Так не будет, милая, так не будет.
Ибо все мы пока у Него в гостях.
Приходили девушки, били в бубен,
Танцевали девушки на костях.
Разжигали пламя, будили лихо,
Говорили с духами темных вод.

А потом всегда становилось тихо.
Словно здесь и не было никого.

Я пишу тебе из стран, о которых ты никогда не узнаешь из выпусков новостей. Океан между нами такие сковали льды, что, пожалуй, и вовсе не стоило строить стен. Ни зацепки для памяти — зеркало, тишь да гладь, засмотревшись, оступишься — холодом обожжет… Нынче время такое — не помнить и не желать, не тревожить полночными песнями верных жен. Здесь другие порядки, причудлив чужой язык, в его говоре тонешь и сладко идти на дно, так из мира домой возвращается блудный сын, так целующий женщину полон ее …
… показать весь текст …

Этот медленный ход дорогих часовых механизмов
Заставляет слова говорить в безымянном конверте.
Чьи-то пьяные женщины пишут нам странные письма,
На которые мы никогда не сумеем ответить.

Скоро я буду жить на окраине парка, в котором
Необъятны деревья и темные травы упруги,
Чьи-то жадные руки к нам тянутся из разговоров,
Но на этих руках мы всегда умираем от скуки.

Скоро я буду жить. Ни часов, ни чужих отражений
Не возьму в этот дом, осененный прохладой и светом.
Пусть слова говорят, загораются от напряженья,
Пусть меняется время для тех, кто почувствует это.

Ты кофейный пар и лакричный чай, ты гранатовый сок и медовый ром. Ты не знаешь, я пью тебя по ночам, приникая к влаге горячим ртом. Я прямая речь и плохая дочь, у меня забрали последний ключ, но они никогда не отнимут ночь, потому что я по ночам не сплю. Ты соленый лайм и горячий след, ты клубничный мусс и коньячный бриз. Ты не знаешь, но на моей земле ты всегда горишь у меня внутри. Ты прохладный брют и фруктовый лед, ты ванильный цвет и молочный снег.

Если я сейчас с тобой говорю — значит, ты искала меня во сне.

И больше нет у меня желаний в канун грядущего. Это Ты все чаще руку мою сжимаешь и говоришь мне: «Остынь, остынь». Стою у зеркала, вижу тени, не помню собственного лица. Я знаю, Боже, я стала теми, кто не пойдет со мной до конца. Ты все исполнил, о чем просила: я променяла назло иным свободу слышать себя на силу их всеобъемлющей тишины. И в этом правда несовпадений и осознание как итог. Я растворилась, я стала теми, кто говорил Тебе не о том. Такая странная отрешенность, такая честная боль внутр…
… показать весь текст …

От напряжения внутри все время коротит. Какой-то сбой, неровный ритм, хронический ринит, неяркий свет, опасный треск, брожение в умах. И почему ты жив и трезв, когда вот-вот зима? Пора бы выбить эту спесь и сбросить эту прыть. Ты не успел, ты вышел весь — ты вышел из игры, из сумрака, в другую дверь, не выяснив, где звон. Не в параллельные миры, а просто — вышел вон. Сиди, смотри: твоя стена, твой маленький китай. Она другому суждена, а ты — Шалтай-Болтай, за ней — придворные и свет, и прочие кн…
… показать весь текст …

Упускаем нас, как песок, сквозь пальцы,
О молчанье в кровь разбивая лбы…
В этот май тебе будет чего бояться.
А мне будет, о чем забыть.

По сигналу падающей воды начинается новый горячий день. В изумрудном море клубится дым, оседая каплями на листе. Капли падают в озеро, духи снов орошают влагой его купель. Бесконечной жизнью наполнен зной. Это сельва, древняя колыбель. Здесь ковер зеленый у ног лежит, сок плодов тугих не дает остыть. Кто сюда вернулся — пребудет жив, вопреки законам земных пустынь. Здесь один завет — оставайся свят, источая свет, исходящий в мир. Сохранит тебя колыбель твоя, только ты ее глубину прими. Разреши ей быть, прорастать травой, сквозь тебя живой протекать рекой. Это сельва, купол над головой, ты еще не видел ее такой. Ты, нашедший дом после долгих миль, обретающий силу в ее руках, разреши ей тебя разлучить с людьми, чьи слова ты прежде не отпускал. Голоса забудь, раствори черты — только птичьи трели да влажный лес.

