Они пришли вдвоем — отец и сын. Отец мне понравился с первого взгляда — высокий лоб, чистая речь, чуть-чуть седины на аккуратно подстриженных висках. Полное отсутствие суетливости и неловкости, которые обычно демонстрируют восемь из десяти мужчин, оказавшихся в детской поликлинике.

Мальчик, лет семи-восьми, очень похож на отца, но какой-то более хрупкий и слегка отрешенный от происходящего.

Отца зовут Владимир, сына — Вовочка.

В ответ на мой вопрос Владимир немедленно объяснил семейную ситуацию — внятно, спокойно, с ноткой тщательно сдерживаемой грусти.

Родители развелись — в чем-то ошиблись в ожиданиях изначально, в чем-то не поняли друг друга, потом не сумели договориться. Вина, разумеется, обоюдная, только так в таких случаях и бывает, но страдают от родительской недостаточности всегда дети, которые уж совсем ни в чем не виноваты — вы согласны? Слава богу, у них хватило ума и совести не устраивать скандалов, не рвать души и отношения в клочья. Бывшие супруги общаются на вполне приемлемом уровне, все можно обсудить, обо всем можно договориться. Почему же не пришла мать Вовочки? А дело в том, что вопросы-то по воспитанию сына возникли как раз у отца, и причина тому очень простая: Вовочка всю неделю живет (и учится в школе) у него, а к маме часто ездит на выходные. Впрочем, иногда они на выходные все вместе ездят куда-нибудь развлекаться в соответствии с интересами ребенка: музеи, детские спектакли, аквапарк. Вовочка все это любит, и психологи как будто это рекомендуют, но это как раз один тех вопросов, которые Владимир хотел бы у меня уточнить. Все-таки бывшие супруги, изображая «на людях» семью, чувствуют себя не совсем аутентично, и Вовочка, конечно же, это чувствует и, возможно, переживает. Так чего в таком времяпрепровождении для ребенка больше — вреда или пользы? Если все-таки вреда, так они с бывшей супругой вполне могут эти аквапарки и музеи поделить, у ребенка никакой убыли не случится.

Как получилось, что после развода Вовочка остался жить с отцом? Здесь два аспекта. Первый — это голый расчет. У Владимира для воспитания ребенка больше возможностей. Свободный рабочий график (собственная фирма, не требующая его повседневного присутствия), большой загородный дом, свежий воздух, лесопарк для прогулок, две больших собаки, с которыми Вовочка вырос и не хочет расставаться, налаженный быт с хорошей обслугой. А матери после развода нужно было все устраивать заново. Помимо обустройства жилья она непременно хотела найти работу по специальности (она библиотекарь) и, к ее чести, преуспела, а на все это, как ни крути, нужны время и силы, да и к тому же она даже машину не водит. Чисто рациональные соображения.

Но есть и второй, можно сказать, отчасти эгоистический момент, и здесь Владимир надеется на мое понимание. Это был его второй брак. Первый — в юности, по почти детской еще, гормонально обусловленной влюбленности, с женщиной несколько его старше, уже с ребенком, мальчиком. Он честно пытался стать тому мальчику отцом. Играл с ним в футбол, ходил в кино, чуть ли не на последние деньги купил игровую приставку. Изо всех молодых сил старался изобразить картинку «мы все вместе — отличная семья». Может быть, он делал что-то не так, может быть, неправильно вела себя мать (она не слишком допускала отчима к воспитанию пасынка), а может быть, тут сыграли свою роль гены (с биологическим отцом мальчика уже на тот момент все было совсем неблагополучно). В общем, парень, достигнув подростковости, откровенно пошел «налево», с ним сразу стало неприятно и неинтересно, и это разочарование почти наверняка ускорило распад первого брака Владимира. Дальше все было совсем трагично: через два с половиной года после первого развода пасынка Владимира, то ли пьяного, то ли обколотого, насмерть сбило машиной.

Деньги, карьера, престиж — это все ерунда. Для мужчины нет ничего важнее воспитания собственного сына. На самом деле он всегда это понимал, просто там у него не получилось, слишком много было всяких привходящих. Но теперь он — зрелый человек, а Вовочка — его собственный сын, и он готов вложиться по полной. У него ко мне на самом деле множество вопросов. Насчет школы: какая лучше? В деревенской школе в ближайшем поселке очень низкий уровень образования, но маленький класс и комфортная обстановка — никто рассеянного и слегка тормозного Вовочку не торопит, не ругает. Но они живут на отшибе, Вовочка видится с другими детьми только в школе, весь день общается только с собаками, отцом, обслугой и телевизором. Его вроде все устраивает, но, наверное, это неправильно, потому что непонятно, к чему приведет в будущем. Может быть, Владимиру стоит продать дом, переехать ближе к городу или даже в городскую квартиру, отдать Вовочку в хорошую частную школу, в какие-то кружки? Или подождать до средней школы? Но не будет ли слишком резким переход от одной программы к другой? Нанять репетиторов? Чем вообще могут заняться отец и сын, чтобы это было интересно и полезно?

