Мой смысл жизни хочет большой камаз, чтобы в него помещался большой кирпич, мой смысл жизни улыбчив и кареглаз, он любит конфеты, конструкторы и ключи, он любит стихи, которые я пишу, холодную воду и льва со значка Пежо. Я расскажу ему позже, когда решусь, чего мне стоил каждый его шажок, я расскажу ему позже, когда пойму, когда подействует в венах актовегин, что я могла быть другой вопреки всему, но только тогда он тоже бы был другим, я расскажу ему позже… пожалуй, нет, он есть — и не важно, в …
… показать весь текст …

В четверг Ноэль решает умереть. Не запирает в сумерки дверей, молочнику не оставляет розу, коту, у миски ждущему с вопросом, велит искать добычу во дворе. Ноэль берет батистовый наряд — до пят сорочка, нитка янтаря, платок на плечи — слишком невесомый. Настало время не уйти из дома, настало то, о чем не говорят. Ноэль лежит — ладони на груди, и осязает вечность впереди, и отпускает все, что не успела. И боль смиренно покидает тело, и кто-то рядом шепчет: «Выходи». Ноэль лежит и слышит, как во дв…
… показать весь текст …

эта осень будет совсем другой, золотой от нежности и нагой, сумасшедшей, жаркой, берущей в плен: на скале, на темном земном столе. эта осень будет: впиваться в сок, не носить ни меток, ни поясов, отдаваться солнцу, лежать в песках, ничего иного и не искать. эта осень будет: в другом краю пережившим лето дают приют, учат петь, дышать, отпускать в поток все, что было не с теми и не о том. эта осень покажет резцами гор, сколько силы в смерти ее врагов, сколько жизни в тех, кто пришёл наверх говорить с ветрами, встречать рассвет. август мертворожденный, твоих недель хватит, чтобы сгинули в пустоте города, изменники, этажи, те, кому до осени не дожить.
у меня есть голос и лунный гонг, эта осень будет совсем другой, мои гордые звери, тропа, покой.
я так долго не знала себя — такой.

Он ищет музыку во всем- в кофейных чашках, в медных крышках, и дерево, и камни слышит, и каждый звук в себе несёт. Играя на любом столе, руле, стекле, колене, книге, он состоит в великой лиге несущих истину земле. И, наблюдая этот свет, причастность, таинство и чудо, я знаю, кто он и откуда и почему не человек. И как, рождённый от людей, он неподвластен их законам, хозяин огненных драконов, летящих в вечной темноте. Я знаю боль его и страсть, созвучия, аккорды, песни, ступени древних нотных лестниц, сегодня, завтра и вчера. Он ищет музыку во мне, но кажется, не в этом дело. В его руках звучит не тело, а то, чему названий нет. И отдаваясь высоте — сверхзвуковой и безупречной — я становлюсь ему не речью, но музыкой небесных тел.

Как бы тебе объяснить, хороший?.. Весна попадает в дни, как будто на небе хмельные боги играют в огромный дартс. Люди, пронзенные стрелами — скоро ты станешь одним из них. Каждый, кто должен быть предан, встречает того, кто его предаст. Как бы тебе объяснить?.. Не больно, если стрела внутри. Но вынимаешь ее — и сразу чувствуешь пустоту. Ты походи пока с ней, хороший, пусть она там горит. Боги считают свои победы. Слуги сигнала ждут. Как бы тебе объяснить?.. Однажды выйдут запасы стрел. Боги уронят платок на землю, солнечный острый луч… Знак может быть любым. Неважно, что ты понять сумел. Важно, что слуги заметят знаки и заберут стрелу. Как бы тебе объяснить?.. А впрочем, ты осознаешь сам. Где-то над миром хмельные боги играют в огромный дартс. Скоро закончатся стрелы, сказки и прочие чудеса.

Ведь каждый, кто должен быть предан, встречает того, кто его предаст.

Что там сейчас? Потоп? Неурожай? Возьми билет и просто приезжай — смеяться, плыть: Нева невероятна, на теплоходах пледы и вино, и если мы не виделись давно, то стоит в это лето бросить якорь. Есть день луны, и есть условный срок курсивом оказаться между строк, стать лилией, жар-птицей, амулетом, смешать все карты, выйти за поля, воспользоваться правом позволять себя другу другу, обходя запреты. Есть мессы, бесы, только нас, босых, крылатых духов взлетной полосы, полночных странниц, ангелов бумажных не отпускали стражники к реке и память на коротком поводке пытали тем, что, в сущности, неважно.
Есть тысяча причин, и мы молчим, и знаем честь, и не храним ключи от душ /но помним: были дубликаты/.
Который час, мой свет, который час? Я начинаю по тебе скучать настойчиво. Скажи, с чего начать?
С того, на чем закончили когда-то.

