Истина нынче простая: целуй и смейся, не забирай себе лишних людей и лет. В зыбучих песках общей памяти хватит места — за упокой оставшихся на земле. Было ли, не было — все не имеет веса, сладко ли, больно — наречия душат речь. Голубь, несущий билеты, — желанный вестник. Ты получил свободу — учись беречь. Лети по своей орбите, других не трогай, знай, для чего начинается новый день.
Все мы бозоны Хиггса, частицы Бога.
Точки в узоре, который не разглядеть.

ПИТЬ С НЕЙ МАРТИНИ
Пить с ней мартини. Пахнуть ее духами. Лежать — в колени голову, так уютней. Смотреть, как солнце между ресниц порхает, и лето льется песней из старой лютни. Дарить ей эльфов — крошечных, невесомых, чуть больше дюйма, крылья из перламутра… Ее баюкать — сотнями сказок сонных. Будить одним своим поцелуем утром. Варить ей кофе, прятать в прохладу шелка, плести браслет из бусинок и ракушек, входить в ее океаны — волной на желтом песчаном горизонте рисуя душу. Дышать ей — настежь легкие раскрывая. Держать, сжимая время вокруг запястья…

Терять ее — мучительно понимая, что вместе с ней куда-то уходит счастье.

Исключай себя из города, исключай,
вот твой мед вересковый, свечи, горячий чай,
вот твой дом в предгорьях, вот человек поет.
Все, что ты собирала в городе, — не твое.
Нет ни площади красной, ни ветки, ни тупика,
у Лосиного острова — спиленные рога,
две кровавые точки, густая ночная мгла,
забывай о прочих — сделала, что могла.
Научи свое сердце болеть за свою беду,
не дадут индульгенций и царствия не дадут,
но останется время на самую соль земли:
на живой огонь, на хрупкий зеленый лист.
Ни последних, ни первых — воздух согрет костром.
Нет ответов верных — слишком хитер вопрос.
… показать весь текст …

Я мост, соединяющий берега.
На одном берегу храм.
На другом берегу мир.
Руку храма держит моя рука.
Руку мира держит моя рука.
Стоит человек и требует: обними!

В кухне со стенами цвета берлинской лазури женщина яблоко режет на ровные дольки. Я наблюдаю за ней через призму — и только. Я вне сюжета, поэтому он предсказуем. Яблоко ляжет на блюдо с узором восточным, красное ляжет в бокалы, мы ляжем на пледы. Будет и лес за окном, и холодное лето, будет и ливень под утро (но это не точно). Свет из угла — от торшера за бархатной шторой, свет от окна (даже в полночь еще не темнеет), я вне сюжета, поэтому я не сумею выйти за рамки квартиры/страны/разговора. Фильм оборвется, на полку отправятся книги, будет поставлен на место нахальный будильник. Сны — порождение фокусов Боско-Гудини — все объяснят достовернее многих религий. В кухне со стенами цвета берлинской лазури, в городе, тянущем руку к огромному лесу, в смысле, в июне, в себе, в этом плюшевом кресле я вне сюжета, поэтому он предсказуем:
она будет счастлива.

Коснувшийся двери когда-нибудь войдет — таков порядок слов, прописанных в судьбе. О том, что будет до, я знаю наперёд, но не должна пока рассказывать тебе. Частоты городов меняют наш узор, успеешь убежать — останешься в живых, ты думала, что дар звучит, как вечный зов, но слышала лишь вой собак сторожевых. Есть выбор у воды, есть выбор у огня, есть выбор у тебя, пока ты помнишь суть. О том, что будет до, не спрашивай меня, однажды щелкнет плеть, и кони понесут. Услужливые псы, елейные враги, свои среди чужих, расставившие сеть. Я буду ждать тебя, но не подам руки, пока ты ловишь тень в проклятом колесе.

Внутри меня кристалл прозрачнее стекла, мой каменный порог живым плющом увит.
Не отменить закон, не разрубить Узла — мы служим не толпе, а Силам.
И любви.

Через пару дней вернется да не отпустит. Через пару дней сломается и срастется. Это осень нас приводит в такое чувство, без которого сентябрь не удается. И попробуй с ней, бесовкой, не согласиться, и попробуй обмануть ее ненароком. Осень в небо поднимается легкой птицей и следит, следит всевидящим зорким оком. Всё с ней в сговоре теперь — и земля, и воздух, и на всё ее осенняя будет воля. Привыкай к ее внезапным метаморфозам — от блаженства до безвыходной острой боли. Она любит своенравничать, огрызаться, присылать тебе записки с пометкой «cito», появляться в старых книгах, где на форзацах очередность дней рассказана в римских цифрах. Она любит невоспитанно, дерзко, буйно острым солнцем выцарапывать на перилах имена людей, с которыми Осень Будет.