Потом мы долго все это обсуждали. Владимир что-то записывал, кивал крупной головой, уточнял детали, где-то дельно возражал, выдавая недюжинное знакомство с мировой педагогически-психологической мыслью. Обсудили тему института, плюсы и минусы заграничного образования. Я пробовала поговорить и с самим Вовочкой. На мои вопросы мальчик отвечал с оглядкой на отца (ну еще бы!) и лично оживился только один раз, когда речь зашла о его собаках.

Расстались вроде бы взаимно довольные друг другом. «Встречаются же хорошие отцы!» — подумала я и отправила Владимира на соответствующую полочку своей памяти.

***

С этой полочки он достался не сразу, хотя за прошедшие годы изменился не слишком. Прибавилось седины в волосах, под глазами как-то по-собачьи обозначились мешки. Мальчику только что исполнилось шесть. Он был вертлявый, смешливый и больше походил на мать, от отца — высокий лоб и длинные, гибкие пальцы. Мать больше молчала, говорил Владимир — сын очень подвижный, несобранный, в дневной развивающей группе намекали на СДВГ (дефицит внимания с гиперактивностью), а ведь на следующий год — в школу, здесь нужно очень внимательно определиться и со стратегией и с тактикой, он случайно прочитал в инете, что я много лет занимаюсь этим синдромом, и вот, вспомнил, что мы знакомы. Я поймала удобный момент и спросила: а как Вовочка? Чем он занимается? Лицо Владимира сразу поскучнело: вы знаете, я толком даже и не знаю. — Но как это может быть? Он же жил с вами. — Он уже давно живет с матерью. Так всем удобнее.

— Но почему? Может быть, у вас, — я обратилась к новой жене Владимира, — не сложились отношения с подростком?

— Да нет, что вы! — она движением руки отмела мое предположение. — Мы когда познакомились, он уже один жил.

— Но вы общаетесь с сыном? Илья (так звали мальчика) знаком с братом?

— Увы, практически нет, хотя деньги, конечно, перевожу регулярно. В какой-то момент, я даже не знаю, как это объяснить, нарушился контакт. У него появились новые, какие-то очень примитивные интересы, мне с ним стало скучно, да и ему со мной, кажется, тоже… ну и я счел за лучшее… в конце концов, мать ведь тоже никак не заменишь. И вы знаете, я ведь сейчас не о Вове пришел с вами поговорить. У нас сейчас с Татьяной полная крепкая семья, и мы просто должны максимально использовать все ее возможности в интересах ребенка, с целью его адаптации, да и просто — счастливого детства. Вот например настольные игры — это же прекрасный способ проведения семейного досуга, вы согласны?

Пока я его слушала и что-то ему отвечала, все время испытывала какое-то непонятное чувство вины. За что? Перед кем?

Попросила Татьяну с Ильей прийти отдельно — протестировать мальчика на школьную зрелость. «Я точно не нужен?» — уточнил Владимир. «Абсолютно! — заверила я. — Жена вам расскажет о результатах».

***

— Владимир приходил ко мне много лет назад с маленьким Вовой. Говорил приблизительно то же самое.

— Не волнуйтесь, я не обольщаюсь ни на минуту. Голый расчет, мне было уже за тридцать, теперь у меня ребенок и все в шоколаде. Я была хорошим секретарем, сейчас учусь на заочном на экономиста, в любом случае не пропаду.

— Ага. Вы знаете что-нибудь про Вову?

— Очень мало. Кажется, там не все хорошо. Бывшая раньше звонила, просила его встретиться, повлиять на сына, все такое. Я говорила: давай его к нам позовем, пусть с братом поиграет. Он отказывался под разными предлогами, раздражался даже. Деньги переводит регулярно — это правда. И нам, — женщина усмехнулась, — будет переводить, если что.

— Вова некоторое время жил с отцом.

— А вот это уж ему с Илюшкой — фигушки!

— Вы можете узнать для меня телефон матери Вовы?

— Без проблем. Спишу у него в телефоне. Куда вам прислать? Ага. Значит, у нас проблемы: кратковременная слуховая память и обобщение по признаку. Так ему и передам, пусть позанимается. Счастливо вам, занятная у вас работа.

***

Мать как будто вообще не удивилась моему звонку. Ничего дополнительно не спросила и сына привезла к тому часу, как я сказала.

Вовочку я, конечно, не узнала. Всю первую встречу он молчал. В основном говорила я — рассказывала про жизнь павианов. Мать от павианов скучала — при чем тут павианы, если сын прогуливает колледж, из которого его вот-вот выгонят, дерзит и то и дело приходит домой не то пьяным, а не то и чего похуже.

— Вы можете следующий раз не приходить, — сказала я матери. — Пусть Володя один.

— Я его тогда привезу и в коридоре посижу, — сказала она и поджала губы.

