Я прячу тебя у сердца, в черновиках,
на незагорелой коже под обручальным.

В нас поровну вложено радостей и печали, как в тех, кто не раз границу пересекал.
Кто знает, как нужно упрямо и верно плыть, когда связи прерваны, сбит нутряной фарватер,
и помнить, как неприкрыты, почти что святы дороги к любви… Не сглаживая углы,
с тобой становясь отчетливей и острей, я прячу тебя за ценными мелочами,
что нас отличали от прочих и отличают.

И где-то у сердца храню тебя, словно крест.

Любить — это значит отдать и не ждать взамен.

Предаваемый бог подносит ладонь к огню,
потирает ладонь, он привык, он давно привык.

«Вы не знаете, почему я всегда вам снюсь? Потому что однажды мной оказались вы».
Он смеётся сквозь слезы, смеяться сквозь них — закон, если сердце, людей не вычеркивая, хранит.
И жалеет их, гордецов или дураков, — потому что в какой-то момент он и есть — они.
Предаваемый бог не надеется, что поймут, кровь давно не пугает привычного видеть кровь.
«Вы не знаете, почему на дорогах муть? Потому что вы сами покинули тёплый кров».
Сколько будет осин на пути у вас и в груди. Сколько будет ещё для ладоней моих огня…

Что ж ты плачешь, Иудушка, что же ты — бог простит.

Выбираешь осину — проси о ней не меня.

А теперь — приходи и послушай, что я скажу.
Человек может проходить сквозь такую жуть,
что не верил бы сам, если только бы не прошел.
И не просто пройти, но и жить потом хорошо.

А теперь помолчи — изучи тишину на вкус.
Понимай, что приходит время, сменился курс,
но без прошлого за плечами, на дне сумы —
ты не сдвинешься с места, оставшись внутри зимы.

А теперь — говори, несмолкаемо говори,
чтобы снова открыть себе эти миры внутри,
чтобы вновь разобраться, кто умер в тебе, кто — жив,
что забыть навсегда и чем в будущем — дорожить.
… показать весь текст …

И ветивер, и теплый медовый воск,
ночь на шерсть свою снег собрала, как звезды.

Город выплыл, как сказка под Рождество, и разжег в ней огни, и построил мост нам.
Мы идем по бликам его свечей — ворошить ли прошлое, ворожить ли?
В этом новом мы встретились низачем, а потом оказалось — делиться жизнью.
Мой серебряный луч, маячок в ночи, моя ветка еловая, запах детства,
ты пришел мое сердце тогда лечить и теперь из него говоришь мне «здесь я».
Ночь стоит у крыльца, серебрится мех, снег рассыпан по ней, как по небу звезды.
В доме теплятся свечи и слышен смех, потому что любовью наполнен воздух.

Город выплыл, как сказка, большой, живой, и ветивер, и запах еловых веток.
Тишина и мерцание.
Рождество.
… показать весь текст …

.и ты ему: «Все отлично. Я не нуждаюсь ни в чем».
Включаешь единоличность — и бог себе, и господин.
А сама аж скулишь — так хочешь уткнуться в его плечо.
Этот, девочка, — даже больше, чем единственный из мужчин.

Этот, знаешь ли, твой до строчки. Но не выписать их вовне, —
Ты не помнишь ни время суток, ни недель, ни других имен,
если их не дают пословно выводить на его спине
в час, когда за кроватью к окнам предрассветный крадется сон.

Этот — твой — и на этом точка. Отпускай себя в январи,
забывай города и страны, все, что было сквозь дни, не с ним.
Он такой, что от этой искры нестерпимо горит внутри…
Этот больше, чем просто…
… показать весь текст …

Ни дыхания, ни порыва, ни отголоска… Ни движения, все пусто и одичало.

Только осень лежит на сердце моем наброском, обнажаясь в моменты молчания и печали. Ничего не меняется: город, дома, статичность, солнце лижет углы им, лимонным течет по боку… Я бы вычел себя из реальности. Взял и вычел. Я бы вынес себя за пределы или за скобки. Я бы стал невозможным, незримым, потусторонним, проходил сквозь людей, никогда не пытаясь быть им ни любовью, ни верой, ни знаком — пером вороньим, листопадом, маршрутом, звеном из цепи событий. Я устал, но усталость эта иного толка, чем физический спад, чем душевный поток терзаний одиночества… Нет, я полон людьми настолько, что я вижу их лица с завязанными глазами.

