Пат выходила из воды. За ней убегала вдаль красновато-золотистая солнечная дорожка. С её плеч стекал мокрый блеск, она была так сильно залита солнцем, что выделялась на фоне озарённого неба тёмным силуэтом. Она шла ко мне и с каждым шагом все выше врастала в слепящее сияние, пока позднее предвечернее солнце не встало нимбом вокруг её головы.
Я вскочил на ноги,-таким неправдоподобным, будто из другого мира, казалось мне это видение- просторное синее небо, белые ряды пенистых гребней моря, и на этом фоне-красивая, стройная фигура. И мне почудилось, что я один на всей земле, а из воды выходит первая женщина. На минуту я был покорен огромным, спокойным могуществом красоты и чувствовал, что она сильнее всякого кровавого прошлого, что она должна быть сильнее его, ибо иначе весь мир рухнет и задохнется в страшном смятении.

-Пат, ты, конечно, замерзала, тебе надо что-нибудь выпить. Я видел в окне Орлова свет. Сейчас сбегаю к нему, у этих русских всегда есть чай…
Орлов ещё не спал. Он сидел перед изображением богоматери в углу комнаты. Икону освещала лампадка. Его глаза были красны. На столе кипел небольшой самовар.
-Простите, пожалуйста,-сказал я,-непредвиденный случай,-вы не могли бы дать мне немного горячего чаю?
Русские привыкли к неожиданностям. Он дал мне два стакана чаю, сахар и полную тарелку маленьких пирожков.
-С большим удовольствием выручу вас,-сказал он.

Мы увидели Ленца;он притащил в сад раскладной стул, поставил его в кусты сирени и уселся. Его светлая шевелюра и огонёк сигареты резко выделялись в полумраке. Рядом, на земле, стояла чаша с недопитым майским крюшоном и бокал.
-Вот так местечко!-воскликнула Пат.-В сирень забрался!
-Здесь недурно.-Готтфрид встал.-Присядьте и вы.
Пат села на стул. Её лицо белело среди цветов.
-Я помешан на сирени,-сказал последний романтик.-Для меня сирень-воплощение тоски по родине. Весной тысяча девятьсот двадцать четвёртого года я, как шальной, снялся с места и приехал из Рио-де-Жанейро домой-вспомнил, что в Германии скоро должна зацвести сирень. Но я, конечно, опоздал.

Ах, вспомним же чудесное время, когда мы были ещё хвощами и ящерицами,-этак пятьдесят или шестьдесят тысяч лет тому назад, Господи, до чего же мы опустились с тех пор…

Ночь-это протест природы против язв цивилизации. Порядочный человек не может долго выдержать это. Он замечает, что изгнан из молчаливого круга деревьев, животных, звёзд и бессознательной жизни.

Она спала, положив голову на мою руку. Я часто просыпался и смотрел на неё. Мне хотелось, чтобы эта ночь длилась бесконечно. Нас несло где-то по ту сторону времени. Все пришло так быстро, и я ещё ничего не мог понять. Я ещё не понимал, что меня любят. Правда, я знал, что умею по-настоящему дружить с мужчинами, но я не представлял себе, за что, собственно, меня могла бы полюбить женщина. Я думал, видимо, все сведется только к одной этой ночи, а потом мы проснемся, и все кончится.

Моя гробница-тихое местечко. Она стоит в гордом одиночестве на заднем склоне гребня Колвира, защищенная с трёх сторон от буйства стихий. В подсыпанной вокруг монумента земле растёт пара-тррйка суковатых деревьев, там-сям торчат колючие кусты, зеленеет трава, по скалам вьются толстые канаты горного плюща. Склеп-длинное, приземистое строение перед которым врыты в землю две каменные скамьи. Он почти весь порос плющом, милосердно скрывающим убийственную надпись, высеченную над входом пониже моего им…
… показать весь текст …

Вокруг фонарей, стоявших перед нами на краю тротуара, сияли дрожащие оранжевые нимбы. В сгущавшемся тумане начиналась сказочная игра света. Майские жуки, охмелевшие от ароматов, грузно вылетали из липовой листвы, кружились около фонарей и тяжело ударялись об их влажные стёкла. Туман преобразил все предметы, оторвав их от земли и подняв над нею. Гостиница напротив плыла по черному зеркалу асфальта, точно океанский пароход с ярко освещенными каютами, серая тень церкви, стоящей за гостиницей, превратилась в призрачный парусник с высокими мачтами, терявшимся в серовато- красном мареве света. А потом сдвинулись с места и поплыли караваны домов…
Мы сидели и молчали. В тумане все было нереальным-и мы тоже.

Стены бара расступились, и это уже был не бар-это был уголок мира, укромный уголок, полутемное укрытие, вокруг которого бушевала вечная битва хаоса, и внутри в безопасности приютились мы, загадочно сведённые вместе, занесенные сюда сквозь сумеречные времена.

