На каком-то этапе вдруг понимаешь,
Что нет для тебя никого кроме Бога.
А все, кого ты к себе допускаешь,
Пусть не проходят дальше порога.

Не надо их зачитывать поимённо,
Просто пусть идут общим списком,
Оставайся не понятой — не поймённой!-
В пространстве гулком и чистом.

А потом всё наладится, и одиночество
На струнах пространста поведёт своё соло,
И тогда станет слышно как мистер Рочестер
Окликает Джейн Эйр через холмы и долы.

Я — очкарик, ты — очкарик,
Нам лицом не торговать!
Чай, мы здесь не на базаре
И скамейка — не кровать!

Посидим, бульвар весенний
Зорким оком обозрим,
Ах вы, сени наши, сени,
Ах вы, гуси, ах ты, Рим!

Воробью клевать соринку,
Деве с парнем ворковать,
Ну, а мы уж по старинке
Будем стёкла протирать.

В середине третьего класса я перешла в другую школу — нам дали квартиру.
Школа, в которой я училась, стояла на окраине города, была четырёхэтажной деятилеткой. В этом здании в годы войны размещался госпиталь. А новая школа была деревянной восьмилеткой, одноэтажной и топилась угольными печами.

Я очень скучала по старой школе и изредка, приезжая в тот район к бабушке, наведывалась в свой бывший третий класс. Встречали меня восторженно: обнимали, шпыняли, дразнились, а однажды оторвали верёвку у…
… показать весь текст …

У зеркала

Подойду вплотную — баушка,
Отойду назад — деушка,
Сниму очки — а кто это там?..)

Выстраданное счастье теряет вкус счастья…

Детство: «Хочу всё знать!»
Юность: «Я уже всё знаю!»
Зрелость: «Хочу знать только то, что касается меня!»
Старость: Не хочу ничего знать!"

«Маленькой ёлочке холодно зимой…»

Какие терпкие духи,
Какие тонкие запястья…
Не смей, не смей шутить над ней,
Во времена её ненастья!
И этот бисер рассыпной
В её растрёпанной причёске
И это лента на бедре,
И ножка в новогодней блёстке,
И дрожь, и кротость, и к тому ж,
Изломанный ещё мизинчик,
Как непривычно ей в снегу
Без крепкой крестовины нынче…

Обычное дело: дом от старости обветшал,
Но, как старик неугомонный, осанился,
Смотрел сверху вниз на домишки частные -ша!
Окошками пялился, ставнями чванился.
Что-то однажды меня потянуло туда,
Я пришла, а там снесено всё, мусор и щепки.
И какая-то старая, незнакомая мне 3,14зда,
Сидит напротив на брёвнышке,
А в огороде держатся на прищепках
её панталоны,
И труба у её ветхой халупы дымит, живая,
А она, сидит такая довольная, губу жевая.
Я присмотрелась, а это Валька Самсонова,
Продавщица из хлебного, обсчитывать спец!
… показать весь текст …

Одна психологиня утверждает:
«Смерти нет. Это переход. Там вы встретитесь с любимыми родными людьми. Будете жить вечно, ведь человек бессмертен…»
Бл., ну откуда ты это знаешь?! Тебе, что оттуда позвонили или ты там была да вернулась?
Вот жожоба!!!

Пердунов начал томиться с тех пор, как осознал, что его фамилия не представляет ничего приличного. Везде, где требовалось называть себя, он старался первую букву заглушить, а произносил фамилию со второй — Ердунов.

Однажды он почувствовал себя по-настоящему счастливым. Это случилось в поликлинике: в очереди к регистратору перед Пердуновым стояла женщина его лет, когда она произнесла свою фамилию — Еблова — он вздрогнул и заулыбался.

«Страшусь писать… — простонал осенний ветер,
переломив пополам пёрышко ветки…

#жизньжесть
Некоторые калеки и инвалиды очень жестокие и злопамятные люди, но в нужный момент они могут быть жалкими и смирившимися…
Ну, разорвите теперь меня на куски за эти слова!

Девочка, пуль навылет, поверь, не бывает в сорок:
Все — только в сердце, в яблочко. Все только — Навсегда.
Я не из тех, кто просто пьяным горячку порет.
Я за тобой не буду «скучать-любить» никогда.

Только ты помни: пестик — к ступке, к тычинке, к бездне
В общем-то, одинаков: пестик он — он и есть.
Девочка, я прострелен, что может быть помпезней?!
Девочка, я не старый, мне только 36!

Сморщенная, как проросшая луковица, она давно взошла на пьедестал одиночества.

Сидя на последней ступеньке лестницы, ведущей в супермаркет, руками, покрытыми бурой кожей цвета печеной картошки, она развязывала уголок грязного платочка.

Его содержимое составляли две смятых десятки, мелочь и записка:

ИВАНОВА ПАРАСКЕВА. ЕЗЛИ ПОМРУ НА ДОРОГИ СОПЧИТЕ СЫНУ МИШИНЬКИ УЛИСА СЕВЕРНА ШИШНАЦАТЬ.

Вороны каркали картаво,
И небо, как дурная слава,
Змеёй ползло за воротник.
Был быстротечен наш пикник.
Любой напиток быстротечен.
Окончен бал.
Погасли свечи.
Бесстыдно дном влажнели кубки,
А мы тянули наши губки,
Донаслаждаться не успев,
Стихи читая нараспев…

Собственная книга — это бутылочка чудесного напитка, в котором букет и градусы.

Подборка в журнале — это добротная нарезочка из копчёной колбаски.

Один или несколько стишков в коллективном сборнике — это
кусочки варёной морковки в винегрете.

— Винцент, вина плесните,
Поговорим о Таити.
Туземочки с плоскими грудками
Сладше жён законных с их шмутками.
Не найти красоты среди олухов,
Винцент, не пишите подсолнухов!
Лучше ничего не пишите,
А отправимся на Таити.

Островитянки прогреты солнцем до лона…
На Таити всё красно-жёлто-зёленое…
Короткие ножки так горячи изнутри…
Винцент, не смотрите так! Не смотри…
Ты лучше пьяного Поля слушай,
… показать весь текст …

Надо хоть что-нибудь изменить в своей жизни, для начала хотя бы сядь на телевизор и смотри в диван!

Что же ты шепчешь —
Гладкая, влажная, скользкая,
Разделённая полоской на «лево» и «право» —
Ходящим туда и назад, туда и назад
Одетым в резину перпетуумобилям?..
Только стонешь, визжишь под их напором,
Покуда не оставят они тебя на крутом вираже —
Осенняя дорога…

О важном и судьбоносном надо думать в благополучные дни — в дни лихолетья надо думать о пустяках, например, какую часть окна зашторить, чтобы солнце не слепило монитор.