Не вини себя более, былью сквозь нас прорастает ночь,
У которой шаги как туман обречённо глотают горечь.
Я ничем не могу помочь. На конце часовой замирает полночь.
И со мной говорит твой голос… и ложится дыханье прочерком.

Не беги от вины, но прости мне ладони стылые.
Все пути становились линиями, совпадали, сплетались с именем.
Крылья вырвали нам под ливнями. Но, прошу, оставайся сильным.
Чтоб не выдохнуть:
Я любил её.

Спасибо всем, кто приходит вечером, усталый — впору бы лечь в кровать, включает газ, зажигает свечи, и, вздохнув, садится о дне писать. Что накипело, что отболело в нем, что испарилось, что проросло… Мы все равно остаемся сильными, и пишем, пишем — врагу назло. А враг наш — время, седыми прядями, морщинками у любимых глаз, больной усталостью, слабой памятью, оно, смеясь, упрекает нас. Оно сквозит из щелей и лампочек, внезапно гаснущих в тишине, и улыбается с фотокарточек, где мы стоим во вчерашнем дне, где мы счастливые — на мгновение, а завтра снова придет зима. Спасибо всем, кто в полях у времени, словно зерно, разбросал слова. Они взойдут через десять, двадцать лет, но обязательно прорастут, и вот в трехтысячном, может, в августе, кто-то прочтёт про мою весну. Кто-то почувствует, что мы прожили, и улыбнется, ускорив шаг.
Неизлечимо одно лишь прошлое,
И ходу стрелок не помешать…

Я должна быть сильной — тебе подстать,
Я должна с каждым днём становиться лучше,
Не бояться, что снова могу упасть —
Ты вставать и бороться меня научишь.

Ты даешь мне пример, за собой ведешь,
Я покорна, на то есть свои причины,
Я уверена в том, что ты все поймешь,
Самый лучший,
Чудесный
Не мой мужчина.

Август тает в твоих руках, как пригоршня снега, время снова застыло в падении с высоты. Каждый миг, где ты есть наполнен безумным светом, или свет на самом деле и создал ты. Август манит бескрайним небом, где сладкой ватой или сахарной пудрой рассыпаны облака, ты красивый, обаятельный, не женатый, и походка твоя уверенна и легка.
И я вижу в твоих глазах, что чего-то стою, удивленье сменяя на нежность, а грусть на смех. Время нам дает пару дней, проверяет в горе, проверяет сильнее ли прочих, сильней ли всех. Все, чего я хочу, не узнать с кем ты засыпаешь, все чего я хочу — это жить в твоей голове. И тогда мы приручим время, я обещаю, и оно навсегда для нас остановит бег.

и не получается ни хлёстко, ни равнодушно об одном человеке, за которого даже душу, и которому всё прощала, шептала «лучший», не заметив холода за спиной. а потом завертелось, друзья, подруги, и недели помчались быстрее вьюги. стали реже видеться, а в итоге я вдруг вспомнила как это — быть одной. потолок показался безумно серым, отраженье — больным и уставшим за день, стала часто плакать — сдавали нервы, выжимать сто сорок на автостраде. (в общем ты там снова с обычной стервой, а я кофе ложками /чего ради?!/).
удивительно, как без тепла хреново (хотя, честно, я с детства была мерзлячкой). это даже совсем не обычный холод, когда вечером пачка летит за пачкой. если уж разбираться, то до основы, пару ласковых можно вписать впридачу.

ты катись по убогим рукам, но новым.
может, ты для них всё-таки что-то значишь.

Пишут не от хорошей жизни, приручая её поток. Даже не от любви к отчизне мы готовы марать листок. Лишь от сердца, что кровоточит, лишь от рваных и гнойных ран. Бог не даст нам угаснуть молча и откроет пути к словам. Недоступны они познавшим на земле полувечный рай. Я сама была пострадавшей, я умела себя ломать от отсутствия кислорода, от присутствия тишины. Пишут не от любви к народу, а от запаха злой войны…
Но как только раскаты грома и петляющие пути сменят теплые стены дома, тот, кто сможет за все простить… То ни строчки, ни даже буквы никогда не придёт на ум.
Потому что держу за руку.
И слова теперь ни к чему.