Это сельва. Так воскресаешь ты, засыпая где-то в ее земле.

Мы молчаньем заслужили заговорить, мы не жили — тянули жилы в календари, мы канаты вили из времени в пустоте, научились терпеть и полночь, и ясный день. И сейчас начинает случаться, происходить. Покатился клубок, за ним потянулась нить. Отмолчали полгода, дыхание задержав, и уже появился Путь и пора бежать. Собирайте тетради чистые в рюкзаки, нам теперь с руки и с красной писать строки, и не ставить точек, ручьем проливая речь, и кого захочешь — того между строк беречь. Нам даровано раздолье, зеленый свет, каждый день наш будет свят и благословен.

Потому что по движенью небесных вод мы умели знать, что с нами произойдет.

Счастье — это простое время, состоящее из глагола «быть» в его бесконечном «будь»,
желание продолжаться и продолжать
любить тебя каждой из созданных Богом букв,
и в каждом камне видеть Его скрижаль.
Счастье — это вновь обретенная тишина, твои смс, билеты на самолет,
наши общие дети, играющие в траве.
И сама трава,
и небо,
и глубина его, парящая над землей.
Из глубины исходящий Свет.

Я покорная глина, безмолвный прах, я привык рождаться в чужих мирах, девять долгих лет я хранил свой страх, продолжая идти по чужой канве. Но настало время всему молчать, и потеряна нить, и не ровен час, с сердца сняли каменную печать, и теперь легко прорастать траве. И трава растет, и ветра поют, в каждой песне я узнаю свою, мне бежать бы за песней, но я стою, не умея еще разглядеть пути, а вокруг рождается новый день, я не знаю, с кем я, не знаю, где…

Но я больше не чувствую рядом тех, кто сжимал меня глиной в своей горсти.

Встреча — сюжетом с большого экрана,
столик нас ждет в глубине ресторана,
ладони в приветствии — дерзко и странно,
но мы ведь не виделись тысячу лет.
И пара веков, чтоб на это решиться,
без подготовки — с тобой созвониться.
Сколько сейчас нам? Полвечности? Тридцать?
Сколько мы врозь умираем?..

— Привет.

— Привет. У тебя незнакомая стрижка…

— А ты не меняешься — стройная. Слишком.
… показать весь текст …

Все величие мира заключается в этом дне, в том, что каждый сделал свой выбор, пришла пора. Весна состоит из смыслов, которых отныне нет, из двух берегов и взорванных переправ. На берегах собираются люди, разжигают свои костры, к лету вырастут первые города, ключицы наших причалов обнажены, остры, но мы до них не дотронемся никогда. Скоро здесь проведут границу, часовые — во имя верности — пояса. Нам положено только по памяти воссоздавать черты. Подвергай сомнению все, о чем я сейчас сказал, ибо там поднимается город, в нем остаешься ты. У тебя будут сходни, канаты, цепи с крестами маленьких якорей, иногда — далекое эхо, как призрачный тихий зов. Построй вокруг города стену — не будет ее верней. Услышишь, как шепчет эхо — запри себя на засов.

Все величие мира заключается в этом дне, вот он разливается алым, сочится из свежих ран.

Наша река над временем - сплошной оголенный нерв.

Но больше нет этих чертовых переправ.

И ты снишься мне, с именем, полным силы, а вокруг до срока не тает лед. Ты пока ни о чем меня не спросила, потому что ничто тебя не берет, но уже плетут шерстяные нити на запястьях наших узоры дней… Если кто-то попробует объяснить нам, расскажи ему, что нас просто нет. Мы еще создаемся, подобно рунам, выходящим с ладоней седых богов, мы кармин и охра, багряный, бурый, в очертаниях леса и облаков, ветер яростный, явственный след на глине, отражение в зеркале золотом… Если кто-то попробует запретить мне, расскажи, что случиться должно потом. Как мы выйдем на волю в верховьях снега, изумленные сходством своих дорог, мы, уставшие от тишины и бега сквозь нее к перекрестку времен и строк, разобьемся на тысячи совпадений и узнаем друг друга в самих себе… Это будет камень на дне недели, на котором мы остановим бег.

