Ночь заплетает сумраку теплые косы, приговаривает: «А вот я в твои двадцать восемь разливала по склянкам август, варила осень и сушила орехи на зиму — класть в пирог».

Сумрак в косу втыкает перо, и блестит перо,
если ветер качает со скрипом верхушки сосен.

Ночь поглядывает наверх, где скрипит сосна. Говорит: «Спи спокойно, скоро уже весна, потому что она внутри осени рождена, видишь — сосны уже об этом тебе запели».

Сумрак слушает музыку сосен в своей постели и мечтает, чтоб музыка длилась еще и в снах.

— Правда, бабушка? В самом деле?
— Да, в самом деле.
— А другие деревья пели?
— Еще не пели. Сосны первыми каждую осень поют для нас.
… показать весь текст …

У нее — тонкий чувственный рот, в рукаве — рок-н-ролл. Пыльный город спускается вечером в низкий бас. Это лето — язычество, в жилах вскипает кровь, разномастными языками наполнен бар. Выбирай себе верные путь, города и пульс, чей-то хрупкий запястный звон на лету лови. Тонкий рот ее сипло поет, что пропал ты — пусть, ведь любая из песен, конечно же, о любви. Вечер сед, словно в дыме сигарном идет ко дну, пальцы входят под струны, под сердце и до нутра. Это лето — вдыхать с тобой общую тишину, опускаясь на простынь в четыре часа утра.

Терпкий голос поет — словно в чьем-то бокале лед, оплавляясь губами, ласкает стеклянный край. Это лето я угадаю с двух первых нот.

Делай громче меня.
Прикасайся ко мне.
Играй.

21.06.17

Мы такие смешные, и счастливо нам, и странно, ждём от родственных душ комментариев в инстаграмы, помним лето в деревне, и бабушку, и оладьи, все умеем, но сами с собой иногда в разладе. Мы на нервах, на месседжах, сами с собою в чатах — сохраняем, находим, храним в себе отпечаток, сохраняемся сами на цифру и в чьем-то коде. Мы живые, цветные, и время сквозь нас проходит. Мы целуем в лицо, а нельзя — так целуем снимки, с телефонами засыпаем к утру в обнимку. Со стихами, словами чьими-то, сказкой на ночь и реальностью с постоянной припиской нано-. В каждой кнопке и каждом пикселе — мы повсюду, современные, но такие простые люди.

Будь со мной, просто будь со мной, если экран погаснет.
Только так все, что мы сотворяем здесь, — не напрасно.

9.10.18

Такая странная безмятежность,
покой и собранность для любви,
что мир не хочется делать прежним, всего лишь время остановить —
и жить как в раковине у солнца, простым отшельником, чудаком.
Пусть только важное остается: лежать в обнимку и босиком ходить по полу, ловить минуты для поцелуев и теплых слов.
Такое странное бьется утро к нам в заоконность со всем теплом, что только окна открыть и душу, дышать морозом, ложиться в плед.
Не возвращаться и не нарушить законы новые на земле.
Такая странная безмятежность — застыть улыбкой, остаться в ней.

Давай забудем о мире прежнем.
Его для нас уже больше нет.

8.01.19

Как здорово, что всё не упирается в любовь —
иначе кем бы мы друг другу стали?

Две пыльных статуи на ветхом пьедестале, два ангела из стали, две медали.
Мне кажется, мы до смерти устали друг друга убивать наперебой.
На перебор заходят две строки: как хорошо, что мы больны не нами,
что мы больны не нами и легки, как новое, как песня, как цунами.
Как те, кто никогда и не узнает, как тяжело однажды стать таким.
Как правильно не дергается бровь от прошлых писем, показных поступков.
Как хорошо, что абоненты недоступны,
и свет весенний где-то в трёх минутах,
где нас найдет взаимная любовь.

Все, что было однажды важным,
переломится в октябре.

Мною сложенный зверь бумажный отлежится в глухой норе — тоже сложенной мной, картонной (для отхода нужны пути). В этой осени монотонной нужно только не пропустить перемены — бумага стерпит. Ей привычно уже терпеть. Хуже новой бумажной смерти — лишь в реальности та же смерть. То, что было однажды важным, в осень спрятаться норовит. И поэтому зверь бумажный в нору прячется от любви. Только сердце — не из картона, где бы ни был — оно с тобой. Я давно уже знаю, что нам стоит скрыть от себя любовь.

Мною сложенный зверь бумажный с кем бы ни был — всегда один.

В октябре это все не важно.
Важно сердце в его груди.

