В твоей библиотеке Пушкин с Гоголем
Смеются, обсуждая анекдот,
И Лермонтов язвит, гуляя щеголем,
И Фет травинку тонкую жуёт.

Мир изменился в целом незначительно,
Хотя безбожно обеднел язык,
И ко всему, что для души губительно,
Ты, кажется, нечаянно привык.

Воспитанник традиции классической,
Ты спрашивал, но не давал ответ,
В темнице тесной дивной архаической
И днём не гаснет золотистый свет.
… показать весь текст …

Никого не хочется поздравлять,
И ни с кем незнакомую мне тревогу,
Притворяясь расстроенным, разделять,
Но за это мгновение Слава Богу.

Больше слушать и чувствовать не могу,
Нет надежды, не спрятаться за словами,
Я и так слишком много и часто лгу,
И пытаюсь своим показаться с вами.

Я совсем не особенный, вовсе нет,
А сейчас я и вовсе не знаю, кто я,
И смотрю, как мазками ложится свет
На стекло ночное.

***

Мир рассыпается, не умолкает гам,
Что же достанется и остаётся нам?
Свет, проходящий сквозь стену из смертной тьмы,
Раны Воскресшего, слёзы и крик Фомы.

Словно младенец на скользком краю купели,
Перед врачом ты стоишь абсолютно голый,
Нет для него ни загадок, ни тайны в теле,
С первого взгляда он видит причину боли.

Ты говоришь, эскулап головой кивает,
Взвесив, исчислив незримого каждый атом,
Тише… любого из нас беззащитным знает
И акушер и спокойный студент-анатом.

Жизнь утекает свободно, легко, попутно,
И не встречались тебе ни тюрма, ни плаха,
Так почему же и тесно и неуютно?
Что заставляет дрожать от стыда и страха?
… показать весь текст …

Et une tasse d’eau fait rever
Henri Michaux

А чашка воды мечтает
Анри Мишо

Я спящей чашкой был, внутри звенела
Нагая и бесстыдная вода,
Я был настолько маленькой и белой,
Что на столе невидной иногда.

Во мне внезапно радуга проснулась,
Зажжённая от хрупкого тепла,
Когда губами края ты коснулась,
… показать весь текст …

В древнем храме не видно людей неслышны голоса,
Только радостью тихой твоей говорят небеса,
А вернее поют, и касаются сердца рукой,
Здесь нашедший приют, лишь они знают, кто ты такой.

Жизнь проходит, лукаво меняя свои имена,
Но всегда неизменной её остаётся цена;
И чужие слова должен ты, повторяя, жевать,
Потому что нельзя как угодно её называть.

Просто шепчешь во мгле, в первый раз ничего не тая,
И слезами стекает в ладони молитва твоя,
Словно всхлип благодарный за то, что ты не одинок,
Даже, если боишься сказать позабытое «Бог».

Собирающий сущее по зерну
И срезающий колос спелый,
Сотрясающий древнюю глубину,
Сотворивший мой дух и тело,
Тьму сражающий намертво свет всего
С невозможной, легчайшей силой,
Дай себя, дай спасенья! В огне его
Сохрани меня и помилуй.

Весь мир, как долго ни смотри,
Тебе покажет только тени,
Он не готовит откровений,
Всё настоящее — внутри.

Вся истина, весь ужас — в нас,
Там от себя их долго прячем,
И чтобы сердце стало зрячим,
Порою не довольно глаз…

«Пушкин» пашет за нас, «Блок» — обычный кирпич,
«Мандельштам» — тяжело и не произносимо,
И поэзия, как неразборчивый клич,
Пролетает над нами заведомо мимо.

Мимо сердца срипящего, мимо ушей,
Незаметна, неслышима, даже стыдлива,
Мимо взгляда отцов, мимо смеха детей,
Прикоснувшихся к школьному курсу брезгливо.

Пролетает и падает тихо у ног,
И дрожит, словно связок застывшая смычка…
Пуля Пушкина, Блока цветущий венок,
Мандельштама сгоревшая серная спичка.

Знаешь, наверно, прожилками на листе
Станут однажды линии на ладони,
Жизнь не нуждается в отдыхе, в пустоте,
Просто звуча непрерывнейшей из симфоний.

Не потому ли, зелёным кустом шурша,
Сборщик скупой небогатого урожая,
Ветер негромко произнесёт: «Душа»,
Смутно знакомому голосу подражая?