-Дорогая, тот дикарь обидел тебя? Я повыдергаю ему руки!
-Дорогой, опять ты со своими глупостями!
-Тогда почему ты плачешь?
-Когда то мы тоже умели так любить!
-Я выдеру ему все, клянусь!
-Успокойся, он меня даже не видел! Я подсматривала за ним из-за валуна.
-И что он делал? Может мне тебе что-нибудь вырвать?
-Ах, солнце, моё, я так люблю, когда ты меня ревнуешь! Ладно, слушай, он говорил:"Я люблю вас, облака! Я люблю вас деревья! Я люблю вас скалы!"
-Ничего не понимаю! Он правда тебя не трогал?

-

Я очень предусмотрительная: не стала ёлку наряжать-теперь мне её убирать не надо!

Мышников бывал в бубновском доме почти каждый день, что его тяготило, возмущало и заставляло молча негодовать. Мышников, всесильный и заставлявший всех чувствовать свою тяжелую руку, ничего здесь не мог поделать. Так хотела Прасковья Ивановна. Стоило ей прислать безграмотно нацарапанную записку, и он беспрекословно исполнял каждую букву, кажется, даже неистовые грамматические ошибки. Прасковья Ивановна писала:"соводни","намедни","делашь","куфня","леменция" и т. д.Мышников дошёл до того, что был в восторге от такого правописания. Ведь это писала Прасковья Ивановна, а все, что она делала, конечно, хорошо.

«Устраивался круг и Полуянов пускался в пляс. Харитина действительно плясала русскую мастерски, и мать только удивлялась, где она могла научиться разным вывертам. Такая пляска заканчивалась каким-нибудь неистовым коленом разудалого исправника: он начинал ходить колесом, кувыркался через голову и т. д.»

Нравился девушкам и другой брат, Емельян. Придёт на девичник, сядет в уголок и молчит, как пришитый. Сначала все девушки как-то боялись его, а потом привыкли и насмелились до того, что сами начали приставать к нему и свои девичьи шутки шутить.
-Емельян Михеич, расскажите сказочку! Емельян Михеич, спойте песенку!
А Емельян Михеич сидит и только молча улыбается. Самые смелые девушки кончали тем, что стали примеривать на него невестины наряды, надевали на него чепцы и шляпы и хохотали до слез. Одно появление Емельяна уже вызывало общее веселье, и девушки нападали на него всею гурьбой, как осиное гнездо. А он все молчал и только улыбался. При нем не стеснялись и болтали все, что взбредет в голову, его же тащили во все девичьи игры и шалости, теребили за бороду, целовали и проделывали всякие дурачества, особенно когда старухи уходили после обеда отдохнуть. С другими мужчинами не смели и сотой доли того сделать.

Утром ужасно болела голова. Разлепив тяжёлые веки, долго пялилась на окно. Занимался обычный для этой планеты серенький денек. Солнца как такового тут и не знали из-за большого количества метеоритных обломков и космической пыли в ближнем космосе. Для аборигенов это, очевидно, было и к лучшему, мощности их светило было несусветной и могло бы легко все живое обратить в прах!
Чера осторожно потрогала красные листики сидящего в баночке на окне растения. Они сразу же испуганно скукожились, но скоро с…
… показать весь текст …

Почему никто не спорит, когда я говорю, что мне пить ни к чему?

…Будущее Европы немыслимо вне крепких экономических связей с Советским Союзом.

-Ахти мне! Кешенька, милок, ты не разыгрываешь меня? Охти, горюшко моё! Вот уж не зря говорят, большие детки, большие бедки!-Горгулья Степановна не знала, куда себя деть от стыда за внучку.
-Да ладно, старая, не казни себя так! Сама, чай, молодая была! Молодость, дело известное, всего испытать хочется!-Иннокентий Иннокентьевич уж и не рад был, что затеял этот разговор. Просто скучно было. Зима ещё до середины не добралась, а летние новости по сотому разу перетирались, кто ж знал, что вдруг ещё и…
… показать весь текст …

…Античный светильник. Исполнен из одного, на редкость крупного, куска янтаря. Лампа, на которой покоится морской лев из бронзы, поддерживается бронзовой крылатой наядой и установлена на ступенчатой подставке из слоновой кости. Эта лампа-одна из многочисленных собственноручных работ императрицы Марии Федоровны в бытность великой княгиней. Благодаря своим далеко не заурядным художественным способностям и познаниям она исполнила большое число художественно-промышленных работ из различного материала. Владея в одинаковой степени гравировальными и токарными инструментами, иглой, кистью, ножом и пером, великая княгиня если и не исполнила самостоятельно все части лампы, то, во всяком случае, сделала большую её часть.

-Вы были одним из руководителей «оборотней»,"Вервольфа"?
-Да.Но мы не вели против вас партизанских боёв.
-Чем вы это объясните?
-Тем, что мы индустриальная страна.
-Мы тоже индустриальная страна, однако наши партизаны здорово вас били.
-У нас не было такого количества лесов, полей, деревень.
-А Польша, Югославия?
-Там горы.
-А Франция? Маки сильно вас трепали, а ведь лесов там не больше, чем в Германии.
Скорцени хотел было что-то ответить, но миссис Скорцени мягко заметила:
-Он прав Отто, он прав… Дело не в мере индустриализма…