Сара курила на балконе.
В уральском городе почти наступило лето.
Уже с конца апреля температура часто поднималась выше двадцати градусов тепла, чем бесконечно радовала горожан.

Вот и сегодня, время ещё только чуть больше десяти утра, а на улице уже во всю жарит солнце и птицы голосят, как ошалелые.

На деревьях массово проклевываются молодые почки и ветки начинают отсвечивают зеленым.

Сара переступила с ноги на ногу.

Суставы привычно захрустели, а стопы сжало от боли.

Как ни крути, а восемьдесят с хвостиком — это вам не баран чихнул!

То тут болит, то там, а в некоторых местах и вовсе — боль стала постоянной и по-своему привычной.

С каждым годом тело женщины стремительно старело.

Болячки одолевали, сердце барахлило и Саре приходилось прикладывать некоторые усилия, чтобы находить причины радоваться новому дню.

Раньше, пока была жива подруга Ханна, жить было веселее.

Обычно женщины созванивались с раннего утра и за чашкой кофе, щедро приправленной дозой никотина от выкуренных сигарет, со вкусом перемывали косточки этому миру.

Но Ханны, вот уже три года, как нет и Саре больше некому звонить ни по утрам, ни по вечерам.

Сара Залмановна смахнула слезу и медленно выдохнула очередную струйку дыма.

Все уходят.

Ещё никто в целом свете не смог пережить старость.

Через двор по бетонной дорожке ведущей его к подъезду, неторопливо шагал Казимир Исаакович — заклятый друг и по совместительству сосед.

Упругой походкой, удивительной для старика его возраста, он шёл из магазина, держа в руках увесистую авоську и что-то насвистывал себе под нос.

Сара прищурилась.

В желтой сетке образа 70-х годов, прижавшись друг к другу ютились батон белого хлеба, пакет молока и две грохотки яиц.

Две!!!

Сара перегнулась через перила балкона:

— Доброе утро, Казимир Исаакович! Как удивительно бодро ви несёте свои яйца!

Казимир хмыкнул и, задрав подбородок кверху, ответил:

— Здравствуйте, Сара… Таки, как зорко ви рассматриваете то, что приличная женщина никогда нет. Хотя чему я удивляюсь? Ви всегда были женщиной из другого сервиза.

Сара прищурилась:

— Казимир, ви наверное не в курсе, но Пасха уже была и Иисус неделю, как вознесся…

— А с чего, стесняюсь спросить, ви взяли, шо я не знаю за Пасху?

— С того, шо прикупили столько яиц!

— А шо, Сара, ви едите яйца только раз в год?

— Я их ем каждую неделю. Но не по двадцать штук зАраз! Ни в нашем с вами возрасте так наседать на печень, она может обидеться и отомстить церрозом.

Казимир ничего не ответил, лишь тяжко вздохнул.
Какая она, всё же, вздорная баба!
С этой мыслью он шагнул в прохладную темноту подъезда.

Сара живо заинтересовалась зачем Казимиру такой стратегический запас яиц, да в одно лицо.
Сосед давно жил один, похоронив свою жену Иду много лет назад.

Женщина вернулась в квартиру, вошла на кухню и поставила на плиту турку, чтобы сварить себе свежий кофе.

Через некоторое время она осторожно прошла в комнату с небольшим серебренным разносом в руках, на котором стояли чашка кофе смешанного с молоком и несколько конфеток «Птичьего молока» в маленькой хрустальной вазочке.

Сара аккуратно поставила разнос на полированную поверхность стола и медленно присела в стоящее рядом кресло.

Привычным движением включила компьютер, чтобы заняться своим любимым утренним занятием — читать новости на разных сайтах и листать ленту в Фейсбуке.

С улицы послышался мужской голос:

— Сара!

Женщина вышла на балкон.
Увидев на соседнем балконе стоящего Казимира, спросила:

— Шо?

— А ви делали когда-нибудь безе?

— Безе? Делала. Давно, лет двадцать назад. А вам зачем воздушное понадобилось?

— Понадобилось. Премного благодарен.

Сара вернулась к компьютеру. Хмыкнула.
Безе ему захотелось!

Готовить Сара никогда не любила, а может просто было не для кого.
С тех пор, как Моисей ушел от неё к титястой блондинке, обладательнице необъятной попы и птичьего ума, Сара перестала готовить разносолы.

