Подушечки её нежных пальцев, как форсаж, разгоняли табун мурашек по моей спине… Едва касаясь, медленно, буква за буквой, она рисовала надпись, словно ставила клеймо на моей коже… Я чувствовал ток. Эти слова были набиты задолго до нашей встречи… Но они были о ней. Знаки судьбы могут быть очень красноречивы…

Призраки убитых чувств очень долго не знают покоя, ведь от прежней любви у них остается лишь боль.

Память хранит твои музыкальные отпечатки, оставленные на моей жизни, бинтует их нотами и пробирает до нутра.

Опустошен, разбит потерями и распят словами…
[Выдох…]

Встреча в глубине моей бездны.

Осторожный поцелуй в солнечное сплетение зажег во мне свет, прогнав затмение.
[Вдох…]

Наполнение стало самыми крепкими узами, связавшими нас в моей пустоте.

Души людей сближают одинаковые шрамы. Шрамы, которые невозможно увидеть глазами.

У слов прощения есть период полураспада.

Просить, прощать и принимать необходимо вовремя. Так же, как лекарство.

Невозможно кремировать боль, если внутри лишь пепел и полное отсутствие огня.

Любовь способна дать хороший пинок под зад, заставить двигаться вперед и преодолевать любые испытания, но и сама любовь способна стать тяжелым испытанием.

Но огонь внутри не всегда согревает. Огонь бывает разным. Он может стать спасителем и палачом. Это может быть то пламя, которому суждено обжечь и завещать лишь шрамы и пепел. А может быть тот свет, который испепелит непроглядную плотную тьму вокруг и укажет путь. Пылающая душа — это больно. Жить с ощущением, что ты горишь и сгорать — это не одно и то же. Поэтому со своим внутренним огнем необходимо обращаться особенно бережно. Не развязывай руки языкам пламени, чтобы оно не стало твоим погребаль…
… показать весь текст …

Неотправленные сообщения нарушают сердечный ритм.

Я, как черно-белый песок времени, песчинка за песчинкой, в тягучем темпе перетекал из одной ёмкости в другую, струился сквозь перемычку и растворялся на дне своей собственной бездны. Я пропадал в темной пустыне, глотая горький привкус бессилия. Бессилия что-то изменить. Моя вселенная гаснет, медленно уходят звуки и в такт им, гаснут лампочки. Обратный отсчет. Вот она… Последняя яркая вспышка и жизнь становится смертью. Моя личная атомная бомба. Моя пылающая ярость, сожгла меня и выпала пеплом.

Удары судьбы иногда совершенно беспощадно изматывают человека и со временем превращают его в сплошной оголенный провод — где не дотронься — больно. Любящий человек рядом становится второй кожей и бережно бинтует раны, которых не видно.

[…]
— Ты часть моей жизни. Часть меня. Часть моего нутра, которое не отнять. Разве что ампутировать вместе с сердцем. Мы всю жизнь были с тобой вместе. Мы двигались по одной взлетной полосе. Знаешь, я часто думаю о том, что было бы, если бы не было того дня. Дня нашего столкновения. Мы бы и дальше шли так же вместе, но никогда бы не испытали таких чувств.
Одиночкам вроде нас, с породистым зверем глубоко внутри, тоже надоедает быть одинокими и сильными. Они устают нести свою броню. Зверьё отличает достойное преданное сердце. Зверьё всё понимает, но умеет прощать. Прощать вопреки всему. Такие люди, как и все, хотят свой кусочек радости. Хотят встретить свою маленькую слабость. Хотят быть счастливы, несмотря на всё сосредоточение дикой природы и хищности внутри.
[…]
Мы, как мотыльки, летели на красный свет в автомобиле с неисправными тормозами, чтобы встретить свой личный апокалипсис. Мы разные, но мы об одном и я продолжаю давить на газ.

Слова, лишенные искренности, как для заядлого кофеманьяка любимый напиток без кофеина, — ни о чем. Появляется чувство ломки по настоящим эмоциям. Суррогат быстро отторгается сердцем. Вся прелесть абстинентного синдрома безумно остро ощущается по ночам. Особенно, если не успеешь вырубить себя до того момента, как тоска войдет в грудную клетку без стука и займёт пустой стул в своей одиночной камере. В такие нереально длинные ночи понимаешь, что человек, которого ты полюбил, получает постоянное место жительства в твоем сердце и переселить его уже не получится. Мозг не справляется с ролью вышибалы. А на утро ноет синяк во всю грудную клетку…

Моя любовь — твой попутчик, где бы ты ни была.

Каждый из нас обёрнут своими историями. Слой за слоем, так же как кусочки газет и клейстера, при лепке папье-маше, мы формируем защитный панцирь. Верхний слой украшаем различной бутафорией из улыбок, шуток, колких фраз, идеальности и личных границ. Окружающие нас люди видят только верхний защитный слой, в который мы облачаемся словно в броню. Бутафория всегда выигрышно смотрится и притягивает взгляды. Но иногда мы осмеливаемся показать оборотную сторону, которая скрыта под этими слоями. Рискуем остаться без своей защиты и дать обнять своё раненое нутро.

Молчание взяло за горло.
Жизнь, словно старое немое кино, неспешно прокручивала свою черно-белую киноленту. Проглатывать слова до собственных титров и прятать эмоции всё глубже. Задыхаться. Потрошить нутро электронным почерком и извлекать из себя что-то слишком личное — то, что вошло в привычку.
На всё отвечать молчанием — очень больно.

Бывает так, что пока мы не услышим конкретных слов, мы не осознаем… до какой степени остро нуждались в них…
[…]
Слово — и ты убит.
Слово — и ты ушёл от смерти.

Не знаю кто из нас кого больше боялся… Ты боялась меня или это я боялся тебя. Вернее будет — мы оба испугались. Мы боялись того, что сделали друг с другом. Боялись того, какими вдруг стали. Особенно страшным было то, что откат назад был уже не возможен. Мы не подумали о точке восстановления и потеряли ту дату, с которой всё начало безвозвратно меняться для нас обоих. Тебе страшно погружаться в мою власть, а мне страшно признать, что без тебя я уже не смогу. Мы сожгли сомнения и тормоза. Ты мчишь по встречке в объятия моей бездны, а я ловлю тебя и поэтому точно знаю, что ты не дашь мне сорваться вниз за ореол тьмы.

Мы, как мотыльки, летели на красный свет в автомобиле с неисправными тормозами, чтобы встретить свой личный апокалипсис.

Люди, как звезды — выгорая погибают.