Там, где не ловит wi fi, можно поймать более ценное [со]единие.

У этой бездны нет координат на карте. До нее не доплыть, не долететь и не добраться автостопом. Мы уходим в свою бездну потому что там чувствуем себя в безопасности. Потому что там, несмотря на мрачные тона, — все родное и понятное. Свет и тень всегда будут балансировать на наших весах. Свет, который проникает сквозь наши трещины, становится маяком в темном океане обстоятельств.

У реальности одна инструкция — перестать убегать от себя.

Обманувшись подсказками жизненного опыта, можно наделать много ошибок.

Обнимают крылом человека, который падает, только истинно родные люди.

Сломанные старые вещи имеют какую-то особенную меланхоличную и далеко не всем понятную красоту… Один человек просто перешагнет и не заметит, другой отмахнется и назовет трещины уродством… Но есть особенные люди с уникальными руками и трепетным сердцем. Они пошаманят, вдохнут новую жизнь в сломанное.
И я не только о вещах.
— Что ты здесь делаешь?! Я же послал тебя к чёрту!
— Он вернул меня обратно и просил тебе передать, что уйти — это слишком просто и ты, вот так легко не отделаешься…)
[…]
Трещина — это значит была боль, но её этим было не напугать. Она умела обнимать так, что все трещины склеивались и превращались в неповторимый красивый узор.

Много случайных встреч на перекрёстках жизни. Но судьбоносная одна. Именно с каждым таким эпизодом понимаешь, что ты отпустил важного человека, его больше нет рядом и никогда не будет.

Мост, который возводился только с одного берега, не гарантирует того, что со второго берега по нему захотят/начнут двигаться во встречном направлении.

Мы очень похожи. Она не шлифовала свои шрамы, чтобы скрыть их. Напротив, дорожила каждым из них. И я дорожил ее шрамами.

P. S. Обычно твои шрамы интересуют людей только однажды. Потом они забывают о них и берут в руки новое «лезвие»…

Ему всегда хотелось узнать о чём же плачет питерское небо, в котором несметное множество церковных-куполов, словно раскрытых зонтов. И каждый прохожий, спешащий по промокшим проспектам, всегда напоминал ему таинственный одинокий храм. Вот и он, раскрыв свой черный огромный зонт, молчаливо поплыл среди силуэтов.

Мы молча лежали рядом в бескрайней бездне. Мы не говорили ни о причинах, что свели нас вместе, ни о том, что ни одну из них мы бы не стали менять. Нам не нужны вопросы. Нам нужен ответ. Один на двоих.

Боль питается тишиной. Тишина на завтрак намазывается, словно масло на бутерброд и запивается парой глотков холодной чуть горчащей боли, как свежесваренным, но давно остывшим кофе твоего собеседника. Тишина любит всё чёрное, так же как и эту горькую жидкость в кипельно-белой, но совсем нездорового цвета чашке. До обеда тишина питается сигаретами. Всепоглощающий дым в лёгких ампутирует болевые спазмы застрявших, как кость в горле недо-слов. На обед в меню выразительная и абсолютно безальтернативн…
… показать весь текст …

Уютно устроившись в своей бездне, самое сложное — найти в себе источник света и вынырнуть с ним с другой стороны.

Невозможно убежать от зверя который сидит у тебя внутри, особенно, когда ты сам натравил его на себя.

Постоянное присутствие в прошлом — медленный способ само/убийства собственной жизни.

Важно выбирать не только слова, но и время для слов…
Бывает слишком рано…
Бывает слишком поздно…

Выныривать из собственной бездны совершенно точно необходимо там, где есть белые ночи. Белые ночи — как спасение от безжалостной бестактной темноты с ее навязчивыми пульсирующими вопросами и мыслями…

Когда ты находишься на глубине слишком долго, перестаёшь отличать день сейчас или ночь… Существует лишь сон и бодрствование и чем дальше, тем сложнее отличить одно от другого. В итоге ты просто перестаешь просыпаться. Реальность не желает иметь с тобой ничего общего.

Музыка мой материк, децибелы качают на волнах, не дают утонуть, но погружают в нечто большее, чем просто счастье. Это лучший сеанс психотерапии.

Любовь нападает с тыла, когда этого меньше всего ждёшь…