Впрочем, я тебе об этом не говорила.

Сколько в нас ещё останется городов? Сколько их дорог наш шаг разобьёт на рифмы? Я в Твоих руках упрямлюсь гитарным грифом, я держусь Тебя до дрожи внутри ладов.
Я умею быть неистовой и чужой, разъярённой, жаркой, дерзкой — порвутся струны. Нам с Тобой бывает трудно, чертовски трудно, только каждый Эту Музыку бережёт. Потому что в ней, под звуком, на самом дне, неподвластно никому, непроизносимо — сжата Нежностью до срока такая Сила, для которой нет преград и законов нет. Сколько в нас ещё останется суеты, придорожной пыли, песен, имен случайных…

Нас с Тобой то разлучают, то обручают.
А наше солнце улыбается с высоты…

Корица, нервно крадущаяся по краю кофейной чашки.
Тростниковый сахар, никогда не идущий в дело.
Начинать наше утро с кофе — что день вчерашний
в любовь превращать, как в хлеб превращают Христово тело.
Поглощать ароматы, температуру керамики, хруст печенья —
осознаннее слепых к нему прикасаясь.
Начинать наше утро с кофе — сорта влечения
перебирая, останавливаясь на самых
изощренных, изысканных, обласканных безусловно —
тактильно, органолептически,
/как сказал бы
знакомый врач/.
Выпивать тебя, как основу
всего —
… показать весь текст …

Ножкой — еще шажок. Голову повернуть. Смотри на меня, дружок. Девять чужих минут. Песню ли спеть тебе, кланяться ли начать? Раненых лебедей любит закат качать. Кукла — куда, куда? Кубарем под обрыв. Не причини вреда — до времени, до поры. А если придет пора — встанем лицом к беде. Мальчик, давай играть? Демон, давай в людей? Девять больших кругов, девять недобрых слов. Лунный щербатый гонг, лодка, туман, весло. Девять тугих пружин тихо гудят во мне. Мы бы сыграли жизнь, да режиссера нет. Время лежит в воде, лес от зимы колюч. Я заводная, где твой беспощадный ключ? Смотришь в такую тьму, что впору сойти с ума. Кукла нужна тому, кто хочет ее сломать. Ножкой — еще шажок, крутится колесо. Мальчик идет с ножом уничтожать свой сон. Песней летит душа, лебеди - алый пух. Остановите шаг. Переведите дух.

Маю май, моя крошка-девочка, пусть не стрелка пока, а стрелочка, город звякает звездной мелочью, медяки отдаёт реке. Там, где мы вырастаем взрослыми, Василиса живет на острове, держит зимнее солнце острое на серебряном поводке. Солнце дерзкое, солнце резвое, все известно давно окрест ему, вот и рвётся в весну чудесную — до начала своих времён. Я от солнца и знаю весточку, засыпай, моя крошка-девочка, Василиса завяжет ленточку на одном из моих имён. Все давно и надежно сложено, время поймано и стреножено, слово острова осторожное, золотая вода кругом. Маю май, нам к зиме готовиться, пробираться тропинкой тоненькой, греть в небесной груди ладонями детям лунное молоко.

Как заря горела алым в синеве,
как скользило время нитью по канве,
как на память оставались узелки,
мир творился мановением руки.
.
Шили пальцы, плели пяльцы, ткань текла —
чище света, невесомее стекла,
за узорами, за счетом круговым
шла душа, не поднимая головы.
.
Где ты вышит, человек, когда и кем?
Сколько правды в каждом маленьком стежке,
сколько вложено надежды и молитв
в труд, которым сердце дышит и болит?
… показать весь текст …

Радость моя, происходит какая-то ерунда. Мы с тобой, не любившие никогда, умеющие наотмашь и от винта, каждую ночь выходим теперь летать. Поднимаемся над горами, над морем заходим на первый круг, звзды во мне сгорают, штурвал выбрасывает из рук, крылья царапают спину неба, оно выгибается надо мной, я чувствую млечным нервом, как в недрах твоих темно. Звздный дождь начинается и пламя в ладони льёт, мы же были случайными, бредущими над землёй, мы, привычные к радарам и позывным, отключили их — сердцам они не нужны. Мы нигде не отмечены — без приборов, сигналов, карт, там, внизу, диспетчеры получают второй инфаркт, нами полнится воздух, сводки и выпуски новостей, мы проходим насквозь — в облаках не бывает стен. Радость моя, происходит что-то огромное, как закат. Мы уходим из дома, ищем небесные берега, поднимаемся выше и выше — дыши, дыши.

Господь говорит, что так начинают жить.