Ад в моей голове обретает приметы рая — пол становится тёплым, и дети на нем играют, в меховые бока котов запускают пальцы, не устают смеяться. В доме пахнет травами, мёдом и пирогами — пироги едят горячими и руками, преломляют, как хлеб, волнуются: вкусно, вкусно? Чаепитие как искусство. Белый пёс глядит и просит себе кусочек, дочка морщит нос и тянет с ноги носочек, и любовь долготерпит, не ждёт никакой награды. Рай вокруг меня обретает приметы ада.

Словно счастье земное крошится в беззубой пасти, шамкает, вопрошая о прежней страсти, о разломе, одиночестве, непокое, о демоне, что не кормлен. Ну и где, говорит, твоя кровь, твоя спесь, твой голос, напоролась на то, за что так давно боролась, обросла хозяйством, осела, остепенилась, выцвела, словно снимок.

Правда в том, что пройдёт суббота и будет вторник.
Я большая выросла, крепко пустила корни.
Есть великая битва, я ее лучший воин.

Между адом и раем я берегу живое.

Даже если Бог достал тебя из глубин,
Если он тебя из тысячи выбирал,
Ты не знаешь смерти, если ты не любил.
И не знаешь жизни, если не умирал.

Мы.
Выдержка коньяка да закалка стали, неумолимость слов, преломленье призмы… Мы друг без друга чувствовать перестали. Это, мой милый хищник, опасный признак. Это начало пытки, начало ломки, это клыки на полку и когти спрятать. Это не ты отныне большой и ловкий. Новая эра, чуешь? Иной порядок. Ходишь и видишь всполохи да зарницы, хочешь бежать в укрытие, да не можешь. Ты продолжай, продолжай, продолжай мне сниться так, чтобы я тебя ощущала кожей. Это и слишком страшно, и слишком ценно — очеловечить слабостью сквозь касанье. Шкуры лежат у ног — тяжело, как цепи. Мы так хотели, хищник. Хотели сами. Выдержка коньяка да закалка стали, ночи темны, как сажа, нужны, как воздух.

Мы друг без друга чувствовать перестали.

Это чертовски больно. И очень просто.

Разрифмуй ее, пожалуйста, отшепчи, мы друг другу давно конвойные, палачи, следопыты лайков, свидетели лунных фаз, переменные токи смыслов, случайных фраз. Отпиши ее побуквенно, отведи, вместо стука колёс верни метроном в груди, дай забыть мне названия станций, сезоны, сны. Я герой твоих текстов, и нет мне иной вины. Мы устали сбываться — не буквы, а белый шум, я смотрю сквозь слова и большего не прошу: дай ей счастья с другими, душе посули покой, лишь бы мне не видеть больше ее — такой. Разрифмуй нас, разбей на прозу и разбросай, если были слова моими, то я сказал, пусть чужие идут подстрочником, ждут главу.

Напиши мне иную сказку, где я — живу.

Август

Август приходит, он ждет от тебя романов — сполна, на разрыв аорты, до нервной дрожи. Он в белой рубашке и пахнет таким Ungaro, который тебе не нравиться ну не может.
Август, конечно, будет твоим приморским, твоим мохито, твоей бесконечной party, он будет кроить купальники на полоски, горячим асфальтом твои босоножки гладить.
Август, конечно, будет. Конечно, будет. Он каждый год случается в это время. Он утром опять тебя поцелуем будит, люби его, но не пытайся ему поверить.
Август — кристаллик льда в ледяном торосе, он научился теплеть, притворяться нежным. Только за ним неизбежно приходит осень.
Это проверенно, девочка.

Неизбежно.

Придумано нами, написано нами —

все наши темы, тотемы, татами,
все наши битвы, безумства, бесчинства,

все, что когда-нибудь с нами случится,
все наши встречи, и речи, и ночи,

вся недосказанность всех многоточий,

вся неоправданность всех ожиданий,

наши секреты, сонеты, свиданья,
сладкие сказки и горькая правда,
… показать весь текст …

Когда вы все ушли, остался звук. Осенний мир в оконном горизонте, часы, ключи и неисправный зонтик, и сны, что происходят наяву. Остался звук, но выцвели слова, отныне нет знамений и пророчеств. Я постигаю тайны одиночеств, отринутости каждого из вас. Слова бледны, болезненны… Молчим. Строка теперь не терпит ударений.
Теряешь все — слова, людей и время.