Мне кажется, что истина проста: устать и оторваться от листа, заняться мартом, жизнью и любовью, не письмами — от них ты хмуришь брови, уставший между строчками читать.
Мне кажется, ты можешь быть любым: унылым, робким, радостным, но — быть. Не вписанным в страницы, а реальным. Пусть строки, что написаны, — фатальны, но люди на фатальности слабы.
А истина — простая немота, ладонь, с утра коснувшаяся рта, и поцелуй до сказанного слова. Написанное больше не готово вместить и половины этих тайн.
Да, истина теперь совсем проста: забыть про лист и выйти из листа, когда он перепиской обескровлен.

Заняться мартом, жизнью и любовью.

Заняться жизнью, выйдя из листа.

24.02.19

Размечая карту, верни на неё весну —
от бесснежной зимы я всегда уставала быстро.

Южный город почти в невесомости утонул, в нем по-старому тесно небесным контрабандистам,
и мечтателям, и любовникам городским. Этот мерный январь стал им отмелью или мелью.
Отмеряй нам весну, выводи ее от руки, запиши в нее то, что мы раньше творить не смели.

Звездный порох ложится в небесную кобуру, лунный грош остывает в кармане контрабандистов.
Если будешь прокладывать по январю маршрут, пусть весна в нем наступит — насколько возможно — быстро.
По бесснежным дворам скука мается, волочась. Нет простора любовникам, путникам, космолетам.

Знаешь, кажется, для весны самый верный час.
Время выбрать ее нужной точкой для всех отсчетов.
… показать весь текст …

Мы шли из тьмы, мы брали свет взаймы,
мы пили боль, а вкладывали душу.

Апрель открыл нам окна из тюрьмы, и мы шатаясь выбрались наружу.
Кто с жаждой петь, кто — с камнем на плечах. Кто ждёт тепла, кто требует наживы.
А в глубине мучительно молчат все те, кто в нас пока остались живы.
И ночь берет своё веретено, и, словно нить, наматывает тени.
Апрель открыл нам светлое окно, чтоб мы дошли до дня перерождений.
Я помню этот путь наискосок, я слышу много от вчерашней боли.
Любой из нас однажды видел сон, где все кошмары лечатся любовью.
Где весь кошмар — остаться тишиной, узнать, что нас давно не существует.

Теперь апрель зажег для нас окно,
где мы воскреснем в чьём-то поцелуе.
… показать весь текст …

С днем рождения — здесь никто тебя не держал,
ни как держат письмо любимое, ни как держат в руках кинжал,
ни жалостью, ни свободой в пролетах улиц и площадей —
ничем, что так часто держит простых людей.
С твоим днем, потому что звал ты, и он настал:
только ветер и зной, зыбь речная — как гладь листа.
В нем не держат тебя, не целуют и не казнят.

С днем рождения,
почти воскресением
без меня.

27.07.19

злость приобретает форму незаконченных рисунков,
непризнания в надежде, нежелания признаться.
мы знакомы много жизней, не высчитывай их в сутках.
я за них тебе простила даже холод интонаций.
береженный дольше дышит, не деля с любимым воздух —
вот что стало с нами в прошлом и продолжится в грядущем.
в незаконченном рисунке по задумке были звезды.
а под звёздами могли бы… впрочем, так гораздо лучше.

16.01.18

Небо над Босфором — лимон и синь, выпей коктейлем, в груди своей день носи нагретую любовь, тонкий льдистый скол, не беспокойся о времени ни по ком.

Птицы, как стрелки, тают крылом в воде; любовь не прощается, вечно сейчас и здесь — она согревает голос нам изнутри, который любовь эту небу проговорит.

Небо над Босфором — лимонный сок; время стоит, и ты узнаёшь лицо. Нагретая синь, растаявший в желтом лёд. Кто любит, тот слышит. Кто слышит — тот всё поймёт.

5.11.20

Я становлюсь натянутей и струннее —
это привычка быть обнаженным нервом,
стонами инструмента в упрямых пальцах. Сколько ты хочешь еще во мне продолжаться
звуками, перебоями, сердца ритмом?.. — Под музыку эту пылал бы песок корриды,
и воздух арены мешался со свежей кровью, на равные войны, напополам раскроен…
Вот публика снова чествует жадным ревом того, кто ушел с арены непокоренным.
Господи, дай мне сердце, такое, где бы не отзывалась битва под знойным небом.

Эта привычка б ы т ь — как мороз по коже. Господи, дай уйти, если он — не может.
Я устала звучать во имя его стараний…

А Господь восхищен: «С ума сойти, как играет!..»

Здравствуй, северный ветер, в цвет моего крыла.
Время тикало, чтобы теперь обнулить отсчёт.

