«Там где я, там и театр. Я так жил и так и живу, иногда сомневаясь, но веря в свою профессию. Я рад, что мы чего-то достигли, какого-то света. Заняли позицию чистоты, откровенности, выгоняя пошлость, бескультурье из нашей театральной жизни.
Мы не имеем права лгать, прикидываться, быть не настоящими. Надо быть верными, открытыми и ни в коем случае не грешить. Это же наша профессия — быть честными, не лгать. Теперь мы живем в таком сложном мире, где обман и ложь стала нормой жизни. Как Гоголь говорил в „Ревизоре“ — „О чем говорить, если не соврать?“. Так вот, соврать стало нормой, а для театра — это беда. Это единственная инстанция, где мы должны этого не допускать.»

Чтобы сделать жизнь счастливой, надо любить повседневные мелочи. Блеск облаков, шелест бамбука, чириканье воробьев, лица прохожих — во всех повседневных мелочах надо находить наслаждение. Чтобы сделать жизнь счастливой? Но любить мелочи — значит и страдать из-за мелочей. Лягушка, прыгнувшая в старый пруд в саду, разбила столетнюю печаль. Но лягушка, выпрыгнувшая из старого пруда, может быть наделена столетней печалью. Жизнь Басё была жизнью наслаждений. Но на любой взгляд — и жизнью страданий. Чтобы, улыбаясь, наслаждаться, надо, улыбаясь, страдать. Чтобы сделать жизнь счастливой, надо из-за повседневных мелочей страдать. Блеск облаков, шелест бамбука, чириканье воробьев, лица прохожих — во всех повседневных мелочах надо чувствовать муки попавшего в ад.

Чем солнце зимнее теплее,
Тем ослепительней снега;
А нагота ветвей в аллее
Все так же мертвенно строга.

Хоть не сдают еще морозы —
Но жизни чуется прилив,
И светлые роятся грезы,
Печаль унылую сменив.

Назло зиме, где в полдень жарче,
Уж тает ледяной наряд,
И капли с крыш алмазов ярче
Слезами счастия горят.
… показать весь текст …

Сияющий огнями над Невой
Смятенный город — ропот, плач, волненье.
Двух черных троек топот роковой —
О, эти дни, которым нет забвенья!

Фельдъегерь бешено кричит во тьму
Ругательства — усталость, холод, злоба,
А он в гробу колотится: ему
По росту не успели сделать гроба..

И этот стук, России смертный грех,
На нас — на «будущих и бывших» — всех

«По-моему, медицинские пункты, школы, библиотечки, аптечки, при существующих условиях, служат только порабощению. Народ опутан цепью великой, и вы не рубите этой цепи, а лишь прибавляете новые звенья — вот вам мое убеждение… Не то важно, что Анна умерла от родов, а то, что все эти Анны, Мавры, Пелагеи с раннего утра до потемок гнут спины, болеют от непосильного труда, всю жизнь дрожат за голодных и больных детей, всю жизнь боятся смерти и болезней, всю жизнь лечатся, рано блекнут, рано старятся и умирают в грязи и вони; их дети, подрастая, начинают ту же музыку, и так проходят сотни лет, и миллиарды людей живут хуже животных— только ради куска хлеба, испытывая постоянный страх».

Может быть, мне подобает сметь
И другую тишину иметь.

Но такая у меня одна
Бедная, земная тишина.

Ею ничего не объяснишь,
Это самая простая тишь.

И она всегда идет со мной,
В бедной неумелости земной.

Знаю мрак священной тишины,
Где лампады неба зажжены.
… показать весь текст …

Снег летит, улетает куда-то,
где он — ласка и где он — отрада,
где легки и приветливы зимы,
где мы любим и где мы любимы.

Снег летит…
Ну, а нам остаётся
недопитая радость на донце,
в небе лодочкой музыка эта,
зачерпнувшая горького света.

Я пробую вообразить,
Что в бесконечные зеркала
Уходит мысленная нить,
В безумных поисках начала.
Мой мысленный доходит взгляд
Не знаю до какой границы,
И возвращается назад,
Как обессиленная птица.
Как ограничен разум мой,
Воображая бесконечность,
Я только обвожу чертой
Свою земную человечность.