Уже много лет её стряпня больше напоминала монастырскую трапезу в период Великого поста — сплошь диетическая и без излишеств.

Следующие час-полтора Сара серфила по новостным каналам.
Не найдя ничего интересного, закрыла компьютер и начала гладить выстиранное белье.
Быстро устала, выключила утюг и пошла отдохнуть на кровать.
Незаметно для себя, уснула.

Проснулась от того, что с улицы отчетливо несло горелым.
Сара вышла на балкон и увидела сизый дым, валивший из открытого окна Казимира.

Перевесившись через балкон, истерически закричала:

— Казимииир! Ви горите! Казимир Исаакович, шоб ви оглохли!!!

Из кухонного окна высунулась лысая голова соседа:

— Сара, шо ви орете? Никто не горит, это я готовлю.

Сара посмотрела на него непонимающим взглядом:

— Тогда почему у вас дым валит, хуже чем из крематория?

— Сара, идите ви уже… в хату!

Казимир раздраженно махнул рукой в которой держал мокрое полотенце и занырнул обратно в кухню.

…Случилась оказия.

Учитывая обширный запас яиц, имеющийся в холодильнике, Казимир захотел себе безе.

Нацепив на рубашку фартук, он умело отделил желтки от белков, затем потянулся в навесной шкаф за сахаром.

И вот тут-то его ждал крутой облом.
Сахара не было.
Ни крупинки.
Закончился еще пару дней назад, а он забыл об этом напрочь!
Идти за сахаром в магазин по жаре, да по второму кругу — не было ни малейшего желания.
Сладкого тут же расхотелось.

Казимир принял решение сделать себе заливной пирог с яйцом.
Благо молоко, сметана, и зеленый лук были в изобилии.
Придумано — сделано.

Поставив пирог выпекаться, Казимир вышел перекурить на балкон.
Затянулся сигареткой.

Солнце слепило глаза, жизнь за деревянными перилами текла безмятежно и ровно.
Казимир посмотрел на ясное голубое небо в легких барашках облаков.

Завтра День Победы.
Радостный и горький праздник.
В глазах защипало.

…Когда началась война маленькому Казимиру шел седьмой год.
В многодетной семье он был младшим и любимым ребенком.

Конечно, мальчик мог и свиней накормить, и корове сена задать, и на покос летом с отцом сходить, и дрова к зиме помочь заготовить, и на рыбалке карасей зараз ведро наловить…

Многое умел.

И всё же, родители его жалели и сильно не нагружали, тем более, что в семье кроме Казимира было двое взрослых сыновей, которым вот-вот идти в армию, да дочери-близняшки, выпускницы деревенской школы.

Когда война случилась, хата сразу опустела.

Сначала на фронт ушли отец с братьями, а через два года призвали сестер.

На хозяйстве остались Казимир с мамой, да старая бабушка — мать отца.

Бабушка померла в третью военную зиму, когда ночью кто-то увел со двора единственную корову.
Это была катастрофа.
Старая женщина не снесла голода и горя, сердце отказало.

Перед глазами отчетливо всплыла картинка, как в пустом стойле рыдает и бьётся в истерике его мать.

Казимир вспомнил, как зимой мама отваривала картофелины в мундире, и они ели их еще горячими, перекатывая из руки в руку.

А потом, поздней весной она два или три дня аккуратно чистила картошку, чтобы сохранить на тонюсенькой кожуре вытянувшиеся «глазки».

Затем, вместе с остатками самой мелкой картошки, которую всю зиму специально откладывали для посева, они с мамой закапывали эти очистки с проросшими «глазками» в подготовленные земляные лунки.

Мелкую картошку тоже резали на две-три части.

Конечно, из таких шкурок картошка вырастала мелкая, но всё ж какой-никакой задел на зиму они заготавливали.

В начале июня 1944 года не стало и мамы.
Одним, особенно ветреным днём она пошла полоскать на реку белье, голова у голодной женщины закружилась.
Ну, и упала она с мостков-то прямо в ледяную воду…

Выбралась, дополоскала стиранное.
Ну, а кто ж его дополощет? Кроме неё некому.
Так и простудилась.
Ушла скоропостижно, в горячке.

Всё, что она добывала съестного — до последней крошки, отдавала сыну, а сама перебивалась с лебеды на воду.

Истощенный женский организм не выдержал затянувшегося горя, голода и непосильного деревенского труда.
Надорвался.