И мой мир по частям разобран легко и просто, и мой опыт искать себя снова — неоднократен. Я молчу, возвращаюсь в дом, достаю набросок и рисую, чтоб выделить части и вновь собрать и

Это полная достаточность слов и сердца.
Это — память, выделяющая из массы.

Никакая деталь не способна во мне стереться, потому со мной восхитительно и опасно.
Я обычная — женщина, птица или лисица — это прочие наделяют какой-то силой.
Кто угодно пребудет волен освободиться — я ни разу их оставаться не попросила.
И ни разу не попрошу никого остаться: слишком дорог порыв, добровольность чужих желаний.
Мы — дороги, степные травы, разлука станций. Мы — прощение тем, что погасли и отпылали.

Эт…
… показать весь текст …

Ощущение осени стынет в пустом бокале,
отзывается эхом восточных сердечных камер.
Были странники — стали герои и побратимы.
Ощущение осени в каждом непобедимо.

Городами далёкими скоро в нас выйдут люди,
и на сердце распишется каждому автор судеб.
Посмотри номерок на билете, езжай по кругу.
Ощущение осени выбрало нас друг другу.

Если вспомнишь, на полном ходу обхвати перила
за секунду до нашей встречи /считай — до взрыва/.
За секунду до взрыва /считай — нашей первой встречи/
ощущение осени встретит нас на конечной.
… показать весь текст …

И в каждом случится весна, земная
и нежная, словно бутон в ладони.

Мы ходим под небом, молчим и знаем: однажды Он с неба звезду уронит,
а мы загадаем не быть чужими друг другу, вдыхать с теплым ветром смелость
стать чуткими, мудрыми и большими; задумав, — исполнить, ведь так хотелось
не врать себе, чувствовать, целовать и беречь только тех, что слывут родными.
Хватит носить ледяную свою пустыню
у сердца. — В ладони дрожит бутоном, податливым, трепетным и атласным,
подсказка Его, указатель, что нам понять в себе, чтобы открыться ласке,
учиться не ранить и быть в ответе за тех, перед теми, кого искали
так долго…

Почувствуй: теплеет ветер —
… показать весь текст …

Никто не мог и ничего не отнял —
я не мельчаю от пустых потерь.
Прости, мне не до ангелов сегодня.
…И черти нынешние, впрочем, всё не те…

Уходить или нет — всё равно оставаться с ним.
Словно камень, нести, ни полслова не возразив.

Знать, что он, как огонь, жесток, как бутон — раним. Знать, что в каждом из нас в гору катит любовь Сизиф.
Как ссыпается гравий, как пальцы сбиваешь в кровь, как молчишь, замерев за полшага до высоты.
Чтобы снова найти себя к вечеру под горой, изучившего ощупью каменные черты.
Уходить, оставаться… Мы так же в себе несем эту милость и казнь, выбирая по силам вес.

Я люблю тебя. Я не брошу. И это все.

Ты свободен, Сизиф, если все еще смотришь вверх.

Поцеловать тебя, когда ты улыбаешься,
почти похоже на рассвет в просторной комнате.
Волна губы, слюны малюсенькие камешки — волной своей губы их накрывая полностью, —
поцеловать тебя, нырнуть под купол синего, над головой моей, как море, ровно сомкнутый.
И не решить, что для меня невыносимее:
за вдохом — вглубь, или на выдох — в свет из комнаты.

16.05.20

скучаю
Лина Сальникова
я скучаю. /день снова прожит/. и не сердцем почти — а кожей,
сгибом локтя, на шее — веной. ослепительно и мгновенно:
так, что только заметишь — стерлось, просто комом першит у горла,
просто — смехом дрожит сквозь слезы. слишком собранно и серьезно.
я смотрю на предметы, вещи — эти остовы человечьи,
и они говорят о прежнем, чем обманывают и режут.
перемена неуловима. но — я чувствую — половина
обновленная, не такая: гладь столешницы под руками,
позвоночники пары стульев, голоса заоконных улиц.
все сменилось, но все осталось. вот — немыслимая усталость,
там, налево — шаги не стихли направляющихся на выход.
… показать весь текст …

Я простила тебя, моя давняя. Обнулись.
Ярость пламени достигает ядра земли,
но потом всё становится пеплом и тишиной.
Я простила. Всё прошлое не управляет мной.