Я спрошу тебя — хрипло, сдержав рычанье, каждый звук предсердием разогрев, я спрошу, о чем мы с тобой молчали, никогда не встретившись в декабре.

Шли с мечом и с красным маком, шли тропой и без нее, у юродивых и магов под ногой земля гниет. Рассказал однажды кто-то, что привиделось во сне: лось проходит по болоту, а другим дороги нет. Приносили желчь и горечь, иссушали добела. Но держался крепко корень, жизнь алела, плоть росла. Бились с ней, мутили воду, упокоились на дне. Лось проходит по болоту, а другим дороги нет. Обернувшихся — зовите, остальным назначен день. Перед смертью каждый видел отражение в воде. Год по косточкам обглодан — поутру укроет снег. Лось проходит по болоту, а другим дороги нет.

В небо тянется и ранит, то ли будет впереди. Не задерживайся, странник, поскорее проходи. Здесь всевидящее око охраняет наш покой. Высока трава осока, не коснись ее рукой.

Затем ли шла эта мысль по кругу, мутила разум, лишала сна, чтоб мы попались сейчас друг другу — твоя свобода, моя блесна. Движенье жизни идет сквозь жабры, за горизонтом — водоворот. Болеть идеей, вдыхая жадно ее живительный кислород. Не спать, не есть, не сидеть у пирса, считая лодки и рыбаков, такая рыба подобна птице — едва касается облаков, летит, играет, сверкает телом, дрожит стальное веретено. Такая рыба меня хотела, когда я пел тебе об ином. Торговка утром придет на рынок — взглянуть в глаза, о цене узнать.

Старик и море, рука и рыба. Твоя свобода, моя блесна.

Реки становятся глубже и полноводней,
Дорога покорно ложится под колесо.
Тот, кто повстречает тебя сегодня,
Даже не почувствует, как ты зол.

…всё, что почувствует — зимний рисунок шины, Строчками отпечатанный на хребте.
Это ноябрь. самый непогрешимый,
В том, что касается наших дорожных тем.

Под утро город причудлив, как сон Дали. Дома плывут, как темные корабли, фонари мерцают из-под земли, вырастают в ряд, поднимаются выше крыш и горят, горят. Мы идем сквозь лучи цветные, внутри изогнутого стекла. Ты забираешь то, что я тебе отдала, такие у нас дела, а по сути, нас соединяет с изнанки бессонный час. И так прошивает накрепко — весенним воздухом, в ровный шов ложится все, и нам становится хорошо, и город нам подошел, и сплелись пути. Ты знаешь каждую улочку — так веди. А я буду тебя держаться и говорить. О том, как теперь уже не порвется нить, о том, как внутри звенит, если так смотреть, о том, как ты побеждаешь любую смерть. У нас не было рек иных, кроме времени и вина, мы погружались в них и всегда достигали дна, они были желанны так, как желанна жизнь.

Мы идем. Нам светят звезды и этажи.

Мы прошли под ветром смерти, и мы простыли, пережили озноб и жар, обнажили кожу. Нам воздушные женщины, звонкие и пустые, говорили, что мы на праведников похожи. Шелестели слова согласными — мелкий бисер, каждый ждал от нас знамения или чуда. Если мы сейчас напишем друг другу письма, наш седой шаман уйдет далеко от чума. Слово скажешь мне ночное — и круг разомкнут. Можно небо поднимать и держать руками. Только пусть взлетает бубен над горизонтом, только пусть его напевы не умолкают. Мы увидим свет небесный, и день весенний, и любой узор окажется добрым знаком.

А ему камлать до самого Воскресенья, выворачивать тайны вечности наизнанку.

На земле костры, и время горит в кострах,
люди жмутся друг к другу, греют ладони, ждут.
Бог нас любит, но Бог живет высоко в горах.
Он стоит на вершине и слушает пустоту.