Зависть, по сути — это страх перед действием. Человек завидует тогда, когда понимает, что хотел бы такого же результата, но без приложения усилий.

Господи, как же хочется… И как допустил ты все эти картины, истории, песни — пугливые изображения упитанных и нестрашных людей, бездумно позастывавших в латах перед невозможно неодушевленными дамами или алтарями — всяческим хламом. Прав был Коран — нельзя идиотам представлять бога. Никогда святые моменты не должны оказаться в руках у черни. Там, где был бог останется нечто смешное и жалкое, голые мумии когда-то великих святых. А что чище полета и ярости, после которых так неизбавимо надо воткнуть желательно ещё окровавленное лезвие в землю, на мгновение сделав его символом веры во всё столь простое, что невыразимое — символом страданий, креста и победы, у которого остается лишь пасть на колени и молить — Господи, дай же мне сил! Дай мне силы и твердости.

Самое высшее мастерство — это когда для тебя нет врага.
Когда всё становится не про доказательство чего-либо, кому-либо, а про удовольствие от взаимодействия с миром.

Когда это не вопрос твоей гордыни, страха проиграть. А когда ты получаешь удовольствие от схватки как от схватки. Ты наслаждаешься своим присутствием в моменте, своей силой.
Как преодолеть страх ошибки? Нужно перевести свой фокус на наслаждение взаимодействием с миром.

Франц Вертфоллен — «Вакцина от Идиократии».

Муравьев больше, чем львов, и, в конечном итоге, они доедают львиные туши. Доедают с долеи насекомои гордости — такои хищник великии был, а они такие ничтожные, такие ничтожные, а съели, ура — еще грациеи, силои и смелостью стало меньше! Такие вот обычные люди — трусливая храбрость с отдушинкои падали.

И у вас будут тёмные моменты. Без этих тёмных моментов, никуда. Будьте за них благодарны — они лепят вас.

Потому что когда ты лепишь мир, мир обязательно лепит, формирует тебя. Он заставляет тебя прочувствовать все моменты, где ты недостаточен, чтобы ты со скромностью это принял.
И чтобы ты с усердностью, даже ожесточённостью в себе исправлял. Не сдался и не сказал: «Ну лучше в этой ванне и сдохнуть». Но встал и начал делать.

Не абсурдно ли это — так кастрировать желания?
Угадывать, что правильно хотеть вместе того, чтобы научиться слышать себя.

Чтобы знать, что же тебе на самом деле хочется, нужно иметь смелость хотеть и иметь сердце, которым чувствуешь мир.
Уязвимое сердце, живое.

Франц Вертфоллен «Наталье. Из Колумбии. С любовью»

«Чем выше становится уровень комфорта жизни, тем больше с тебя требуется действий чтобы быть человеком. Каждый раз когда жизнь стает комфортней, она становится требовательней».

Я жил. Ел свои торты. Вел мессы. И было это все пресно и трусливо, как Моисей, сбежавший от куста, едва тот загорелся.

Чудес не происходит с теми, кто чудес не совершает сам.

Добро — это не сопли ходить нищим смазывать. Добро — это взять человека и научить его производить ресурсы для жизни. Добро — это создавать функционирующее общество где не царят законы дубины и ножа.

Любовью не торгуются. Любовь — это твоё счастье. Любить — это счастье.
Не когда ТЕБЯ любят, а любить кого-то, и действовать из этой любви. Вот это — высшее счастье, которое вообще может быть.

Люди ненавидят изобилие. Они хотят жить в нищете. В любой нищете. Финансовой, духовной, но в нищете, когда у тебя нет выборов, а есть что-то ОДНО, чтобы тебе не пришлось, не дай бог, думать.

То есть если идеал красоты, то он — ОДИН. И посмотрите на человеческую историю. Если идти по разным временам, мы видим, что действительно из каждого времени можно вытащить один стандарт красоты. Почему? Потому что кто-то пришел злой и насадил стандарт красоты? Нет. Потому что люди ненавидят роскошь и изобилие. Потому что роскошь и изобилие — требовательны. Они заставляют тебя думать и проживать.

Я больше не верю — и никогда, значит, глубоко не верил — в войну, смерти, победы, поражения, людей… Я верю в изящество и уродство. Звонкость дамасской стали или слизь человеческой бесполезности. В сияющую чистоту клинка или грязь в словах, делах, мыслях — всём, что бы ни делало крошечное завистливое убожество.
И я верю в действия.
Но больше всего я верю, что есть существа — невероятно редкие, но которых так надо искать — что превращают твой мир — не наполненный и по-человечески бесполезный — в сияние бриллиантов или галактик, разбрасываемых легкой рукой, пьяной от счастья, от желания красоты.

Искренность — это самый главный доспех.

Говорят, Бог великодушен — неправда, он снисходителен от безысходности.

Люди никогда не действуют из того, что говорят. Люди всегда действуют из того, что чувствуют.

Ничего люди не боятся так, как разрушения своих рамок, потому что это — крушение их маленьких мирков, столь старательно выстраиваемых с самого детства.

«Твоя жизнь — это то, чем ты её наполняешь»

ЙОЗЕФА: А фортепиано? Франц еще играет?

(одновременно) АМАЛИЯ: Нет. ФРАНЦ: Да.

ЙОЗЕФА: Простите.

ФРАНЦ: А это еще одно табу. Как наркоман.

АМАЛИЯ: Франц играет очень…

ФРАНЦ (передразнивает): Насыщенно, интенсивно. Юноша, безусловно, очень талантлив, но эта излишняя мощь в музыке не может не волновать его психику. Если, к тому же, мадам, вы говорите, что в Кембридже ваш сын под влиянием химических добавок зачастую занимался именно музыкой, то надо прекращать любые активности, которые имеют риск… взволновать нас, лишний двуногий мусор.

АМАЛИЯ: Вот именно так он и играет, Фефа. Он играет так, что тебе то хочется повеситься на ближайшем суку, то рыдать от боли переполненности…

Откуда эти весенние, зимние, летние запахи?

Все знают, как пахнет зима или осень. Вот что именно смешивается в воздухе, чтоб где угодно — от Москвы до Нью-Йорка ты мог распахнуть окно, и даже слепым сказать — о! вот теперь весна?