Там декабрь нежнейший покрыл кружевами леса,
Там тропинки от легких полозьев смеются, скользя,
И хрустальные птички, как серьги, на ветках звенят —
Им уже не ожить, но какой поминальный у них снегопад!

По ту сторону неба готовится празднества рай —
Колокольцы, снегурки, зайчатки, Пьеро, попугай.
Сел на краешек месяца трезвый ещё Дед-Мороз
И читает детишковы просьбы, растроган до слёз…

Голубая дорожка бежит от божественных врат,
А у врат разыгрались в снежки, кто не может вернуться НАЗАД,
На коньках по катушке, вдали, на отшибе снуют
Нерождённые детки, которым нет места в раю…

Делать маленькие дела:
в банку ссыпать крупу,
в спальне коврик окантовать,
дождаться лета, потом зимы,
ещё её перезимовать,
расставить плащик, подбить каблук,
В общем — жить!
Без пиршеств и скук,
Короче, готовиться к смерти, б… дь!

До Господа Бога Мово и апосля людского скопища
Да будет мне выдана полной мерой юдоль нейтральная,
Где я присяду, утрусь от пота, поглажу босые ноженьки,
Ни к чьей не прибегнув помощи, сочту свои немощи.

С надеждой взгляну туда, где качает облако
хрустальную люльку с моею безгрешной матушкой,
потом уставлюсь в землю, где крест вколоченный
над телом воздвигнут мамки моей измученной —

Затем, чтоб осмыслить, понять, почувствовать,
Принять всей сутью телесной и бестелесною,
Что всё вот так, не к худшему и не к лучшему,
И может быть пункт последний — юдоль нейтральная…

Он наивно думал, что её колени — ворота в рай, но это была ловушка.

Прости, что не можешь меня простить…

Лицо Евгения Евтушенко в телевизионной беседе с Соломоном Волковым похоже на лицо мумии. Гримасничанье, округление глаз, белый налёт в уголках рта, глубокомысленные паузы, после которых не следует ничего существенного — вот остаточные впечатления от этого интервью. Может быть на радио это бы и сошло, но здесь…
Он не ведёт донжуанского списка, но всех помнит. Он рассказывает, как Белла, обидевшись, вытаскивала из заначки бутылку пива и пирожное — и он показывает, как она исподлобья глядя на него,…
… показать весь текст …

Беспокойство — глист, требующий постоянной жратвы. Самое интересное, что оно выблядок пустоты и лени. Казалось бы, ну что может родится от пустоты, от ничего? Но потаскуха лень, развалив чресла, умудряется зачать. И плод начинает расти. И вскоре становится таких размеров, что заполняет всё. Диффузирует в мозги, сердце, душу. Глист должен жить в кишечнике, но беспокойство глист- монстр. Эта сволочь требует, чтоб от него избавились. Жил бы себе потихоньку — спал, просыпался, перекусил секундочку и опять спать, так ведь нет, ему внимания подавай, он верещит: «Избавься от меня, избавься от меня!»

Надо сказать этой гадине:" Сгинь, я помер! Для тебя я труп. Поживится нечем, вали отсюда навсегда!"

Потом встать со своей задницы, и дать пинка под задницу лени.

Сделать зарядку, принять холодный душ, выпить кофе с французским крекером и написать антиоду беспокойству.

Бабий век — просо: пришёл петушок, склевал и ушёл. А курочке-то грустно и обидно.

Есть родственные связи
И узы дружбы есть,
Но всмотришься однажды,
А ты один, как перст…

Вонзился пяткой в почву,
Макушкой — в белый свет
Как черновая строчка,
К которой рифмы нет.

У России — дураки и дороги, а у меня — дети и соцсети…

Гыча, моя подруга, кипятком писает по телесериалу «Склифосовский»

-Там такой Брагин! — захлёбывается она слюной, — там такой Пастухов!

— Ну, судя по фамилиям, сценаристы прикололись изначально, — подумала я.