В том же сорок четвертом, с весны Казимир начал работать трактористом в колхозе — больше работать было некому.

Именно там, в поле кто-нибудь совал в руки трудолюбивому и худющему пацану с постоянной синевой под глазами — то вареное яйцо, то картофелину, то кусок запечённой брюквы, то щепотку сухарей.

Казимир выжил благодаря молодому организму, сердобольным сельчанам, да картошки, которую они посадили с мамой.

В середине июля, уже после смерти матери угрюмый сосед зашел к мальчику в гости.

Он принес небольшой глиняный горшочек меда со своей пасеки, молча поставил на стол и ушел.

Казимир уже не помнил, когда пробовал что-то по настоящему сладкое.
Он ел мёд и плакал.
От того, что вкусно.
От того, что остался один в пустом доме.
От того, что любимая мамка померла.

Летом и осенью всё ж, было полегче.
Спасали ягоды, грибы и свежевыловленная рыба.
В саду поспевали яблоки, груша, малина, вишня и крыжовник.

В зиму сорок пятого за свой тяжелый труд на тракторе Казимир был награжден медалью «За трудовую доблесть».

Не смотря на все трудности и страшное одиночество, мальчик страстно ждал с фронта отца, братьев и сестер.

Надеялся и верил, что прежняя жизнь ещё вернется.

Иногда он доставал из коробочки медаль и тряпицей натирал на ней красную звезду с золотистыми серпом и молотом.
Представлял как покажет потом родным свою награду, чтобы они знали, что он тоже боролся за Победу.

Казимир хорошо помнил, как в селе узнали про окончание войны.
Девятого мая с шести часов утра люди бегали из хаты в хату, обниматься.
Несли друг другу радостную весть.
Смеялись и плакали.

К вечеру собрали нехитрые столы прямо на улице, пели песни и снова обнимались.
Кто-то оплакаливал погибших, кто-то танцевал.
Казимир тоже радовался, подсвистывал под гармошку угрюмого соседа-пасечника, глядя как танцуют и радуются те, с кем он пережил страшное военное время.
А потом…

Первыми пришли похоронки на отца и старшего брата, оба погибли при взятии Берлина.

Отец восьмого мая, брат — девятого.
1945 года.

Летом пришла похоронка на сестру.
Погибла при обстреле санитарного поезда в апреле.
Сорок пятого года.

Последней была похоронка на среднего брата.
Тоже, в сорок пятом.
Парень подорвался на мине, оставленной фрицами на проселочной дороге.
Брат был сапером. Расчищал дороги для наших войск.
Всю войну прошли и… вот.

Вернулась с фронта только сестра — незнакомая, молчаливая, суровая тетка, пропахшая табаком и металлом.

Она была совсем не похожая на его любимую сестрёнку — веселую розовощекую хохотушку, которую они с мамой и бабушкой пару лет назад провожали на войну.

Стали жить вместе.
Вроде, и не чужие друг другу люди, но уже и не близкие.
Позже они переберутся в соседний город, где сестра устроится работать на завод, а Казимир будет заканчивать школу.

Ещё через несколько лет парня призовут в армию.
К сестре Казимир больше не вернётся.

Демобилизовавшись, он останется жить неподалеку от того места, где проходил службу.
На Урале.

…Казимир Исаакович вздохнул и достал очередную сигарету.
Да… Так жизнь и прошла.

Не успел обернуться и вот он — стоит на этом балконе уже вдвое старше своего отца, навсегда оставшимся под берлинскими стенами.

И всё же, несмотря на все потери, День Победы был для Казимира Исааковича святым праздником.
Хоть и скорбным.

С головой погрузившись в воспоминания, которые казалось бы давно похоронены в душе, Казимир вернулся в квартиру и прилег на диван.
И вроде уже всё давно отболело, а ишь ты…
Всё равно щемит.

Незаметно для себя, старик задремал.
Проснулся от того, что почуял запах горелого.
Пирог, мать его!

Большая комната была затянута зыбкой полупрозрачной пеленой, а на кухне смрад висел плотным туманом.

Вонь в квартире стояла страшная.
Казимир засуетился. Дрожащими руками выключил газ.
Открыл дверцу духовки.
Лицо овеяло жаром, а в нос ударил запах сожженной еды.

Внезапно за окном раздался истеричный вопль:

— Казимиииир!

Мужчина поморщился от досады.
Её ещё только не хватало!

— Казимииир! Ви горите? Казимир Исаакович, шоб ви оглохли!!!

