Осенью 1981 года в нашей квартире на Морской Набережной неожиданно появились гости издалека — двое английских евреев из Лондона, Aлан и Мэлколм, симпатичные ребята, один моего возраста, другой немного постарше. Для нас это было полной неожиданностью. Вообще-то я слышал, что отказников навещают иностранцы, но полагал, что это касается только известных отказников, таких, как Аба Таратута или Ида Нудель. Но гости объяснили, что они стараются навестить по возможности всех отказников, им важно поддержать людей, оказавшихся в трудном моральном и материальном положении. Некоторые, правда, пугаются появления иностранцев и просят больше к ним не приезжать, не относимся ли мы к таким? Мы к таким не относились.
К счастью, к этому времени я успел закончить основной курс английского языка и приступил к изучению усиленного, так что серьёзных препятствий к пониманию и изъяснению у меня не было. