«Ездил в Икеа. За теми белыми тапочками, которые как валенки.
Но их нет. Есть просто белые. Как тапки-тапочки. А как валенки — нет.
Положил в первом зале свечу новогоднюю. А тапочек нет.
Через три зала — зачем-то взял две тарелки глубокого синего цвета. А тапочек нет.
Присмотрел шкаф и кровать.
Калошницу для ботинок.
Папку чёрную для бумаг.
(Шкаф и кровать брать не стал; пусть пока ждут безмятежно.)
Подставку для блюд на стеклянный столик, новый половичок в прихожую, новые стаканы, опять зачем-то свечи. А тапочек — нет.
Уже у самого выхода зачем-то приобрёл пальму.
В магазине за кассой — соус брусничный.
Конфеты, которые я не ем, и соус, который мне нельзя.
А тапочек, за которыми ехал, нет.
… показать весь текст …

Врач мне запретил кофе.
Я пил его лет сорок. Когда пал первый запрет семьи («кофе вреден»). Пил растворимый, потом пил из турки, потом опять растворимый; пил с молоком, пил чёрный, пил с сахаром, пил без сахара; в самолёте я всегда заказывал кофе. Кофе усыплял меня, кофе будил меня, кофе мне нравился вкусом.
Кофе обещал взрослую жизнь — кофе не обманул. Кофе был единственным любовным напитком. Как для Тристана и Изольды. Как для Ромео и Джульетты. Как для Гектора и Ахилла.
«Давайте выпьем где…
… показать весь текст …

Так дымно здесь
и свет невыносимый,
что даже рук своих не различить —
кто хочет жить так, чтобы быть любимым?
Я — жить хочу, так чтобы быть любимым!
Ну так как ты — вообще не стоит — жить.

А я вот все живу — как будто там внутри
не этот — как его — не будущий Альцгеймер,
не этой смерти пухнущий комочек,
не костный мозг
и не подкожный жир,
а так как будто там какой-то жар цветочный,
цветочный жар, подтаявший пломбир,
… показать весь текст …

Давным-давно, когда вы все еще были молодыми и маленькими, я, собираясь в дальнюю поездку, чтобы не травмировать Чуню, выставил провожающего с чемоданом за дверь (Чуня не доверяет моим чемоданам), а сам сделал вид, что остаюсь, сел на диван, демонстрируя этим Чуне, что опасность миновала и что я никуда не еду.
Через минуту в темном коридоре я стал спешно надевать черные ботинки (у меня там стояло две пары: зимние и осенние), путаясь в шнурках и глухо ругаясь.
Чуня лежала под пледом и сверлила…
… показать весь текст …

Если чего хочешь добиться от этой жизни — сиди.
Чуня освоила единственный в своей жизни иероглиф.
«Сиди, чтобы дали еды». «Сиди, чтоб налили воды». «Сиди тупо». «Сиди трагически». «Сиди меланхолично». «Сиди из последних сил». «Сиди в назидание».

«Поэт — это тот, у которого ничего нельзя отнять», — говорила Ахматова.

Чуня — поэт. Поэтому прибавила к этой чеканной формулировке от себя: «И даже не пытайся».

За нестерпимый блеск чужого бытия,
за кость мою, не ставшую сиренью,
из силы — славы —
слабости — забвенья,
за вас за всех — я голосую: за.

Так пусть же будет жизнь благословенна:
как свежемытая рубашка — на ветру,
как эта девочка — которая нетленна,
как эти мальчики, которые — в цвету.

Когда мы все — как школьники вставали
в восторге, в дружбе, в бешенстве, в любви,
мы тоже ничего не обещали
… показать весь текст …

Мужчине надо говорить только три вещи. Что он гений, гений и абсолютный гений

Чем дольше живешь на этом свете, тем яснее понимаешь, что счастье — это то, что всегда с тобой. Мы просто забыли (я — забыл, ты- забыла, они — забыли, но я вот вспомнил теперь и не забуду никогда), что счастье — это почти как спички: что оно всегда с тобой — просто сейчас они завалились в карман или за подкладку. Но оно все равно ЗДЕСЬ. И ни от кого не зависит.
Ни от чужой любви, ни от нашей удачи, ни от нашего положения дел, ни от нашего не-одиночества. Оно — ПРОСТО ЕСТЬ.
Даже если мы часто бываем несчастны.

Врач мне запретил кофе.
Я пил его лет сорок. Когда пал первый запрет семьи («кофе вреден»). Пил растворимый, потом пил из турки, потом опять растворимый; пил с молоком, пил чёрный, пил с сахаром, пил без сахара; в самолёте я всегда заказывал кофе. Кофе усыплял меня, кофе будил меня, кофе мне нравился вкусом.
Кофе обещал взрослую жизнь — кофе не обманул. Кофе был единственным любовным напитком. Как для Тристана и Изольды. Как для Ромео и Джульетты. Как для Гектора и Ахилла.
«Давайте выпьем где-ни…
… показать весь текст …

О, эта мука детских фотографий
людей, которых мы любили или любим
(все эти уши, ёжики и лбы),
она не в том, что все они — жемчужны,
не в том она, что мы им — не нужны,

а в том, что мы про них уже все знаем,
а им не видно — собственной судьбы.

Так вот поэзия — не гейзер,
не газировка и не нож,
но если ты ее откроешь
(а фигли ты ее откроешь),
то ты сперва ее уронишь,
потом и сам туда утонешь,
потом, как в мерсе, поплывешь.

Когда сижу за работой
у компьютера,
а собака лежит на коленях —
иногда не глядя поднимаю
ее под передние лапы,
прижимаю к себе,
говорю ей: Дура ты, дура.

И сейчас, не отрывая глаз от экрана,
- машинально снова поднял ее,
прижал,
говорю ей: Дура ты, дура, —
потом посмотрел:
а на уровне лица ее хвост и попа
… показать весь текст …