Ночные мысли должны рождать то ли философию,
То ли иные формы душевного классицизма.
Но ночь приходит и старательно множит фобии,
И укорачивает наши и так небольшие жизни.

Свеча горит неохотно, мрак отступает временно,
Вокруг на тысячи миль стабильная тишина,
Но мне так дьявольски хочется быть уверенной,
Что эта жуткая ночь тебя не лишает сна.

Что твое сердце по-прежнему бьется легко и правильно,
Что твою грудь не сжимает в ханжеские тиски,
Что с этой тьмой только я до утра могу разговаривать,
Что только я позволяю ей рвать себя на куски…

Я дышу словно зверь прерывисто, тяжко, себя загнав
Прямо в клетку, в самый несчастный угол
И густая ночь отваром прибрежных трав
Обжигает мои потрескавшиеся губы.

Сердце бьется, отбывая последний срок
Среди ребер моих пожизненным заключенным,
Но, как странно, что не рушится потолок,
Не врывается вьюга в матовость спящих комнат.

Я любила тебя по-дьявольски, вопреки,
Я любила тебя безмолвно, неотвратимо.
И любовь теперь эта рвет меня на куски,
Становясь временами просто невыносимой.
… показать весь текст …

Не уходи. Я начну умирать по-цветаевски, в ожидании меркнуть и стыть. Вмиг погаснут все вывески, надписи, город станет безумно пустым. Обнимай, обожай меня досмерти, до последнего вдоха держи. Я, замерзшая от одиночества, вспоминаю как хочется жить. Вспоминаю, чем пахнет бессонница, когда в чате с тобой утра, я не знаю кому люди молятся, когда им расставаться пора.
Мы не властны над сердцем, прости его, за безумные строки прости, я твой запах вдыхаю, незримый мой, я минуты сжимаю в горсти, я клянусь и божусь, богохульствуя, я смеюсь и реву невпопад.
Просто знай, я нутром тебя чувствую,
уходя, возвращайся назад.

Нет ничего в ночи кроме тихих слов, звона ключей, да оплавленных белых свеч. Лунный ребенок смотрит из облаков, трогательно обещает тебя беречь. Где на крыльцо рассеянно свет падет, где тень укроет скраденные шаги… Дом, куда больше никто из нас не зайдет, стал оберегом от нечести и тоски, вьюги, седых ветров и песчаных бурь, в общем всего, от чего нас господь упас. Ночь обступает горький на вкус июль, дом, ставший лучшей крепостью не для нас.
Лунный ребенок прячется в облаках, больше не просит меня без тебя не мочь.
Тихой молитвой взлетает моя душа,
Чтоб навсегда превратиться в такую ночь.

Рядом с тобой существует желанье жить, это наверно и так уже очень много. В лужах осенних солнечный свет лежит, белые кеды надеты на босу ногу. Я убиваю время всем, чем могу, но без тебя оно не желает длиться. Ночи становятся горькими как в аду, где до тебя не дозваться, не дозвониться.
В сердце баюкаю наши с тобой мечты, только вперед — доверчиво и упрямо. Делишься крыльями, чтобы мы с высоты видели мир — прекраснейший и желанный. Чтоб ничего никогда не делить на два, чтоб навсегда остаться единым целым. Кажется, целую жизнь я тебя ждала, кажется, целую вечность тобой болела.
Я столько раз писала здесь о любви, но до сих пор ни капли о ней не знаю.
Только сейчас я готова отдать весь мир
за твое полуночное «я скучаю».

А может быть пустота — это слишком по-человечьи, слишком просто и внутренне, слишком больно. От людей остаются скупые речи в подреберье осевшие тонким слоем…
От людей остаются вещи, подарки, планы, а потом ещё песни, стихи и прочая ерунда. Ну, а если о главном — от них остаются шрамы. Шрамы разной величины остаются в нас навсегда.
От людей остаются привычки, тепло в ладонях или холод под сердцем, а реже — и то, и то. От людей остаётся эйфория или агония, и потом заменить их не может, увы, никто.
От людей остаётся щемящее чувство, горечь, фотографии, мелочи, жесты, улыбки след. Пустота — это слишком по-человечьи, тут не поспоришь. И всё тянешься пальцами к пальцам. но их там нет.

