Логика создаёт такую великолепную, такую образцовую ситуацию превосходства, что всякое предположение, будто и вне её могут найтись достойные внимания области, рассеивается. Так самое существенное остаётся обособленным и недосягаемым для профессоров и банкиров.

На базаре продавец клялся, что его эмалированные ведра вечны! Однако, не прошло и двадцати лет, как оно протекать стало:(

Свекровь как-то, вспоминая молодость, очень возмущалась, за что её друга-стрелочника посадили? Поезда ж успели разминуться…

-Это был мой самый садомазохистский поступок!-Билл.

Если меч в руках у безумца может обратить в пустыню шар земной, женщина, вооруженная пером, в два счёта вновь его заселит.

Путь Фрейда-спустившись в глубины психики, показать животные, низменные мотивы наших поступков. Фрейдистское сведение основ психики к четырем-пяти главным эмоциям есть примитивнейшее искажение действительности. Им отброшена вся сложнейшая связь с наследственной информацией и совсем упущено могучее влияние социальных инстинктов, закрепленное миллионолетним отбором. Наряду с заботой о потомстве оно заложило в нашей психике крепкие основы самопожертвования, нежности и альтруизма, парализующие тёмные глубины звериного самолюбия.

-Вам, конечно, многое здесь кажется странным?-спросил он.
-Не очень,-ответил я.-Я не привык к нормальной жизни.

-Ну, мой маленький Робби,-сказал он и хлопнул меня по плечу,-что с тобой творится?
-Ничего, Фердинанд,-ответил я,-в том-то и вся беда.
-Ничего?-Он внимательно посмотрел на меня, потом снова спросил:-Ничего?Ты хочешь сказать, ничто! Но ничто-это уже много! Ничто-это зеркало, в котором отражается мир.

Героизм, мой мальчик, нужен для тяжёлых времён, но мы живём в эпоху отчаяния. Тут приличествует только чувство юмора.

У него всегда над так называемым жидким элементом была пиковая дявятка… а ведь это дурное предзнаменование. И вот он думал, что должен остерегаться воды. А все дело было в шнапсе и пльзенском пиве.

Я заметила, что продукты легче выкидывать, если предварительно сказать:"Они утратили пищевую ценность".Это облагораживает процесс.

Она обняла мою голову.
-Иногда бывает очень приятно, когда можно ни о чем не думать. Не делать все самой. Когда можно опереться. Ах, дорогой мой, все, собственно, довольно легко,-не надо только самим усложнять себе жизнь!
На мгновение я стиснул зубы. Услышать от неё такое! Потом я сказал:
-Правильно, Пат. Правильно!
И совсем это не было правильно.

Пат выходила из воды. За ней убегала вдаль красновато-золотистая солнечная дорожка. С её плеч стекал мокрый блеск, она была так сильно залита солнцем, что выделялась на фоне озарённого неба тёмным силуэтом. Она шла ко мне и с каждым шагом все выше врастала в слепящее сияние, пока позднее предвечернее солнце не встало нимбом вокруг её головы.
Я вскочил на ноги,-таким неправдоподобным, будто из другого мира, казалось мне это видение- просторное синее небо, белые ряды пенистых гребней моря, и на этом фоне-красивая, стройная фигура. И мне почудилось, что я один на всей земле, а из воды выходит первая женщина. На минуту я был покорен огромным, спокойным могуществом красоты и чувствовал, что она сильнее всякого кровавого прошлого, что она должна быть сильнее его, ибо иначе весь мир рухнет и задохнется в страшном смятении.

-Пат, ты, конечно, замерзала, тебе надо что-нибудь выпить. Я видел в окне Орлова свет. Сейчас сбегаю к нему, у этих русских всегда есть чай…
Орлов ещё не спал. Он сидел перед изображением богоматери в углу комнаты. Икону освещала лампадка. Его глаза были красны. На столе кипел небольшой самовар.
-Простите, пожалуйста,-сказал я,-непредвиденный случай,-вы не могли бы дать мне немного горячего чаю?
Русские привыкли к неожиданностям. Он дал мне два стакана чаю, сахар и полную тарелку маленьких пирожков.
-С большим удовольствием выручу вас,-сказал он.

Мы увидели Ленца;он притащил в сад раскладной стул, поставил его в кусты сирени и уселся. Его светлая шевелюра и огонёк сигареты резко выделялись в полумраке. Рядом, на земле, стояла чаша с недопитым майским крюшоном и бокал.
-Вот так местечко!-воскликнула Пат.-В сирень забрался!
-Здесь недурно.-Готтфрид встал.-Присядьте и вы.
Пат села на стул. Её лицо белело среди цветов.
-Я помешан на сирени,-сказал последний романтик.-Для меня сирень-воплощение тоски по родине. Весной тысяча девятьсот двадцать четвёртого года я, как шальной, снялся с места и приехал из Рио-де-Жанейро домой-вспомнил, что в Германии скоро должна зацвести сирень. Но я, конечно, опоздал.

Ах, вспомним же чудесное время, когда мы были ещё хвощами и ящерицами,-этак пятьдесят или шестьдесят тысяч лет тому назад, Господи, до чего же мы опустились с тех пор…

Ночь-это протест природы против язв цивилизации. Порядочный человек не может долго выдержать это. Он замечает, что изгнан из молчаливого круга деревьев, животных, звёзд и бессознательной жизни.

Она спала, положив голову на мою руку. Я часто просыпался и смотрел на неё. Мне хотелось, чтобы эта ночь длилась бесконечно. Нас несло где-то по ту сторону времени. Все пришло так быстро, и я ещё ничего не мог понять. Я ещё не понимал, что меня любят. Правда, я знал, что умею по-настоящему дружить с мужчинами, но я не представлял себе, за что, собственно, меня могла бы полюбить женщина. Я думал, видимо, все сведется только к одной этой ночи, а потом мы проснемся, и все кончится.

Моя гробница-тихое местечко. Она стоит в гордом одиночестве на заднем склоне гребня Колвира, защищенная с трёх сторон от буйства стихий. В подсыпанной вокруг монумента земле растёт пара-тррйка суковатых деревьев, там-сям торчат колючие кусты, зеленеет трава, по скалам вьются толстые канаты горного плюща. Склеп-длинное, приземистое строение перед которым врыты в землю две каменные скамьи. Он почти весь порос плющом, милосердно скрывающим убийственную надпись, высеченную над входом пониже моего им…
… показать весь текст …

Вокруг фонарей, стоявших перед нами на краю тротуара, сияли дрожащие оранжевые нимбы. В сгущавшемся тумане начиналась сказочная игра света. Майские жуки, охмелевшие от ароматов, грузно вылетали из липовой листвы, кружились около фонарей и тяжело ударялись об их влажные стёкла. Туман преобразил все предметы, оторвав их от земли и подняв над нею. Гостиница напротив плыла по черному зеркалу асфальта, точно океанский пароход с ярко освещенными каютами, серая тень церкви, стоящей за гостиницей, превратилась в призрачный парусник с высокими мачтами, терявшимся в серовато- красном мареве света. А потом сдвинулись с места и поплыли караваны домов…
Мы сидели и молчали. В тумане все было нереальным-и мы тоже.