СКАЗКИ 11 И 12

сказка 11

В этот день всем двором обсуждали проблемы и перспективы дальнейшего увековечения славы царя-батюшки как одной из самых ярких личностей тысячелетия.
— Хороший памятник поставить — это тебе не хрен там чего как!
Глубокомысленно заметил царь.
Вот уже два часа, как не было предела его мудрости. Он говорил, и все слушали.
Идея обсуждалась грандиозная — в ознаменование предстоящих юбилеев построить государю конный памятник возле архимандритовой пасеки.

— Хороший памятник — это допрежь всего одного железа на коня пудов семьсот.
Да меч в десницу — пятьдесят, да борода, да сам пудов двести потяну. Улыбка на лице червонного золота — с полпуда. И у коня улыбка — пудик.
— А то, может, пока деревянный поставим?
Сладким голосом предложил казначей. Он был скупердяй и любил строить дороги.
— Пока два малых деревянных поставим, а как дорогу за околицу выведем, так рядом конный с копьем и драконом закажем.

— Дороги…
Насупился царь.
— Этих дорог сколько не строй — один убыток. Иностранцы смеются, а свои тропами привыкли. Опять же разбойники заведутся.
А памятник — он мильен лет простоит безо всякого вреда! А также личный мотив учти. Плохо, вижу, учитываешь.
— Дак я разве чего…
Покорно пробормотал казначей.
— Да осенью-то все одно юбилей. Тогда бы и присовокупили.

— Грозовые явления в заднице!
Громко сказал шут. Он спал под троном, и ему снилось что-то непонятное.
— Как?
Приставил ладонь к уху не расслышавший царь.
— Воробья за бороду не схватишь!
Поворочавшись, изрек шут. Царь посмотрел в потолок и задумался.

— А ведь дело говорит.
Сказал он, погодя.
— Так ведь оно и есть. Ну, ежли бы и объявился воробей-то бородатый, так как его хватать?
С бородой — старый, значит, совестно будет хватать-то.
Вот ежли, к примеру, бегемот с рогами — этого и пнуть не грех. Али бревном каким прищемить. От его, монстра, не убудет.

Придворные и челядь с удивлением вылупились на государя. Абстрактные, ни к чему не обязывающие суждения были для них новинкой.
— Восьми лицедеям полведра не доза!
Предложил другую тему шут. Он лежал щекой на оброненной царевой булавке и поэтому был разговорчив.
— Это верно.
Улыбнулся царь.
— Это он правильно толкует. Полведра под капусту я и один осилю, было бы о чем пить.

— С миру по нитке — царя долой!
Вдруг выкрикнул шут и в холодном поту проснулся.

Царь крякнул и вцепился руками в подлокотники.
— Это вот как же?
Напряженно спросил он.
— Это пока еще намек, али уже лозунг?

Шут под троном молчал. В душе он был законченный монархист, в ней же считал царя своим личным другом, а теперь его длинный сонный язык одним взмахом перечеркнул то и другое.

— Дожили, твое величество! Гороховый взбунтовался!
С прискорбием заметил не родовитый, но с большими планами боярин.
Он учуял политический момент и норовил подставить царю-батюшке свое округлое плечо.
— Это теперь и грамотею нашему работа: проверить, в нужнике-то не прокламации ли стопкой уложены.
Вылазь с-под трона, нетопырь! Его величество гневаться желают!
Сабельку принесть кликнуть, твое величество?

— Мятные конфетки легко снимают напряжение!
Добрым голосом сказала царица. Все обернулись и уставились на нее.
Царица спала в кресле, инстинктивно подергивая зажатыми в руках спицами. Ее милое в целом лицо улыбалось во сне, большой голубой пряжкой на туфельке играл кот, о преданности ее режиму и общем благонравии ходили легенды. Царица почмокала губами и дополнила:
— Луковый настой с капустой называется в народе супом.
— Спит. Одеялом накройте.
Пробурчал царь, вновь оборачиваясь к возникшей проблеме.

— Много денег лучше, чем воровать нельзя!
Интригующе произнесла царица и всхрапнула.

Царь застыл вполоборота. Бояре разинули рты. Шут, не открывая глаз, внимательно 3слушал.

— Долой, долой ледащий!
Сказанула спящая царица и махнула ручкой.
— Сам не можешь — другим дай повозиться!
Именно в этом месте впервые за династию и слетел с трона законный по всем летописям государь.
Потирая ушибленные чресла, он поднялся с пола и молча взглянул на бояр. Не родовитый, но с большими планами острым глазом окинул государев лик и воздел руки.
— Измена!
Завопил он…
* * * * *

…Когда в камере стало совсем темно, шут с царицей отложили карты и задумались каждый о своем.
— Переусердствовал надежа.
Сказал шут и щелкнул пальцем по королю пик.
— Кашу ему вчерашнюю подала.
Вздохнула царица.
— Пучит его, наверно. А вот тебя за что — непо-нятно.
— Дисфункция настроения мыслей.
Туманно изъяснился шут.