Последнее время скупа стала на слова, на выражения ласки и иже с ними. Но, Господи, словно в легких моих смола, когда они не вдыхают твоё же имя. Но, Господи, почему мне не объяснить, какой ты в моих стихах бестелесно-тёплый, какая меж нами прочная вшита нить, и как я смеюсь, шагая по битым стеклам. Как эти стихи молитвой цветут во рту, как я изгоняю демонов прочь со сцены, когда я кричу в промозглую пустоту, как голос мой лечит души, тревожит стены. Как все озаряет улыбка твоя, Господь, как в наши беседы вливается тот, кто Слышит. И пусть я сама сочиню свой молитвослов, но, главное, чтобы ты становился ближе.

Засыпать нужно с тем, с кем действительно этого хочешь,
Чтоб прижаться, шепнув на ушко «спокойной ночи»,
Чтоб забыть на секунду о спешке дурного дня.
Знать, что даже на расстоянии, даже молча,
Он всегда говорит «хорошо, что ты есть у меня».

Засыпать нужно с тем, с кем обычно живут твои мысли,
Кто способен дарить тебе нежность и смысл жизни,
Кто под точным прицелом тебя собой заслоня,
Обернется и скажет «какой-то дурацкий выстрел
И дурацкая смерть не отнимут ее у меня».

Мне не нужно читать чужое. На любви, как и на войне, слово каждое — пулевое. Между рёбрами. Где больней. Где уже не достать — не выдрать. Где исчерпаны все слова. И усталость, как Божья милость, дарит краткие ноты сна.
Вот мой мир — зарифмован насмерть. Слишком туго и горячо. Аве, милый. И будь же счастлив. Не жалей больше ни о чём.
Пропадаю без вести — молча. Пуля — дура, а смерть — тоска.
Вот мой мир — ты туда не хочешь.
И не ходишь меня искать.

Мы росли, становились взрослыми и пустыми, это как лепестки опадают осенью с красных роз, день за днем я все легче с губ отпускала имя — и однажды оно не вернулось и не спаслось. И все дольше пустует квартира, все дольше время на разбитых часах ползет, норовя застыть. Понимая, что мы не там и увы не с теми… Заливаем тоску, а чуть позже начнем курить.
Мы взрослеем, мой друг, и поэтому ты не хочешь больше знать как мои дела и мои стихи. И смешной разборчивый детский почерк я сменила на клавиатуру и каблуки. И еще, говорят, надежда умрет последней, лепестки наших дней укроют её постель. Я не помню как это — любить тебя без сомнений. Я не помню какое счастье жить без потерь.

Я устала быть сильной, нехватку стали восполняя криками в пустоту. Всё, что мы так рьяно отвоевали — забирай. А я навсегда уйду. Я устала быть сильной, надёжной, мудрой, как матёрый волк или генерал… Мои войны с жизнью рисуй с натуры, ясно кто заведомо проиграл.
Я устала быть сильной. Я так устала в своём бронепанцире ночевать. День похож на внезапный рывок кинжала прямо к сердцу, прямо по рукоять.
Приходи, укрой меня с головою тёплым одеялом из лучших снов, чтобы я за сильной твоей спиною не боялась ни боли, ни злых врагов, чтобы прекратилась война за право быть самой собой, чтобы просто жить. Я устала быть сильной. Я так устала.
И мне не с кем об этом поговорить.

Мы не будем бить татуировки, зажимая имена в губах, знай, мне хватит силы и сноровки тебя в слабых удержать руках. Знай, я перестала вторить небу и просить прощенья у земли, я бросаюсь к пропасти с разбега, что-то бьется в сломанной груди…
Никогда ничто не повторится, мир прекрасен в кратости секунд, наши обездвиженные лица в галерее чьих-то снов замрут, наши отпечатки пальцев теплых чья-то кожа пробует впитать, и не больно, и совсем не больно, без тебя любить и умирать.
Мы не будем бить татуировки, в клятвах задыхаться по ночам, говорить «люблю» для тренировки — лучше просто искренне молчать. Просто носом в твою грудь уткнувшись, спать, не сожалея ни о чем. Я тебя впускаю в свою душу разрушительным ночным огнем. Я не говорю тебе об этом, не перед кем мне держать ответ.
Ты ворвался в моё сердце светом.
И мне больно видеть этот свет.

А потом приходит зима-разлучница,
И тебя начинает клонить ко сну.
Ну когда же ты наконец разучишься
Верить людям и ходить босиком по дну?

Да заваривать чёрный чай, просыпаясь затемно,
Запах счастья вдыхая с небритой его щеки.
Провожать до порога и думать, чего б солгать ему.
Что не будешь скучать? Что устроят раз в год звонки?