Я знаю, что хочу поверить в ложь. Что где-то там в небесной тишине есть тот, кто посылает почве дождь, есть тот, кто посылает рифмы мне.
Что неслучайны пули и цветы, наш первый крик и наш последний стон, что вечность начинается с весны, и в вечности мы свой находим дом. Что боль всегда окупится стократ, что мудрость наивысшее из благ, что есть прощенье тем, кто виноват, когда они раскаянием горят. И нет прощенья тем, кто покупал монетами себе места в раю, и индульгенций золотой запал там станет пеплом. Я о том молю. Пусть будет небо молчаливо спать, пока наш мир в пороке и во тьме. Я хочу верить, верить, а не лгать. Что кто-то сверху помогает мне.

Привет. Я читала чужие сны. Я спала часа два за сутки. Я прослушала все плэйлисты, целый вечер меняла маршрутки. Я не знала куда и зачем. Без следов и бросавшихся знаков. Я хотела стать жалким никем. Мир уродлив и неодинаков в своих страшных порывах не_жить. В своих жутких порывах забыться.

На ладонях твоих моя жизнь
Как бескрылая гордая птица.

Оставь. Это всё так пусто и так ничтожно. Слепая любовь, оставшаяся под кожей, но я закрываю глаза и что же я вижу. что же?!
Тот август был пряным, в листве задыхалось лето, и чем ближе осень, тем легче мы были одеты. Закат расползался на белых обоях причудливым полотном. Я сладко себе лгала, что это был просто сон. И лгу до сих пор, и нервно сцепляю пальцы, и лишь по ночам я себе позволяю сдаться. Вдыхаю морозный воздух на дно души.

Никто не узнает, что ты там давно зашит.

У неё был шкаф для платьев, большинство из которых в пол, ящики для хранения писем и круглый журнальный стол, около сотни любимых книг, перечитанных тыщу раз, вот пожалуй и всё. Будет короток мой рассказ.
Ты явился, она уже и не чаяла воскресать, ты принёс ей свет и разделил на двоих кровать, много думал, курил и заслушивался попсой. А она бежала бы за тобой босой.
Она тащила тебя в Икею по выходным, чтобы уют в вашем доме волшебным был и простым, она готовила ужин и завтраки на двоих, она вверяла тебе мечты.
А ты предал их.
Дождь лил с неделю, в домах отключили свет. Она наставила свеч и ждала тебя сотню лет. Ты улыбался ей с фотографий, молчал во снах. Ты ей мерещился в лицах прохожих и отражался в чужих зрачках.

У неё был шкаф для чёрных изящных платьев и мини-бар. Она бросалась в чужие объятья как в океан. И развела костёр вчера ночью /любила играть с огнём/, где горели икеевские безделушки и фото, где вы вдвоём.

не стою ночных разговоров, больших букетов, уютных вопросов «замерзла?», «пойдем домой». не стою твоих сигарет и твоих секретов и рук, неизбежно сомкнувшихся за спиной.

а самое сложное свыкнуться с пустотою,
молчанием, вросшим в дыхательные пути.

наверное,
я совсем ничего не стою.

совсем ничего.
даже маленького «прости».

Но судьба смеется над нами, подсовывая крапленые. Вроде так ли давно — мы, красивые и влюбленные, обещаем хранить друг друга от всех невзгод и от всех ветров — и чего тогда стоит наша разрушенная любовь? Вроде, так ли давно — хохоча, говоришь «смешная», сидим под звездами, и, выходит, мы зарекались быть несерьезными, оказалось, теперь все спорится и все ладится, мы в разных комнатах разных домов, и какая разница? Может все в один миг — я вдыхаю дым в темной кухне, кашляю, а ты ругаешь ее, отбираешь пачку, в глаза уставшие она даже не смотрит, и вы решаете что-то важное, а я другого люблю, и горит наша жизнь бумажная — все фотографии где мы рядом, слова и запахи, мы отдавали друг другу время, могли угадывать по выражению лиц сокровенные мысли тайные, мы так любили, оказалось что мы — случайные…
Судьба смеется над нами, подсовывая крапленые. Мы снова дышим, не в друг друга уже влюбленные. Я обнимаю его, засыпаю, в объятья кутаясь.
А ты ей шепчешь «спи сладко, зая, я так люблю тебя».