Высунувшись в кухонное окно, старик вступил в короткую перепалку с вредной Сарой, затем вернул себя обратно в кухню и с помощью мокрого полотенца ухватился за горячий противень.
Вытащив его из духовки, швырнул остывать в раковину.

По двору разнесся очередной вопль:

— Казимир, я вам ещё раз скажу. Мы, таки горим, или уже нет?

Спешно открыв окна в обеих комнатах, Казимир вышел на балкон.
Сердце колотилось как бешеное, а кожа лица стала горячей.
Наверное, от духовки.

Мужчина посмотрел в сторону балкона соседки:

— Сара, шо ви орёте, как бешеная? Я вам уже ответил. Мы, таки, не горим.

Соседка не унималась:

— А чем, скажите нам, так воняет? Вашим безе?

— Пирогом.

— Из безе делают пироги?
Казимир Исаакович, четыре мишленовсие звезды вам на грудь!

Казимир почувствовал, что ему стало не хватать воздуха.
Лицо горело огнем, сердце колотилось, а руки предательски подрагивали.

Сара внимательно посмотрела на соседа.

— Казимир, вам нехорошо?

Старик мотнул головой.

— Нормально. Наверное, дыма надышался.

— У вас лицо, как у той вишни. Вы пили сегодня?

Казимир усмехнулся:

— Пил. Молоко. Я пойду…

Держась за косяк двери, вышел с балкона.

Сара тоже вернулась к себе.
Что-то во внешности соседа её настораживало.
Снова вышла на балкон.

— Казимир Исаакович, как ви там?

Сосед не отзывался.
Тогда она набрала номер его телефона.

Через пару-тройку гудков раздался хриплый голос Казимира:

— Алло!

— Ви чего не отвечаете?

— Сара, дайте мне умереть спокойно.

— Я вас ещё раз спрашиваю, как ви себя чувствуете?

— Хорошо.

— А что ви дышите, как та мышь, убегающая от кошки?

— Да, что-то сердце, как взбесилось…

Сара бросила трубку и пошла собираться.
Сосед врал, что ему хорошо.
Дышал он хрипло и часто.
И голос такой… ломкий.

Наскоро надев на себя платье и кофту, женщина направилась к выходу.
Когда она поднялась на нужный этаж, то нажала на дверной звонок и не отпускала палец с пластмассовой пимпочки до тех пор, пока за дверью Казимира не послышались шаркающие шаги.

Щелкнул замок и открылась дверь.
Казимир смотрел на соседку мутным взглядом.

— Сара, шо вам тут надо, если я вас не звал?

— Шо надо, то и надо! Буду я объяснять, будто у меня есть время!

Она подхватила Казимира под руку и осторожно довела до дивана, помогая мужчине присесть.

— Тонометр есть?

— Есть…

— Где?

— Вон, на столе.

Сара надела манжетку на предплечье Казимира и нажала кнопочку на светлом приборе.
Приборчик загудел.
Слушая пульс, который считывал тонометр, Сара сбилась со счета.
Манжета сдулась и на дисплее показались циферки.

Сара ахнула.

— 190 на 120! Пульс 138! Да, шоб ви сдохли. ви же можете умереть! Скорую, срочно!

Казимир снял манжетку от тонометра и махнул рукой:

— Какая скорая?! Сейчас съем таблеточку и полежу. Идите, Сара, домой. Я тут сам…

Сара уперла руки в бока.

— Счас! Вот всё брошу и пойду домой!

…Скорая приехала в рекордно быстрые десять минут.
Врач сказала, что это гипертонический криз.
Казимиру Исааковичу поставили укол.

Молодая фельдшерица сидела на табуреточке около дивана, ожидая когда у старика спадет давление.

Наконец, оно нормализировалось.
Больному предложили проехать в стационар, но от госпитализации Казимир решительно отказался.
Подписав необходимые бумаги, старик распрощался со спасительницами.

Сара проводила врача и медсестру до двери и вернулась обратно к соседу.

У Казимира нормализовался цвет лица и дыхание снова стало ровным.

Сара встала напротив дивана и уперла руки в бока:

— Ну, шо??? Таки, не сдохли? А ведь, вполне могли себе позволить порадовать соседку… Так, говорите в глаза мне! Как ви себя чувствуете?

Казимир невольно улыбнулся.

— Чую себя хорошо! Представьте, не издох!