***

На третий, кажется, раз я спросила:

— Ты сам-то помнишь, как здесь был?

— Не уверен, — покачал головой Володя. — Мы же с ним у многих психологов были. Я видел, как он всем им (и вам, конечно, тоже) нравился: такой правильный, заботливый отец.

— Ага, — кивнула я. — И ему нравилось (и по сей день нравится) выступать в этой роли. Только недолго. А я этого тогда не поняла, ума не хватило.

Еще через встречу Володя сказал:

— Я тогда понял, что я — дерьмо. Чувствовал всей кожей, как лягушка, что его разочаровал чем-то, сначала пытался исправиться (но как? Я же какой был, таким и остался!), а уже потом начал действовать по принципу «не получилось, так и наплевать, чем хуже, тем лучше».

— Когда переехал к маме, стало легче или тяжелее?

— И так, и так. Не надо больше пытаться соответствовать — это легче. Но с ней было скучно ужасно — она ведь меня сразу стала воспитывать, как всех детей воспитывают: это вредно, это полезно, туда не ходи, нужно мыть посуду, прибираться, а я к этому не привык. Мы с отцом по вечерам в телескоп смотрели, а иногда ездили на дамбу восход смотреть и тогда на школу на следующий день забивали, а прибиралась у него в доме специальная женщина. И потом она ни разу при мне про отца дурного слова не сказала: он же деньги дает. И опять получалось, что он хороший, а я плохой, раз не угодил ему.

— Круто тебе пришлось, — искренне посочувствовала я. — С отцом все кончилось, а с матерью так и не началось.

— Ну я потом привык к ней, конечно, понемногу. Она как лучше хочет, я же понимаю.

— А друзья?

— Так я этим и спасался. Сначала я не умел, конечно, и как бы… ну, покупал их, что ли. Они мне говорили: твой папаша — сам отстой, раз так с тобой поступил! Мне было приятно, получалось, что я не виноват.

— А сейчас ты что думаешь?

— Да я стараюсь не думать. Давно. Это вот вы выдернули.

— Но оно же все равно внутри сидит. Ты ведь так и не понял, что это было. Он плохой или ты плохой?

— Ну да. А вы что, знаете, как на самом деле? Но откуда?

— От павианов, — усмехнулась я и подробно рассказала Володе еще два эпизода — с безымянным мальчиком из первой отцовской семьи и с Илюшей.

— От самих мальчиков, как ты видишь, это практически не зависит, — объяснила я. — Это у него просто так отцовская программа функционирует. Биологически, кстати, вполне объяснимо: маленький павианчик — объект заботы, воспитания, партнер по играм, восхищенный взгляд, всегда на тебя направленный, а подросток — неприятные сомнения, конкурент и все такое.

— То есть я, каким я был тогда, тут вообще ни при чем? Просто я вырос из этой его программы?

— Ну да. А бывает, кстати, и программа наоборот: лет до 11−12 отец ребенка как бы не замечает, а потом вдруг начинает общаться и всячески уделять внимание. Но это с девочками больше.

— Ну это я тоже понимаю почему. Из павианов… — расслабленно усмехнулся Володя (с первой встречи и до этого момента он был жутко напряжен, и я все время это чувствовала). И, с некоторой растерянностью: — Но кто же тогда в этой истории плохой?

— Да никто, — пожала плечами я. — Он ведь тебе дал до фига хорошего, чего не у всякого мальчишки бывает вообще.

— А почему тогда мне потом было плохо?

— От непонимания, конечно.

— Ну и если я теперь понял, то что?

— Ты свободен действовать дальше в соответствии уже со своими программами, а не тянуть на себе груз своей воображаемой вины.

— Ага. А какие у меня программы?

Я от души рассмеялась. Кажется, он ожидал, что я сейчас быстренько, «из павианов» объясню ему всю его дальнейшую жизнь.

— Кое-что ближайшее мы сейчас обсудим. В конце концов, роль большого павиана имеет несколько ипостасей, а тебе максиму «никто тут не плохой» следует несколько закрепить, чтобы не потерялась.

***

Согласно нашему плану в следующие месяцы Володя познакомился с Татьяной и со своим братом Ильей (братья друг другу очень понравились). Потом познакомил мать со своей девушкой (матери девушка совсем не глянулась, ибо оказалась вся в пирсинге и татуировках, тогда ее познакомили с Татьяной, и Татьяна тут же признала ее «прикольной»), закончил (кое-как, увы) третий курс своего колледжа и устроился на лето стажером в фирму своего отца. Когда Владимир пришел рассказывать о ходе подготовки и выбора школы для Ильи, он едва ли не порога отчитался:

— А помните, вы про Вову спрашивали. Так вот, я тут подумал и кое-что как отец предпринял, так что теперь уже могу вам рассказать. И знаете, он такой взрослый стал…

Я опустила голову, чтобы он не заметил моей улыбки.