Не по заслугам, но по любви воздастся каждому, кто коснется да причастится. Кому на роду написано открываться, чьи имена будут вышиты на форзацах размашистым почерком, с теми она случится. В тех она и проявится, сохранится, теми она наполнится и спасется, что ей, самаритянке, сестре, блуднице, что ей, царице мира, в его частицах, если она одна в них и остается? Нам бы к ней прикоснуться, ее добиться, нам бы величием этим преисполняться, но есть у нее такая свобода птицы, такая огромная воля лететь и длиться, что ей ничему не велено изумляться. Нам остается верить да не бояться, страницами ее светлыми становиться. Мы ее послевкусие, мы эрзацы, ее голоса, слова, имена и лица.

Ты все еще пытаешься разобраться, да только не измениться.

… Мне кажется, часы остановили на осени, в которой я любил.

Город светел и свят, но всегда от меня далек, в этом городе ты — роса, бирюза и лен, если ты смеешься — искрится в реке вода, если ты молчишь — река холоднее льда. У тебя там храм, не город, а божий дом, я смотрю на тебя и даже дышу с трудом, по дорогам идет народ и ведет запев. Ты поставь от меня засов, положи запрет.

Да хранит тебя бог от тревог и напрасных бед. Сделай так, чтобы я не думала о тебе.

У меня здесь путь, не видно ему конца. Я на этом пути себе господин и царь, я клейменый раб,…
… показать весь текст …

Она пишет очень редко и по ночам: «Как проходит лето, пора перестать молчать, я уехала на море, а он скучал, и у нас здесь фантастические закаты». Я смотрю на нее — гранат, бирюза, сандал, у меня вопросы, но разве я их задам, я же сталь и платина, острый больной скандал, грозовые неприрученные раскаты. Мир умножен на ноль, но равен обычно трем, мы живем грядущим бронзовым сентябрем, я хотела бы в город, где в пламени небоскреб — посмотреть на эти звезды ее глазами. Но о чем сказать, когда все слова пусты? Я желаю ей свободы и высоты, если есть над миром сказочные мосты — пусть она по ним приходит за чудесами.

Так смешно: ты тут ходишь, ходишь, нет ни места тебе, ни сна, а она лишь глаза отводит, неприступная, как стена, недотрога да несмеяна, все по правилам, по уму, а кто старое вдруг помянет — ну и что ж, поделом тому. Ты ей чаю, да ты ей песню, ты ковром под ее каблук, а она своих бесов крестит и прикармливает из рук. «Видишь как, говорит, ты видишь? Вразумляю да и спасу», — и меняет латынь на идиш, самоцветы на самосуд, носит платья да вышивает, ночью к милому так и льнет … И такая она живая, что…
… показать весь текст …

Где заканчивается смелость и начинается безрассудство? Я стою под огнём, и дни сквозь меня несутся, мчатся неудержимо, свистят, как пули. Мы думали, что нужны, но — нас обманули. Это выдумка, полумера-родство и братство. Где заканчивается вера и начинается святотатство? Судья никого не казнит, и палач не судит. В поле один не воин- других не будет. Познавший огонь и ветер, идет сквозь воду. Где мы побеждаем страх и берем свободу? Обетованная даль да земля святая.

Где мы все это действительно об…
… показать весь текст …

Как только ты преодолеешь притяжение дивана, тебе станет страшно.

Романтика дальних странствий, удивительных приключений и великих побед покинет тебя, покрутив пальцем у виска, а ты останешься один на один с жизнью, в которой все вещи имеют неподъемный вес, все люди не имеют совести, а ты бессилен что-либо изменить. Все, во что ты верил, внезапно покажется дурным миражом — болотные топи, проделки Локи, привет, Лихо.

Пока ты будешь круглыми от ужаса глазами разглядывать мир иной, вокруг соберут…
… показать весь текст …

Наш мир безумен, но тем привычней срываться с места, идти к реке, и там, в покое, менять обличье, сидеть на маленьком островке, запомнить каждого человека, кто видит большее за дождем. Там, за горами, такая Мекка, куда не всякий с тобой пойдёт. Дорога воинов, одиночек, небесных высей и тёмных вод. Высокогорным живым листочком сложилось слово -возьми его. Теплеет речь, закипает чайник — коснись руки, посмотри в глаза.