И неисправный зонтик.

И ключи.

Терпи, любовь моя. У одиночества тоже бывает предел. Имя ему — смерть.© Из письма Марии Каллас к Аристотелю Онасису

И в каждом сне, крадущемся из тени,
И в каждой сцене, сыгранной на бис,
Я слышу эхо наших преступлений,
Я вижу нас, стоящих на коленях
У края пропасти, а может быть, любви.
Бумага стерпит то, что звук не вынес,
И жизнь своё возьмёт, но не отдаст.
Стоят деревья — псы сторожевые —
И дом стоит, и тучи дождевые,
И наш залив, и горная гряда.
От каждой узнаваемой детали
Бросает в дрожь — так стоит ли смотреть?
… показать весь текст …

Когда мое море стынет где-то в чужих руках,
когда мои песни кому-то поются всуе,
я делаю вид, что не знаю об этом и не понимаю,
как рушится равновесие наших судеб.
Я делаю вид, что все происходит само собой,
появляется кто-то, кого мы не называем,
и когда этот кто-то тебе причиняет боль,
я начинаю быть воздухом между вами.
Я умею не ревновать, я делю на три,
на четыре делю — мне привычен процесс деленья.
Но лучше всего я умею не говорить
о том, что не имеет определений.
Я умею не помнить моря, ушедшего в никуда,
умею не видеть поезд, не слышать его колеса.
… показать весь текст …

И не было от тебя звонков,

и мы не виделись — дни и годы,

и мы привыкли, что так — легко,

и взяли это — в привычку, в моду,

себе в уме, намотав на ус,

назло, на вечную, в общем, память,

и кто сломается первым — трус,
… показать весь текст …

Бокалы, яблоки, вечный штопор, какое дело, который час. Открытый космос: задернуть шторы, войти друг в друга и замолчать. От звука вздрогнуть и сбиться с ритма, поймать дыхание, лечь на курс. Мы так чертовски неповторимы, что совпадаем строка в строку. И рвется хлопок, и время мнется, ловцы серебряных звонких пуль — кто будет первым, перевернется и примет на руки Млечный Путь? Вот-вот закончатся персеиды, и август вычерпает луна, начнётся осень, сентябрь, сидр, стихи, истории, имена.

Я буду где-то вне зоны сонно ходить по дому, играть в слова и остро чувствовать невесомость, когда захочется целовать.

…И мы выбирали — когда случимся там, на Земле, обретая тело,
и Бог смеялся — светло, лучисто и провожал нас — святых и чистых,
и мы покидали его пределы,

и мы рождались, почти не помня, и подрастали, уже не зная,
что все пришли из его ладоней, что мы сейчас не плывем, а тонем,
и где-то ждет нас ладья резная,

и мы играли — взахлеб, как дети, смеялись, плакали — все по кругу,
мы шли по этой чужой планете, и день был радостен, свеж и светел —
и мы встречали тогда друг друга,
и нам казалось, что м…
… показать весь текст …

Позвонить, голос сделать строже,
чтоб не слышалась эта боль…
«Выздоравливай, мой хороший.
Выздоравливай. Я с тобой.
Мои руки горят — и лечат,
ночь таинственна и нежна…»
Но молчание — безупречней.
И поэтому — тишина.
И поэтому в мониторе
провисеть до утра он лайн,
за страницы ее историй
продавая свои дела,
не обмолвиться — лишним взглядом,
сообщением ни о чем,
… показать весь текст …

В Москве февраль, и нищенки в снегу, песок и пепел, сонная Тверская. Как долго я тебя не отпускаю, как слишком быстро отпустить могу. В Москве февраль, гидрометцентр врет, мы не готовы к утренней метели, мы не хотели так, не так хотели, но нам не совладать с календарем. Мы будем врозь, канатам вопреки, мы будем врозь — чем дальше, тем сильнее та воля, от которой цепенеют, едва рука касается руки. В Москве февраль, vivat ему, vivat. Идти без направления и цели, нести свои разорванные цепи тому, кто сможет их перековать.