Он в тоске почесал щетину, улегся и надвинул колпак на уши. В коридоре послышались шаги, окошко в двери приоткрылось, царь сунул в камеру разрезанный надвое кусок пирога и молча ушел. Губы его были обиженно поджаты.
— Серчает…
Посетовала царица, уткнув подбородок в заскучавшие по вязанью руки. Шута рыбный пирог не обрадовал.

— Надо же, удружил!
Сварливо сказал он.
— В тюрьму посадил и пирогами потчует! А завтра повесит и прощения попросит. Справедливый!
— А потому что думать надо!
Не выдержав, заорал подслушивавший под дверью царь. Гневно, но бесшумно топая припасенными меховыми стельками, он изволил сердиться так, как ему раньше не приходилось.
— Дундук гороховый! Убивец мамкин! С-под самого государя пропаганду пущать!
И бояре кругом! И прислуга!
А он расхрюкался, вехотка сонная! Дошутился, рыло! На три веревки себе накукарекал!

Схватившаяся за сердце царица стала икать так громко, что царь в удивлении замолчал. Шут подал ей воды, усадил и подошел к двери.
— Слышь, величество…
Тихо позвал он.
— Не об чем нам с тобой беседовать.
Откликнулся царь.
— Слушаю тебя.

— Записью, к сожалению, не располагаю…
Таинственно и певуче молвил шут.
— Потому как о твоем, государя, честном имени попечением 5зело и вельми радею. Но свидетели есть. Поелику же паки…
— Короче!
Оборвал царь.

— Можно и короче. Цитирую:
— «Страна дураков», речено было,
— «у всех бояре, а у меня лохмотья с ушами»,
— «кукиш я бородатый, а не царь», а также
— «без Бога шире дорога» — два раза за опочивание сказано было.
Тобой, надежа, сказано. Не веришь — крест дай, до дыр зацелую.

Шут умолк. Царь за дверью засунул в рот чуть ли не две дюжины пальцев и натужно мыслил.
— Господь свидетель.
Добавил шут.
— Но не только. Кузьма-конюх тоже слыхал. А я ему сказал, что его величество подметных писем начитались и теперь во сне за весь народ страдают.
Царь за дверью бормотнул что-то, сгребся и неслышно побежал на улицу. В углу, наикавшись, шмыгнула носом царица.

— Ну-ну, матушка!
Подсел к ней шут.
— Вот увидишь — сейчас воля нам будет. Государь наш — большой логики человек. А сегодня немного повредился.
Погода, видимо. Каша, там… А теперь во здравие входит.
Скоро прибежит, тебя, матушку, пуховой шалью накроет и в покой отведет. Крепись, царица, не боле часу нам тут осталось.

Шут ошибся. Уже через пару минут царь громыхал ключами в замке, сопя и беззвучно подпрыгивая от нетерпения.
— Твоя правда!
Радостно закричал он шуту, отворив дверь.
— Говорил! И еще:
— «видит Бог, да зуб неймет» говорил! И:
— «при короне царь, а без короны псарь» тоже говорил! А еще:
— «с милым на дойку, а с богатым — в койку»!

— Тише, твое величество!
Остановил его шут.
— Батюшек разбудишь. Они в пост чутко спят, того гляди примчатся.
— Прости, государыня…
Неловко обратился царь к обомлевшей супруге.
— Это я так… По делу. На-ка вот шаль, пойдем. Натерпелась, чай…

Для успокоения супруги его величество применил капли, музыкальную шкатулку и несколько невразумительных фраз.
Затем, передав царицу под присмотр и усыпление старухе-приживалке, он понесся в камеру, где ждал его дисциплинированный по такому случаю шут.
Захлопнув за собой дверь, царь поставил на пол бутыль, достал из карманов ковшики и, все еще пряча глаза, налил по первой…
* * * * *

сказка 12

Этим тяжелым в астрологическом смысле утром его царское величество проснулось от страшного звона в голове и ее окрестностях.
В соседних горницах стонали и ворочались царица, царевна и дежурные бабки. В конюшне беспокоились жеребцы и кобылы.
В подполе пучили глаза одуревшие мыши. К будильнику привыкали с трудом.

Духовенство даже не решилось его освятить, а архимандрит, пару часов понаблюдав за стрелками и послушав тиканье, уехал к себе на пасеку в полном расстройстве.
Будильник был подарен голландским послом с нижайшей просьбой заводить его раз в день и теперь господствовал во дворце.

— Сеня!
Позвал царь.
— Уйми паразита! Креста на ем нет, а звону, как от обедни.
Сонный шут выбрался из чулана и заткнул механизму пасть.
— Охохонюшки-и-и!..
Сразу же разинул свою государь.
Вчера легли поздно. Уже неделю шла посевная, и царь дотемна шлялся по огородам, проверяя работу чучел и давая наказы.
К тому же перед сном на картах выпало землетрясение, и пришлось созывать экстренную думу, которая заседала до тех пор, пока не ус-нула.

