— Ви только посмотрите на етот поциент! — кричала на весь двор районный врач Мара Леонидовна Ястржембская.
Мара Леонидовна работала в поликлинике этого района уже почти сорок лет, поэтому местным языком владела виртуозно.
— Пациент! — пытался исправить общее мнение о себе какой-нибудь дядя Вова, пойманный за рукав.
— Я лучше знаю! — отрезала доктор. — Пациентом будешь, когда сдашь все анализ!
Лечила она виртуозно. Ослушаться ее боялись даже Сема и Яня — здоровущие мужики с пудовыми кулаками и бронебойными лбами.
Она, маленькая и толстая, подходила, например, к дяде Яне, который, по случаю субботы, уже только что съел шкалик и планировал запить вторым, и говорила строго, но печально:
— Ты завтра умрешь!
— Как? — огорчался Яня.
— Алиментарно! Как мадам Баренбухер в прошлый год, — невозмутимо отвечала Мара Леонидовна, — сегодня ляжешь, а завтра не встанешь…
— Почему? За что? — лепетал несчастный Яня.
— Потамушта свой норма не знаешь!
— Я же только шкалик…
— А в обед на работа? — заглядывала ему в глаза Мара Леонидовна.
Яня стыдливо опускал голову и начинал шаркать ножкой сорок восьмого размера.
— Так я тогда не буду…
— Дай! — говорила доктор и протягивала руку. Яня покорно отдавал ей шкалик и с надеждой спрашивал:
— Ну, как?
Мара Леонидовна лезла в сумку, доставала бутербродик, завернутый в газету, и протягивала ему.
— Ешь! Водка надо закусывать!
— Та я ел! — врал Яня.
— То было вчера, — отмахивалась доктор. И Яня покорно ел, заглядывая ей в глаза:
— А теперь?
Она доставала записную книжку, что-то смотрела там, водя пальцем по записям, а потом разрешала.
— Живи, пока. До вторник. А там я посмотрю!
И счастливый Яня уходил. До вторника еще много времени и много работы.
Ястржембская, не считаясь с листом вызовов, ходила по квартирам. Квартиры были разные. В иных ей и деньги совали — рубль-два. Она брала. Впрочем, это богатство тут же оставляла в квартирах других, прикладывая деньги к выписанному рецепту.
Закончив обход, Мара Леонидовна шла пить чай к мадам Гоменбашен. О, это были самые счастливые минуты для обеих. Никто и никогда не смел нарушить их общение. Бывало, конечно, что какой-то невежа, из приезжих, конечно, влетал во двор с диким воплем:
— Где Мара Леонидовна? Мне сказали, что она тут!
Ему пока вежливо объясняли, что доктор пьет чай у мадам Гоменбашен и тревожить ее нельзя. Обычно, этого было достаточно. Но не всегда. Тогда крикуна спрашивали:
— Кто-то умирает?
— Нет, но…
— Никаких но! — отвечали ему.
Несколько раз было, что человек начинал спорить. Залупаться, как говорили грамотные люди. Тогда кто-то, например, тот же Яня или Никита, брали его одной рукой за ворот, а другой за штаны, там, где попа, и вели к воротам.
— Тут почекай! — говорили этому бестактному человеку и выбрасывали на улицу.
А врачиха и мадам, не ведая, что во дворе такой исицер хойшер, мирно пили чай, обмениваясь кулинарными рецептами.
— Ты, Мара, мене не лечи, — укоряла мадам Гоменбашен, — в форшмак, если ты хочешь иметь настоящий форшмак, надо положить антоновка!
— А семеринка уже форшмаку не подходит? — ехидничала Мара Леонидовна.
— Не морочь голова, — отмахивалась мадам Гоменбашен, — ты профессор там, за окном, а тут сиди тихо и учись, пока я жива!
И Мара Леонидовна таки училась. И приносила плоды своего ученичества, как на зачет или экзамен. И волновалась, ожидая приговора. И в то же время, цепко, но украдкой оглядывала мадам, задерживая ее руку в своей и определяя пульс.
Советы врача мадам Гоменбашен встречала шумными протестами, но исполняла неукоснительно.
Через какое-то время Мара Леонидовна, тяжко вздохнув, поднималась и шла лечить в другие дворы, где имелись свои Яни и Сени, но не было и не могло быть другой мадам Гоменбашен.
— Штучный товар! — думала о подруге Мара Леонидовна.
— Штучный товар! — думала о ней мадам Гоменбашен.
Странно, но старухи, всегда и во всем не согласные друг с другом, думали практически одинаково.
Хотя… Что тут странного?