Не слушается дверь ворчливых старых петель,
Короткий сонный день сменяет вечер хмурый,
В осенней пустоте рисует резкий ветер
В траве и на воде неровные фигуры.
Огарок ноября, конец тепла земного,
Глубокие следы, как предвкушенье дрожи,
Весна шептала нам: «Вначале было слово»,
Молчание теперь нам стало даром Божьим.

Не верить в гороскопы и пророчества,
Бояться поскользнуться на ковре,
И старческим дрожащим мелким почерком
Недели отмечать в календаре,
В конец срастись со старыми привычками,
Заговорить с надгробьями на «ты»,
Зато бояться подходить со спичками
К коробке древней газовой плиты.
Не пачкать рта, ни сплетнями, ни ропотом,
Знакомый голос слушая, краснеть…
Он говорит тебе почти что шёпотом,
Что ты ещё успеешь постареть.
Оттенки цвета видеть одинаково,
На отраженье больше не ворчать,
… показать весь текст …

* * *

Как я много могу… как же мало я сделать способен!
Вновь куда-то бегу, заблудившись в зеркальных мирах.
Мне когда-то казалось, я вечности звонкой подобен,
А теперь я немой и слепой обращаюсь во прах.

Подо мною скользит безымянная жизни основа,
Я уже не кричу, я кривляюсь, пытаясь вдохнуть,
И теперь не прошу у Тебя ни отсрочки, ни слова,
Лишь беззвучно прошу указать исчезающий путь.

***

Не ходи в чащу осенью,
Не смотри в небо с просинью,
Лист нетраченный, золотой
Не ищи-ка, постой.

Дунет ветер простуженный,
Не оглянется суженый,
А замрёт, синевой изумлён,
Облетит, словно клён.

Береги его, Господи,
Как от горестной проседи,
… показать весь текст …

Бессонницей в свои границы
Рассудка мы помещены,
Всё так… а спят ли наши сны?
И что за явь несчастным снится?

А говорят это трудное ремесло,
Может любой попробовать, если хочет:
Свет пропускает, тонкая как стекло
Чья-то душа, как будто она — источник.

Долго горит, и сиянием спасена…
Нет, сожжена… или всё-таки им согрета?
Просто боится задуматься, кто она…
Просто не хочет представить себя без света.

Грифелем чёрного дерева небо исписано,
Каждый штришок, как последнее слово дрожит,
Жизнь восхитительно, неповторимо бессмысленна.
Не потому ли отчаянно хочется жить?
Смотришь на землю, тяжёлую, серую, старую,
Вместе с весной продолжаешь экземой болеть,
Всё, что скрывалось за нервными сердца ударами,
Хочешь сказать, чтобы долго об этом жалеть.
Входишь в сегодня в обносках недавнего прошлого,
Вновь повторяя до боли изученный путь,
Твёрдо ступаешь на снежное месиво, крошево,
И набираешь ничейного воздуха в грудь.

***

Что молитвы? Что книжников тыканье
Пальцем в строчку? Сквозь гул голосов
Жизнь проходит чуть слышно, как тиканье
Неисправных, спешащих часов.

Сердце, полное горестным опытом,
В самом центре слепой пустоты
Скажет вдруг затихающим шёпотом:
«Не хочу ничего, что не Ты…»

«Отче Всевышний и сущий на небесех!» —
Молится в панковской майке за всех
Мальчик, на землю своё разбросав тряпьё,
Он говорит: «Да святится имя Твоё,
И да приидет Царство, и воля в нём
Будет Твоею, в Тебе обретут свой дом
Тысячу лет разлучённые, — там и здесь,
Хлеб наш насущный, Господи, даждь нам днесь;
Если возможно, то наши прости долги,
Как должникам мы прощаем, и помоги
Нам от лукавых избавиться и спастись…» —
Молится мальчик, и смотрит куда-то ввысь,
И на меня… Я не чувствую ничего.
Чем прогневил Тебя? Чем заслужил его?

Грех всегда не осознан, осознанно покаянье,
Словно каменный ужас и тихой звезды сиянье,
Точно боль голубая, что мается в средостенье,
Как дыхание рыбы и первый виток растенья…

Ведь любовь, как её ты, счастливый, ни назови,
Ни молчания скорбного требует, а любви.