Все люди делятся на случайных и тех, о ком мне дано писать.

В день, когда выйдут терпение и отвага — было да не осталось на дне ни грамма, — буду ли я упрямо марать бумагу, детально реконструируя панораму? Буду ли я портретные сходства множить, каждой строкой цепляясь за светлый образ? Ты существуешь, но ты ничего не можешь, экономический кризис, преклонный возраст. Буду ли я корить себя за поспешность, каждый наш разговор повторяя в лицах? Все, что зовется любовью, по сути — нежность к тем, кто не способен освободиться. На сколько нам хватит секса и сумасбродства? Уехать под вечер к морю, вернуться скоро. Красота — в осознании истинного уродства, осознаешь, как правило, до упора. Выдумай повод быть рядом, живи и празднуй, а время большого взрыва не в нашей власти.

Все, что я знаю, основано на оргазмах Вселенной, разделяющейся на части.

Говорит: мы станем цветами, пройдем сквозь плиты, перестанем бояться карающего огня. Говорит: я отыщу тебе мескалито, а ты попробуешь приручить его, как меня. И смотрит, смотрит, пытается видеть сущность, до самого дна ныряет в ее зрачки. Но страждущий растворяется в отдающем и там, в глубине, заглатывает крючки. Коварные, острые, тоньше любого жала, под кожу легко впускающие шипы. Вот, эта земля никогда тебя не держала. Вот, это уже совсем не земля, а пыль. Рассыпаться в прах, но так и не видеть праха, пустыня хранит молчанье, растет пейот. А мескалито не хочет чужого страха, когда танцует с тем, кто ему поет. И сколько обличий у боли, и сколько видов у дикой любви, входящей в его состав? Но встретив однажды, он больше ее не выдаст, и ты не узнаешь, каким никогда не стал.

Да будет все истинным, да превратится в танец. В кого я вселюсь и кем обернусь еще? Ты просишь цветов — мы станем с тобой цветами. Ты хочешь найти меня — так начинай отсчет.

Кокопелли танцует, в небе орел парит. Недоверчивый мой, давай заключим пари. На дыхание флейты спорим, на тень орла — я владею тем, что я себе не брала. Кокопелли танцует, зреют вокруг сады, и летит орел, заметает крылом следы. Расскажи им, имеющим право на чудеса, расскажи им о том, чего ты не знаешь сам. Я играю на флейте, веду за собой орла, я владею тем, чему не найти числа, я беру урожай садов, отдаю земле. Кокопелли танцует три тысячи долгих лет. Если я устану — ни слова не говори. Недоверчивый мой, давай заключим пари.
Пока флейта играет, а в небе горит звезда, ты идешь, идешь, идешь по моим следам.

Смотри, этот май состоит из чувств, которым внутри горячо и тесно. Ты знаешь, что я о тебе молчу сильнее и дольше любого текста. Мой мир, так привычно дающий крен, когда его шторм на волне качает, скрывается в сильной твоей руке, ложащейся мне на бедро ночами. Моя невесомость во мне болит, я снова решаю знакомый ребус, спасаясь у теплой твоей земли от невозможно большого неба. И эта дорога с тобой — легка, мы неразлучны, читай: едины, мне тебя впитывать по слогам и продолжать тебя- нашим сыном…
Любовь моя, ты состоишь из чувств, которым внутри горячо и тесно.
Я берегу их.
И я молчу.
Сильнее и дольше любого текста.

Я обожаю дерзить и кусаться, прятаться в старый плед,
по-вашему мне с небольшим за 20, зато по-моему, нет.
Я чисто — пушиста, пока не спустилась с какой-нибудь дикой скалы,
где ветрено, мшисто, и парашютисты, и планеры в виде стрелы.
Я часто резка, даже неосторожна, бросаю хозяев и дом,
я очень люблю шоколад и мороженое, и газировку со льдом.
Я славно — приветлива, млеюще — ласкова, я, может, улягусь у ног — до первого летнего с яркими красками, до первых лучей на восток.

Простите, мои одиноко — двуногие, я, может, еще забегу.

Есть только свобода, подъемы и броды, и солнце на том берегу.

