! На.
— Мираж?! Либо хто? Персиянин?! Либо хто? Шутка?! Запорю?!!
Неуправляемо возбормотал его величество, сжимая кулаки до такой степени, что стиснутый ими воздух выходил из-под пальцев со свистом.
— Вот они, песни глупых твоих, Господи!
Гость саркастически помотал клювом и осторожно им щелкнул.
— И сказал им: не то я вам принес, но это!
А кто с этим к нам придет, тот от этого и погибнет! И бысть сеча зла и люта… Здорово, царь.
— Фамилия?!!
Гневный царь побоялся дотронуться до клюва, но речевое самообладание вернулось к нему утроенным.
— Встать, когда с раненным царем разговариваешь! Крылья по швам! (Сознание государя, однако, немножечко раздвоилось).
Как долетели? Какова показалась панорама? Из каких птиц будете?
— И сказал ему: не все то птицы, что с неба!
Теряя терпение, проорал гость своим ужасным голосом. Царь быстро присел и снова укрупнил зрачки.
— И сказал ему: ангелов доселе не видавши, ныне смотри! Силы небесные, подтвердите мя! Покажитесь ме! Приблизьтесь к мю!
— У-у-у! У-у-у!
Деловито запели единым разом восставшие из-за забора многочисленные некрупные ангелы в белых балахонах с крыльями и гуслями.
Некоторые из них перелетели через забор, остальные полезли так.
— У-у-у, Сеня! У-у-у!
— Возрадуйся, царю наземный! От небесного коллеги тебе привет и адрес!
Главарь ангелов раскрыл папку.
Царь побледнел и поправил корону.
В горнице за стеной молча хохотала здоровенная царевна, и от ее хохота мелко прыгала по полу зажимавшая ей рот царица. Они были осведомлены и проинструктиро-ваны.
— Мо-ло-дец!
Громко прочитал старший ангел из папки и захлопнул ее.
— Многого ты добился в трудах своих, но об одном забыл.
И вот тебе воля вышняя: пойди туда, не знаю куда, найди то, не знаю что, и поцелуй его в задницу! Шутка.
А воля вышняя такова: тридцать пять ковшиков без закуски стоя под барабан до заката! За здоровье сил небесных под их наблюдением и при помощи!
А силы небесные, отворив калитку, уже катили во двор царь-бочку, с незапамятных времен стоявшую в самом углу погреба, вскрыть которую ввиду крепости напитка в ней никто не решался.
— «Питие Судного дня» — так она значилась в винной описи…
* * * * *
…На тридцать втором ковшике царь тихо охнул и приложил руку к темени.
— Сеня!
Позвал он сидящего на нужнике ангела.
— Ты почто вырядился так? Шутишь, али сплю? Я, али не я?
Ему снова подали ковшик. Царь выпил незаметно для себя и осмотрелся уже уверенней.
— Бояре! Что за форма одежды така? Откуда у меня авиация? Эй вы, в погонах! Кто ваш командир?
— Ты, батюшка!
Угодливо подпрыгнул не родовитый, но по-прежнему с большими планами ангел-гусляр. Ковшик зачерпнули и опять подали. Царь выпил и с любопытством глянул на бочку.
— Дельный напиток. Какого года закваски?
Ему не ответили и поднесли. Что-то отчетливо щелкнуло у государя в голове, когда последняя капля скатилась в его желудок. Царь одернул кафтан и с пронзительной ясностью во взгляде уставился на собравшихся.
— Изменения, происшествия, казусы за время моего отсутствия? Доложить!
— Никаких!
Отвечал нестройный, но в целом правдивый хор.
— Посевная?
— Грядет!
— Погоды?
— Устойчивые!
— Моя политика?
— Мирная!
— Династия?
— За спиной, батюшка!
Государь обернулся. Приветственно махая платочками, на пороге стояли с зажатыми ртами царица и царевна.
У царевны подрагивали в руках хлеб-соль. Царь улыбнулся семье и прошелся руки за спину по крыльцу. Затем ласково глянул на бочку и поднял голову.
— По случаю благополучного моего возвращения из…
Он задумался…
— С приездом, батюшка!
Гаркнул хор, и громче всех шут на нужнике. Царь присел, но сделал вид, что чешет через сапог пятку.
— Сойди, Сеня. Хвалю. Сыми клюв, люди кругом. За маскарад потешный хвалю. Прикатить еще три и раздать ковшики.
Хвалю. Прикатить три и одну на потом.
А за эту крепенькую хвалю…
…Но всего их выпито было восемь.
А когда прикатили еще две бочки, то выпито стало десять.
Оттыкая одиннадцатую, шут упал в нее лицом и был спасен только тем, что выпитое им зелье перетекло вниз и силой тяжести опрокинуло его на лавку.
Икнув на прощание, шут разбросал ноги и захрапел так, как и следовало после такого трудного и богатого событиями дня.
Бояре же, переложенные духовенством, давно уже молчали в аккуратном сопливом штабеле.
Царь-батюшка, подобрев душой сверх всякой меры, чокался перечницей с видимым только ему собеседником и наливал, наливал, наливал…
Как и в старые добрые времена, которые вновь вернулись на землю после краткого потрясения.