Ветер целится в окна, сжимаешь прошлое
Фотографией мятой в своей руке.
Он уходит, и время, что вместе прожили,
Будет тихо и нудно в тебе болеть.
… показать весь текст …

Коль на ты с февралём, так проси до сердца, по дорогам ходи, что снегами взяты, у тебя глаза — хочется раздеться до души поношенной и измятой.
Сесть на старый диван, закурить, чтоб дымом запаяло воздух, чтоб встало в горле нерождённым словом родное имя — повторять как мантру:
«ты не со мною».
За окном в агонии бьётся город, все дороги не в Рим — к твоему подъезду. Знаешь, проза бывает уже не новой, а стихи всегда словно сотня лезвий.
Я люблю твой запах. И я скучаю. Каждый вечер вспорот и память душит. У тебя глаза — спелое отчаянье.
Проходи обутый.
Можно прямо в душу.

В такие ночи сходят с ума или пишут бывшим,
Кричат в подушку так, что никто не слышит.
Именно в эти минуты-часы Всевышний
Находит чуть поважней дела…

В такие ночи ломают судьбы и антресоли
И, онемев от внезапно разросшейся в сердце боли,
Плачут так долго, что в воздухе пахнет солью.

И мир вращается как юла.

… Да, я знаю, что нам о таком нельзя,
Просто есть стихи — и все они про тебя,
Просто август и осень следом — вскрывают подкорку ран,
Просто ты приходишь дождем, да стелешься как туман,
И бываешь немил и зол словно всюду тьма;
И зову я тебя сама.
… Да я знаю, что нам никак о таком нельзя,
Просто я три года ждала и плакала без тебя,
Ненавидела и прощала тебя за всё;
Просто там, где мы были, огромный горит костёр,
Мне б стоять у него и смотреть на тебя в упор,
Я люблю тебя до сих пор.

И кричать, не разжимая губ, и ладонь твою сжимать до боли. Наша жизнь (который адов круг.) происходит не по нашей воле. Где же он, потерянный в веках, наш незримый гид-путеводитель? Я под веки загоняю страх, чтоб кричать ночами: «Помогите!» и захлёбываться в трёх простых словах…
И молчать, не открывая глаз, проникая глубже внутривенных. Я с тобою счастлива сейчас, слишком просто и обыкновенно, чтобы перестать бояться стать незначительною или маловажной… Рядом быть — не значит приручать, я об это спотыкалась дважды.
Я тону в холодном ноябре, слишком томном, слишком близком сердцу. И росой прикована к земле маленькая весточка из детства. Ты же крепко держишь — не упасть, и тепло с тобой, и непривычно, ты меня читаешь постранично, а я так и не разобралась.
Люди называют это участь, а действительно — это та часть
меня,
которой ты небезразличен.

Да, кому как не мне рассказать о море и о воде,
Как устроен корабль, что такое лебедка, кнехт,
Отчего в металлическом теле,
Мелководной его душе
Я порой различаю смех.
Да, я знаю где форштевень, где ахтерпик,
Только ты не за этим читаешь мои стихи.
Ты приносишь разбитое вдребезги сердце
И шепчешь мне
«почини»…
Меня судят — мол, рифмы сточены и сухи,
Потому я теперь сижу у ночной реки,
И мои теплоходы гудят,
И мягко светятся
… показать весь текст …

Щекой ложусь на твоё плечо: ну, где у тебя болит?
Мне не нужно читать твои мысли, уметь делать куклы вуду,
Чтобы понять — тень твоей невыстраданной любви
Преследует нас повсюду.
Ты не называешь других имён, не путаешь адреса,
Исправно помнишь все наши даты и строишь планы.
Но замираешь так… У нас похожие голоса?
И закрываешься в тёмной ванной.
Ты говоришь абсолютно искренне о любви,
И мы дурачимся зачастую подобно детям.
Но иногда ты сжимаешь мне губы словами «не уходи»,
Вдыхая запах волос как ветер.
Я не прошу откровений. Я чувствую эту грусть —
Спазмом сжимается грудь и тяжесть сгибает плечи.
… показать весь текст …

Жизнь похожа на спутанный лабиринт
Что угодно — пробуй, решай, меняй
Они встретились — мальчик почти гранит
И девченка, что соткана из огня.
Это сказка о золушке на балу,
Мол из грязи в князи не каждый день,
Она помнит вязкую темноту,
Не скорбя о ней.
И подчас, ложась на его плечо,
Плачет, чувствуя силу и даже власть.
Это жизнь начинает другой отсчет —
Ты сама сдалась.
Закалялась, как сталь, как домоклов меч,
Танцевала на острие ножа
… показать весь текст …