Да прощу я таких, с кем остаться я не могла. Да простят меня те, кто сейчас себя здесь прочёл.
Время будет нестись, заходя на другой виток, не щадя никого, с кем расправился метроном.
Да прощу я таких, кто остался мне пустотой. Да простят меня те, с кем я больше — не об одном.
Здравствуй, северный вдох, мой уверенный взмах крыла. Остаются мои, остальных заберёт метель.

Для оставшихся там — в новой книге не будет глав.
Для оставшихся здесь — будет право со мной лететь.

Мы долго жили на верхней ноте, на магистралях, внутри дилемм. Я знаю все о твоей работе, сердцах на взводе, последнем взлёте, когда отказывают в руле. За эти годы, пути и выси я научилась разоблачать. Не надо песен, не надо писем — на обороте нам мастер высек, кому нас вовремя получать. Такое дело, на небе праздник, и всем раздарено по ключу. И старый мастер смеется, дразнит, что мы похожи, но мы — для разных.
Людей, часов, городов и чувств.

В центре лета, как росток, завязался голос.
Взял пять капель солнца, воды и немного почвы.

Ты приходишь с ним уязвимой, открытой, голой к тем, кто вещий голос услышать однажды хочет.
Сны становятся былью, часы — придорожной пылью. Город листьями укрывает просящих тени.
Теплый голос поет про то, что в себе открыли те, кто не удивляется магии совпадений.
В частых солнечных каплях, почти золотых частицах распускаются ноты, цветут вечным летним соло.

Этот голос помнит, как просто освободиться.
Потому что умеет быть уязвимо-голым.

Виноградные косточки, сизые гроздья в солнце —
на свету видно каждое сердце в хрустальном шаре.

В каждом сердце такое счастье сегодня бьется, что никто нам уже оставаться в нем не мешает.
Мир становится осязаемым, ждет прохлады, и прохлада спускается полночью заоконной.
Небо к вечеру персеидами будет падать, а рассветное солнце прорвет его темный кокон.
Август вырос на год, дал нам выйти в большое лето, где звенят, переполнены светом, тугие гроздья.
И сегодня в сердцах столько памяти и ответов, что от этого мерно густеет вечерний воздух.
Виноградные косточки, солнце в шарах стеклянных. Мир становится тайной любви, не открытой всуе.

Наше хрупкое счастье бывает непостоянно.

Только жизнь продолжается.
Дарит его.
… показать весь текст …

Открываешь себя окном в говорящий мир,
разделяешь на адресатов полночных чатов.

Отвечай, отойди, отвоевывай, обними — каждый выберет верные путь и координаты.
Ординатор вбивает буквы, рябит экран. Мы друг другу давно — и диагнозы, и медкарты.
Досиди со мной потихонечку до утра, пережившего не эпидемию, так инфаркты.
Я любила тебя — то ли вечность, а то ли час — у врача, к сожалению, был неразборчив почерк.

Акушеры за жизнь цепляются и кричат.
Новое утро рождается в срок и молча.

Сядет закат стариком седым у крыльца,
долу опустит слезящиеся глаза.

«Каждый рождается сам, умирает — сам, а больше и нечего, деточка, досказать.
Земля замолчала, не гулит, сопит во сне, тихонько сиди, не ёрзай и не буди.
Каждый очнется сам и в своей весне, с сердцем, готовым ее уместить в груди».
Пальцы слюня, закрутит и задымит — будет чадить под небом его дымок.
«Каждый рождается, чтобы пройти сквозь мир, душу свою пронести в себе за порог.
Большего, ясная, будет не рассказать. Сама догадаешься, что там тебе дано».

И встанет с крыльца, и почти не видать лица.
Как будто погаснет окурок — и ночь.
И ночь.
… показать весь текст …

Есть люди, в глазах которых девятый вал,
распахнуто небо, маяк безбережных чует. -
Ночуешь в них моряком, тем, что спасся чудом, и не замечаешь, как гибельны их слова.
Как много в них разрушительной тонкой лжи, насмешек к доверию, выверенной истомы…
С рассветом вдруг понимаешь, как ты бездомен, обманут и брошен в недружественной глуши.

Есть люди, лишенные всяких имен и чувств.
В них рушатся города — не найти маршрутов
от сердца до сердца. Всю жизнь посвятить кому-то для них — преступление против себя. — Ночуй
за дверью; прищур, расчетливый чересчур, — у тех и других. Чем ближе к ним, тем виднее:
то ловят, как в невод, то глухи к тебе и немы;
и можно стать словом, уловом блесне и нервом…

Но я уже не хочу.