Кстати, Гыча, тоже не звёздное прозвище, оно происходит от фамилии Гичева. Это ещё со школы, когда мы с Лёлькой были немилосердны к друг другу, как сейчас, а во всём соперничали. Я у неё прозывалась Золотухой, а она у меня — ну, вы уже знаете! Моё прозвище олицетворяло заушную болезнь, по…
… показать весь текст …

Промежуточное место между гениями и графоманами уверенно занимают поэтессы!

Жена-хохлушка с детьми на могиле мужа-татарина:
-Олеся, Ямин, Гриша, берите сало, поминайте папу!

В интернете литераторы средней руки после пятидесяти выбирают такие ники:
мужчины — Одинокий волк, Вечный Странник
женщины — Бегущая по волнам, Веточка мимозы

Лично мне нравится: Заваленный окоп, Лошадь Ильича — но эти явно помоложе и пофигисты. Нормально!

Сидим с Ларкой красивые, двадцатидвухлетние у меня на даче, пьём чай после баньки под «Бесаме мучо» и тихо ведём беседу:

— Паша меня обожает и дочку очень любит. Я не жалею, что так рано вышла, хоть ты и говоришь, что не нагулявшись, — шепчу я. Муж и дочка спят в доме, а мы расположились на веранде. Хорошо! Цикады поют, пахнет травой, свежестью…

— Столько всего за пять лет произошло! — восклицает Ларка. Она сдала госэкзамены, стала учителем русского языка и литературы. Свиделись наконец первый…
… показать весь текст …

Когда-то в далёкой юности, сразу после школы и я поработала на радио. Это был захолустный провинциальный радиокомитет с малым числом сотрудников. Меня приняли на должность литсотрудника-курьера. Я должна была бегать через сквер в редакцию газеты залитовывать тексты. В Лито сидела милая женщина — Александра Могильникова. Меня это смешила очень: цензор — Могильникова! И ещё меня смешили бланки, которые прилагались к текстам. Эти бланки были в большом количестве отпечатаны в типографии, огромной стопой лежали в шкафу и нескончаемость их была очевидна. А беда была в том, что в них была опечатка: в строке «Название передачи» во втором слове вторая «е» отсутствовала — «пердачи!

«Пердачили», в основном, в полутёмной дикторской — ржали, целовались, строили рожи в окошко оператору. То радио было крохотным пятачком райского брежневского застоя — пили, втихаря подтрунивали над властью, до одури бездельничали…

Счастлив мужчина, который не петрит в стихах,
Думает — дока, а сам-то на деле не петрит!
Нежностью сеет в меня, словно в чашечку Петри,
Ждёт результата, теребит беретик в руках…

Счастлива я, что давно различаю своих,
Думаю — дока, на самом же деле — куда там!
Ласково, бережно глажу затылок собрата,
Одновременно стреляя глазами в чужих.

Но — ничего, ничегошеньки не происходит!
Пришлый уходит, увы, ничего не поняв,
И с благодарностью смотрит собрат на меня,
Вместо того, чтобы запросто вмазать по морде!

Бабушки с гусями — это бывшие девушки с тараканами.

Баушка смеётся над чем-нибудь, радуется, потом начинает креститься:"Ох, не к добру! Господи помилуй, Господи помилуй мя… Господи, помилуй мя грешную!..

С детства я и привыкла бояться радости …

Если взять да и бросить курить эти тонкие длинные штучки,
То появится лишних минут в распорядке твоём сорок с гаком,
Будут плавно идти мимо окон мышиного цвета печальные тучки,
Будет метить кусты одиноко с ностальгическим взором собака.

Если пламя в твоей зажигалке совсем до конца не издохнет
От немого, слепого, глухого и прочего злого-презлого игнора,
То однажды оно язычок наконец-то коварно-дразнящий исторгнет
И поманит лукаво из пачки набитую дуру по прозвищу «More»,

Ты её разгляди, разомни, вдоль погладь, восхищённо понюхай,
Словно это цилиндрик божественной, редкой, чудесной ванили,
А потом вдруг опомнись, заложи не спеша эту пакость за ухо:
Ты же леди, как можно когда не бухнули ещё, а уже закурили!