— Как ваше давление? Таки, есть или уже нет?

— Давление — есть. Особенно, с вашей стороны. Сара, вам чисто случайно, домой не надо?

— Мине надо. Но я не хочу до завтра ночевать с трупом через стенку!

Казимир слабо улыбнулся:

— Но я же, как видите, жив! Хочь ви и мечтали за мой труп последние пятьдесят лет!

Сара повела бровью:

— Шо б ви знали — не все мечты сбываются… Шо ви сегодня ели?

Казимир потер подбородок:

— Кашу ел. Утром.

— А безе?

— Да, не делал я никакого безе. Я делал пирог. Он сгорел. Сара, я устал. Мне бы поспать.

Сара Залмановна недовольно посмотрела на мужчину.

— Спите, кто вам мешает! Я пошла домой. Но я вам ещё позвоню и не смейте мне не отвечать!

Женщина вздохнула и пошла на выход.

С соседями может повезти, а может — как всегда.
Казимир был где-то посредине.
Ни туда, ни сюда.
Как бы не плохо, но и не булочка с изюмом.
Конечно, не дай Бог, могло быть и хуже!
Но свезло.

Сара Залмановна вернулась к себе домой, взяла сумочку, надела на голову широкополую шляпу, водрузила на нос солнцезащитные очки и снова вышла на улицу.

…Ближе к вечеру с балкона и из распахнутых окон потянуло прохладой, благодаря чему квартира Казимира Исааковича почти проветрилась.

Лежа в кровати, он чувствовал себя на удивление хорошо, сердце билось ровно, из рук ушла противная дрожь и в ушах больше не шумело.

И тут зазвонил телефон.

— Ну, шо… Живы?

— Жив.

— Уже ходите?

— И хожу, и сижу, и даже стою!

Сара хихикнула:

— Стоит он… Тогда жду вас на лавочке.

— Где?

— На вашей лавочке у подъезда.

— Когда?

— Сейчас.

— Зачем?

— Мужчина, вас женщина приглашает на лавочку. Таки, шо ви кочевряжетесь?

Казимир вздохнул.

— Пятнадцать минут.

Сара Залмановна сидела на скамейке в нарядном синем платье с отложным белым воротником, украшенным вышивкой ришелье и в синих кожаных башмачках, когда-то сшитых на заказ.
В ушах поблескивали жемчужные серьги.

Сбоку от женщины пристроился непрозрачный белый пакет, который она заботливо придерживала рукой.

Стукнула деревянная дверь подъезда.
Казимир Исаакович вышел на крыльцо и, увидев Сару, удивленно присвистнул.

Вот как она это делает, зараза?

Сара удовлетворенно хмыкнула, довольная произведенным эффектом и
тоже окинула взглядом соседа.

Казимир побрился, надел на себя темные вельветовые брюки и светлую рубашку.

Не спеша подошел к лавочке, присел рядом с Сарой и, положив ногу на ногу, небрежно спросил:

— И шо вам от меня надо, несносная ви женщина?!

Сара улыбнулась.

Достала из пакета две фарфоровые чашечки с золотыми ободками и с розовыми цветками, художественно нарисованными на выпуклых боках.
Одну подала Казимиру.

Тот с удивлением взял тонкостенную кружку в руку.

Затем Сара выудила из пакета термос и осторожно разлила по чашкам хорошо заваренный ароматный чай.

Казимир втянул носом воздух.

— С мятой и душицей?

— Ага.

Заключительным жестом она извлекла из пакета коробочку, в которой на вощеной бумаге, прижавшись друг к другу лежали белейшие меренги, обсыпанные свежими ягодами и украшенные листочками зеленой мяты.

Казимир не смог сдержать улыбки, растекшейся по его лицу.

— Сара… Шо это ви удумали?

Соседка пожала плечами:

— Таки, каждый раз, когда ви будете хотеть сделать себе безе — ви будете палить свою квартиру! Меня это может довести до инфаркту. Ви знали, шо покупать воздушное в кондитерской — гораздо безопаснее?

Она осторожно вынула из коробочки одно пирожное и подала его Казимиру.

Чокнувшись своей чашечкой об соседскую, улыбнулась:

— Завтра праздник… За Победу?

Казимир кивнул:

— За Победу!

Откусил меренгу.
Зажмурился от удовольствия.
После этого игриво посмотрел на Сару:

— Могу я пригласить вас завтра на парад?