Шахерезада глядит глазами окаменевшей от горя нерпы.
Шахерезада, вам не шестнадцать, вы, между прочим, пенсионерка.
У вас, наверное, печень/почки, и ноги к вечеру ноют адски?
Какие сказки, Шахерезада? Какие могут быть, к черту, сказки?
От вашей прошлой, про что не помню, неделю в горле вспухала жалость,
Какого жанра такая штука, чтоб даже сердце над нею сжалось?
И все, что раньше казалось прочным, размякло, будто из пластилина?
Ложитесь молча, Шахерезада, я на диване вам постелила.
Любовь беспечна, а зло бездарно, летает птичка, наказан деспот.
В таких сюжетах — ни капли правды, мне эти ваши — уже вот здесь вот.
И разве может, скажите, кто-то смеяться, грудью упав на вилы?
Любовь, гуляя в овечьей шубе, любого делает уязвимым.
Никто не хочет, Шахерезада, в окошко глядя, увидеть бездну.
Никто не любит ни слишком старых, ни дико умных, ни сильно бедных.
Нас очень много, мы капли в море, а кто считает морские капли?
Оставь старанья, Шахерезада, глотни, не знаю, воды, пивка ли.
Я помню, где-то такое было: один боялся, но вышел тоже;
Одна ждала его дольше жизни, а он вернулся немного позже;
Один построил такую башню, куда нет хода постылой боли…
Их ровно тысяча или сколько? Давайте тыща вторую, что ли.