Волк никого не съест, ложись уже на краю.
Sic mundus creatus est — об этом я и спою. Вещь постигает тень, которую даст сама. Солнце — ее отец, луна — золотая мать. Ветер ее качал во чреве земли сыром. Вещь — начало начал, первопричина — гром. Запоминай, дружок, как держит огонь земля. Только познав ожог, научишься разделять. Сможешь смотреть вперёд, почувствуешь, кем ты стал. Поэтому отойдёт всякая темнота.

Ребис, ребёнок, кровь от крови моей живой. Мир сотворён из слов и неба над головой.

Лежи себе и смотри, будь в тысяче разных мест.
Ты — у меня внутри.
Sic mundus creatus est.

И что вы ко мне все с вопросами да с вопросами, какие там новости, я вам не Лента. ру. Я уже месяц босая, простоволосая, хожу в обнимку с плюшевым кенгуру. Врачи говорят задумчиво — стресс, депрессия, друзья смеются — может, тебе налить? А мне легко, мне, правда, легко и весело, просто совсем не хочется говорить. Где-то цунами, где-то столкнулись Боинги, все обещают, что миру вот-вот конец. Я так мечтаю жить в деревянном домике, а ты собираешься выстроить мне дворец. Мой сын научился считать до…
… показать весь текст …

По краю мира бежит разноглазый пёс, печная труба прядёт бесконечный дым. И лодка время из рук океана пьёт, и спят киты в густой глубине воды. Старухи сплетают судьбы и вяжут сеть, младенцу несут небесное молоко. Хранитель трота сегодня познает сейд. Хозяйка сейда примет его закон. И знает ворон, куда полетит копье, когда сойдут с земли вековые льды. По краю мира бежит разноглазый пёс, и я легко могу прочитать следы.

Мое крыло — крыло твоего плеча,
нас обручил пророчеством Всеотец.
Солнечный ветер, танцующий по ночам,
Аврора,
север
наших земных
сердец.

В этих тесных кафе, где на стенах дешевые фото, где случайные мы заполняем вечерние ниши, судьбоносные вещи становятся выцветшим фоном, и последнее слово на фоне считается лишним. Как деталь интерьера — портьера, картина, подсвечник, как плохое меню и остывший нетронутый кофе, пропадает все то, что нам было даровано вечным, — значит, самое время молчать о своей катастрофе. Мы друг другу сегодня мечи, ягуары, берсерки, так стремительно время меняет знакомые лица. Если есть черный ящик у памяти в тайном отсеке, если есть хоть секунда, любимый, успей сохраниться. Черт с ним с именем, с местом, с людьми, не идущими в книги, от лукавого глаза укрой только тексты и четки.

После нашей войны ничего никогда не возникнет.

Слишком мало живых, если ты понимаешь, о чем я.

Что ты делаешь здесь, в преддверии октября? Поднимайся, бери фонарь, сухари и воду, выходи в ночную темень и непогоду, уходи один, ни слова ни говоря. Пробирайся горами, не трать на тропу следов, доверяй только ветру, который идет с востока. И забудь, наконец, этот город и этот дом, и оставь в нем все, совсем ничего не трогай. Никого не будет рядом, пока ведут тебя горные склоны, поросшие мхом и терном, ко всему, что станет осознанно обретенным, ко всему, что вдруг окажется на виду. Умирай за это, пройди октябрем в ночи. Отдавай пути безропотно, что попросит. Ты поймешь, зачем случилась такая осень, но пока ты идешь, ни в чем не ищи причин.
Не бери с собой ни слабости, ни побед, ни чужих обид не бери, ни своих печалей.

Все закончилось, видишь? Сейчас ты стоишь в начале.

Улыбнись дождю, небо думает о тебе.

Что взять с собой, когда идешь на свет?
Рюкзак, палатку, теплые носки?
Вот мама говорит: «возьми мозги»,
вот папа: «леску, удочку, крючки»
и друг: «возьми удачу. Лучше две».
Что взять с собой? Вот ты, через стекло
глядящий на меня городовой,
что взял бы ты? И все, и ничего,
и этот дом, и улицу, и двор,
И, может быть, еще с десяток слов.
Что взять, что дать, что бросить и забыть?
Здесь жил и рос, не называл имен,
Ходил кругом, ходил и был умен,
И знал, что тьма когда-нибудь умрет,
… показать весь текст …

Один произносит: у нас подрастает сын.
Он слишком похож на меня, чтобы быть твоим.
Мы будем жить вечно. Вот, я завел часы.
Утром поговорим.

Второй произносит: пусть ты родишь мне дочь,
она будет слишком твоя, чтобы стать моей.
Мы будем встречаться редко, и в этот дом
никто не найдет дверей.

Другой произносит: есть первый и есть второй.
Не будет ни сына, ни дочери, буду я,
я сила твоя, я тело твое и кровь,
ты выживешь без меня?
… показать весь текст …