У иллюзии света в запасе такая тьма, что попавший в неё непременно сойдёт с ума,
если вовремя не покинет своей тюрьмы. Я простила, и больше нет никакого «мы».
Эта древняя мудрость умнее, чем я и ты. И она не о том, чтобы жечь навсегда мосты,
и она не про то, что бывает не по пути. Нет, она о прощении. Даре суметь простить.
Всё вдруг стало свободным, легло по своим местам. Там, где были иллюзии — чистая пустота.
Свет теперь проникает туда, где кипела тьма. Я простила. Поэтому и прощена сама.
Обнулись, обнулись, и начнётся иной отсчёт. Так, целитель других, я вдруг стала себе врачом.

Ярость прошлого — это прошлое. Откажись.
… показать весь текст …

А счастье — не птица, не лезвие в голенище,
не взгляд через восемь дубовых столов в упор.

Вот капитан. Капитан ничего не ищет. Не изменяет порту, сменяя порт.
Вот капитан: семь пядей, косая сажень. Море в глазах, и на сердце — морская соль.
Он видел все шесть смертей своих. Рад был каждой. Седьмая вгляделась сильнее в его лицо.
Что говорят о нем? И говорят вообще ли? — Шесть возвращений и слабого закалят!
Такая весна: ветра задувают в щели и сушат ладони уставшего корабля,
а он не выходит из порта, нося седьмое бессмертие: волны звенят о сердечный борт —
так море собой вытесняет другое море, если другое море — сама любовь.
Вот капитан. Капитан ничего не ищет: все те, кто обрел, но не ценит — всегда слабы,
ведь счастье — не птица, не лезвие в голенище.

Счастье — всё то, без чего ты не можешь быть.

Да, это больно. Это чертовски больно:
все понимать, все видеть, вникать и слушать.

Я обнажаюсь так просто, непроизвольно и уязвимо, что можно легко нарушить
вдох или выдох, музыку букв и мыслей, ускорить прилив сердечных моих ударов.
Если ты проникаешь, то ты случился где-то внутри меня морем, над морем — па’ром,
тонкою белой струйкой, что пишет лайнер, медленно приближаясь к ладоням по’рта.
Сбылся главой, историей, смыслом главным, пересекая морскую мою аорту.

Будешь во мне. И миром, и картой мира:
Беречь тебя, кутать в бумагу, вести курсивом.
Истово, нужно, больно, невыносимо…
Порт просыпается. Пахнет весной и сыро.
… показать весь текст …

Мои растерянные вокзалы, мои пустые аэропорты.
Всё, что, не высказавшись, вонзалось. Всё, что давалось трудом и потом.

Всё это, в общем, — почти молебен, когда от нежности сводит горло.
Целую крылья — летящим в небе.
Мне возвращенным — стелю платформы.

Во время словно воткнули спицу — и колесо его, звякнув, стало. Письмо кончается, лист исписан, а я про главное не сказала.
Про то, как куришь, не сразу дышишь, не сразу видишь знакомый выход, и мир становится тише, тише, пока не вымрет в сплошное тихо.
Пока тебя забирают рейсы — я отправляю тебе по почте простые глупости: «выспись», «грейся» — дрожащий, теплый, спешащий почерк…
И в тишине этой учащенно ты бьешься громким, упрямым счастьем.

Аэропорты мои, о чем я?
Я жду. Нам столько еще встречаться.

Я срезал под корень ее ростки —
от корней побегом любовь вилась.

У меня два дома, как ни раскинь, и бродяжья прозелень синих глаз.
Я никчемный пастве своей пастух — от себя я паству не уберёг.
Только в каждом сердце цветы растут, если я застряну в нем поперёк.
Распускаю кровь, словно маков цвет: разжигать ладони — её теплом,
и целую в тонкие стебли вен, чтоб тепло пунцово у губ цвело.

Никакому сердцу не властелин, обрезал любовь твою до корней…

И молчал с восторгом, что ты болишь,
выпуская новый побег во мне.
20.02.16

Птица моя, приручи для меня крыло.
Так любят, не прикасаясь. Без слова всуе.
Целую сквозь время высокий горячий лоб
и замираю при мысли о поцелуе.

Птица моя, напои простыню теплом.
Стань моим ветром — учи осязать и чуять.
Есть сотни вещей, о которых так мелко — слов…
Поэтому, лишь поэтому и молчу я.