Как выглядит межсезонье, как живется в нем дуракам, отпустившим друг друга, проигравшим наверняка в схватке с седыми Мойрами, потерявшими хлеб насущный, гадающими на снах и кофейной гуще? Как живется нам, гомункулам, в городе на костях, с богом, у которого мы в гостях, со всем этим невысказанным, душащим по ночам, с падшим ангелом, зовущим из-за плеча? Забери меня, мама, если ты помнишь, что я была. Забери меня, мама, здесь ни к черту идут дела. Я вижу себя живую в изнанке век, но у меня не оста…
… показать весь текст …

Не спать с тобой по ночам — это рок и рай. Первый делаешь громче — играй, играй. Второй постигаешь, как до сих пор не смел. Таинство рук твоих, твой животворный смех. Не спать с тобой по ночам — очищать эфир от всех, кто с мечом приходил воевать за мир. Месяц над полем ратным багров и тих. Я сижу на краю кровати у ног твоих.

Не спать с тобой по ночам - это сущий ад. Думать, кто в этом замешан, кто виноват, Между нами река, в реке глубока вода.

Кто разделил километрами города?

Это важно — давать сигналы и быть на связи. Жизненно необходимо, чтоб кто-то слышал, как ты движешься точкой на карте, и в каждой фразе пытаешься быть нужнее, а значит, ближе. Говорится о чем угодно, исходит словом, колокольным звоном плачется, вдохом длится, чтобы только ждали, держали тебя живого, чтобы где-то в конце пути разрешили сбыться. На заправке кофе горчит, но дарует ясность, на обочинах люди столбов верстовых темнее. И все тише и тише становится с каждым часом, и к утру земля, наверное, онемеет. Вот проехал реку — название канет в Лету, видишь белую лошадь, бредущую в поле влажном…

А кругом уже разливается это лето. И в него отныне никто не заходит дважды.

Что у тебя в руках, посмотри. Ты видишь, что у тебя в руках?
Стебель бамбука, ладонь любимой, толика пустоты?
Или другой, говорящий с тобой на неведомых языках:
я человек, я создан из глины, и я — это тоже ты.

О чем я буду тебе писать? Во тьме рождаются чудеса, среди болот и слепых огней, среди стволов и змеиных нор, они рождаются из земли, они однажды уже смогли, а кроме них ничего и нет, и я, и ты, и они — одно. Когда ты знаешь, куда идти, не ищешь правильного пути, любая тропка сквозь топь и гниль тебя приводит к иным мирам, когда ты знаешь, за что гореть, тебя отпустят и тьма, и смерть, ты сам себе и клубок, и нить, насущный хлеб и престольный град. О чем я буду тебе писать? Ты научился все видеть сам, ты знаешь, здесь, в глубине ночей, из камня в ржавой оправе вод идет такой негасимый свет, что чащи нет и печали нет, и чудо спит на твоем плече, а ты боишься будить его.

Fuck the system, давай запомним наши дерзкие голоса, наш прямой эфир затянулся на 10 лет, но построили новые станции, застегнули радиопояса, провода, антенны и спутники расселяются по Земле. Ты любил меня так уверенно, так всеобъемлющ был этот звук, так силен сигнал, так легко на твоей волне. Когда что-то внутри сломалось, я услышала наяву, что твой голос до сих пор говорит во мне. Мне бы слушать его, доверять ему как источнику слов живых, но за ним всегда идет полоса помех, а у белого шума нет ни духовных, ни духовых, он похож на лебяжий пух и кошачий мех. Этот белый шум говорит нам о том, что у Вселенной своя волна, говорит нам о том, что мы плохие серферы, тень воды.

Океан шумит, он подобен облаку, в котором не видно дна.

Fuck the system, кто-то должен быть первым.

Давай не ты.

С кем боролись - с врагами, с бесами? Вышел слишком неравный бой. Слово сказано — жизнь отрезали, нет опасней борьбы с собой. На руинах, на вечных приисках мы привыкли искать судьбу, а теперь вот руда без примесей, да попробуй ее добудь. Годы шли, в кандалы закованы, пели песни о вольных днях, но разбилась скрижаль с законами — слишком поздно ее менять. Нам свобода теперь дарована, победили, осела пыль. Время стрелкой в другую сторону не позволит сойти с тропы. Нам бы встать среди всех поверженных, поклониться своей заре. Нам бы строить свое прибежище из надежных духовных скреп, и назвать эту землю матерью, и ее сыновьями стать…

Но скользит по огненной мантии

Тектоническая

Плита.