Проснешься ночью, до рассвета,
Еще, как будто, на лету,
Не спрашивая, ждешь ответа
И тупо смотришь в пустоту.
Приходят мысли и уходят.
Не думай, полно вспоминать!
Часы идут, но их заводят,
И завтра заведут опять.
Что если я, как бы случайно,
Их позабуду завести?
Быть может я узнаю тайну:
Как сны далекие спасти?
Быть может есть другое время,
Где стрелки крутятся назад?
… показать весь текст …

«…Могущественные силы, разрушающие города и уничтожающие государства, остаются все же беспомощными против одного человека, если у него достаточно воли и душевной неустрашимости, чтобы остаться свободным, ибо те, кто вообразили себя победителями над миллионами, не могли подчинить себе одного — свободную совесть»

Моему соседу

«Приходи, посмотрим в моё окно,
там ночами такое идёт кино —
Бог стоит меж мёрзлых тыквин и кабачков,
ангелы тихо ходят или лежат ничком —
только крылья красным огнём горят,
и они о чём-то радостном говорят,
хоть их речь — лишь пенье одно в конце,
но поют о детстве, матери и отце…».

Я однажды ночью к тебе приду,
и налью вина, разложу еду.
А потом мы выключим в доме свет,
… показать весь текст …

Насыплю синичкам корма.
Поставлю на плитку чайник.
Сегодня всё так весомо,
значительно, неслучайно.

И кажется — смотрит кто-то,
и ширится это зренье.
И словно я жду чего-то —
прощания ли,
прощенья.

Какое солнце небогатое,
Какой уход от всех скорбей:
Три чахлых кустика и статуя
Под грузом жадных голубей.

Их кормит в сквере всеми брошенный,
Судьбой отвергнутый старик,
И света катятся горошины,
И смутный день к земле приник.

И над разбросанными зернами,
Необъяснима, но ясна,
Встает парижская весна
И машет облаками черными.

Горе тому народу, где рано умирают люди высокого духа и живут долго нечестивцы! Это термометр, который показывает падение народа. Пророки умолкают!

Я люблю оборот многоцветной твоей карусели,
Год земной, золотой и зеленый и белый,
как лунь, —
Бури терпкого марта, цветущие вишни в апреле,
Пьяный, солнечный май и спокойный
зеленый июнь.

Будет рушить июль свои жаркие грозы
нещадно,
И медвежий и светлый струиться из августа
сок,
И сентябрь подойдет, и тихонько рукою
прохладной
Он приспустит на небе сияющих дней
… показать весь текст …

Раскрыв тяжелый, старый чемодан,
В его морщинистой и проржавевшей пасти,
В пыли и мусоре, я обрела роман, —
Он начинался прямо с пятой части.

Старинный перевод. Звучал его язык
Чуть-чуть неточно, важно и манерно.
Вот кто-то подчеркнул: «любовь — роскошный
миг» —
И четко приписал: «Увы, как это верно».

А в тонкой затхлости слежавшихся страниц
С зачитанными мягко уголками —
Сухая роза дедовских теплиц
… показать весь текст …

Адам и Ева изгнаны из рая
В пределы скорби, страха и забот.
Здесь смертью веет тишина ночная
И солнце лаской смертоносной жжет.

Весь дикий мир дарован им на муку,
На черный труд. А горестный покой, —
Когда сжимаешь любящую руку
Усталою и любящей рукой,

Когда без слов всю душу отдавая,
Родным и скудным греешься теплом, —
Последний дар утерянного рая
В огромном одиночестве земном.

Безбожный суд свершен… безжизненное тело
Страдальца, с мертвенно склоненной головой,
Зияет ранами под белой пеленой…
Чело в крови; на нем оледенела
Смертельных мук ужасная печать!
Душа потрясена… и хочется молиться,
И силы нет… не знаешь, что сказать!..
И на колени пав, здесь можно лишь рыдать
И до земли Его страданью поклониться!

«Мне думалось: как много мы, русские, кричим о русской самобытности, о русской старине, о русской национальности, а между тем на деле ни в одном народе нет такой беззаботности относительно сохранности и восстановления памятников исторических»

Над сердцем, над комочком снега,
Опять склоняется весна,
Блаженной слабостью и негой,
Как облаком, окружена.

И запах вянущих фиалок
Летит в просторы площадей,
Кружатся стаи звонких галок,
Поют кресты монастырей.

А там, — на ослике мохнатом,
Лишь детям зримый и цветам, —
Вступает Он… И ткань заката,
Как риза, падает к ногам.
… показать весь текст …