— О шести руках архимандрит приснился с точкой во лбу.
Поделился новостью шут.
— Пляшет и голый по пояс. К чему бы?
— Пустое!
Отмахнулся царь. Чужой сон был для него неинтересен. Свои же сны он любил диктовать писцам, и лучшие из них зачитывались с колокольни по большим праздникам, а два вещих вошли в учебники.

Царь потянулся и ухнул. Пора было вставать и идти пробовать бесплатную кашу из пенсионных фондов.
Затем предстояли военный парад и, если позволит погода, дерзкое нападение на одно из сопредельных государств.
Мысль о нападении только что пришла царю в голову, но явилась уже в виде принятого решения, и вместо мягких тапочек царь затолкал ноги в боевые, со шпорами и подковкой, валенки.

— Ба-ба-ба!
Подивился не в меру догадливый шут.
— У нас же договора с ими со всеми на веки вечные!
Царь не ответил. Сопя, он навешал на себя половину коллекции мечей, насадил на голову бывший некогда чугунком шлем и опустил забрало.
— Так ить посевная! Перетопчем же все!
Возмутился шут.

— Не верещи. Не свое топтать будем.
Глухо ответили из чугунка. Его величество взял копье, сунул на всякий случай в карман белый флаг и, открыв забралом дверь, вышел.

…Парад, боевые пляски, отдание чести в движении и бравые крики отняли много сил.
Сосредоточенное у границы войско, проведя маскировку, перекличку и отобедав, уткнулось в доспехи и захрапело так, что бледные соседи, крестясь и ахая, объявили мобилизацию.
Их пограничники с ужасом разглядывали в трубы походную цареву кровать с железным балдахином, свесившуюся из-под боевого знамени руку царя-агрессора, нацеленные и заряженные всякой дрянью пушки, стоявшие позади обозы с кучами пустых мешков для дани и печального шута на пригорке. Печаль на лице шута не предвещала ничего хорошего.

— …Слева обходи, слева!
Вскричал под балдахином царь и проснулся. Через минуту все пришло в движение. Забегали сотники, поднялись штандарты, засверкали еще утром бывшие серпами сабли и алебарды…
Царь приподнял передничек и первым ступил в воду. Следом за ним, морщась, пошло вброд войско. Достигнув середины ручья, царь обернулся и вздел вверх правую руку с мечом.
У мольберта тут же засуетился придворный художник. Государь обещал стоять не более двух минут.
Пачкаясь красками, художник быстро писал мужественного раненного воина по пояс во вражеской крови и улыбающуюся ему богиню победы с характерным для царствующей семьи крупным носом.

— Ганнибал!
Оглядев царя, мрачно сказал шут. Война его не касалась. Он присел на пенек и вытащил папироску.
И тут ударили пушки! Без приказа, но с большим желанием попасть куда-нибудь и разнести там все к чертовой матери.
И в сгущенных донельзя облаках замкнулась цепочка и сверкнула молния.
И шарахнул гром.
И посыпался град.
И в ручье поскользнулся царь.
И войска потеряли из виду лидера.

А пушкари были бравые робяты. И пушки ударили вновь.
Но пушкари были не очень меткие робяты. И, получив в спины репу, горох и тряпки, все войско свалилось в ручей.
А государь, шатаясь, поднялся и не увидел полков своих.
А у художника смыло гуашь.
А полки, вынырнув с мокрыми усами, потеряли ориентиры и повернули назад.
А думали, что идут вперед.
А пушкари были все-таки ушлые робяты.

Горох, тряпки и, конечно же, репа опять не пропали даром. И государь, всплеснув руками, поплыл вниз по течению с огромной пробоиной в бороде.
А войско, по уши в волнах и накрывшись щитами, ждало когда кончатся дождь, град и репа в зарядных ящиках.
А на той стороне ручья стояли утыканные зонтиками вражеские ряды и смеялись. Это была их безусловная победа…
* * * * *
…Государя выловили в низовьях ручья и долго не могли убедить покинуть бревно, на котором он дрейфовал.
Войско в полном составе легло в госпиталь и лечилось приложением пятачков.

Пушкарей государь повелел напоить дегтем, выдрать им ноги и оборвать руки. В перспективе.
А пока их собрали в артиллерийской избе и заставили чертить траектории и окружности с тем, чтобы впредь столь досадных промахов отнюдь не делать.

Выдав для приличия пару орденов (в основном себе), обсохший и переодетый царь подозвал шута.
Глядя в стол, долго собирался с мыслями. Шут пододвинул бочонок и достал ковшики. Государь поднял голову.
— Ибо…
Он грозно повел бровями, но закончить не смог. Шут быстро налил, и они оба тяпнули.

— Дабы…
Его величество сузил глаза, но фразы не продолжил. Шут плеснул, и они хлопнули, не дав испариться ни единой молекуле.

— На веки вечныя!
Мучаясь стыдом, выдавил царь и всхлипнул.
— Нет — войне!
Быстро сказал шут, и государь кивнул.
Они клюкнули по третьей и захрустели репой, которая была кругла и свежа, а равно крупна и вкусна. Как и все продукты мирного, невоенного времени.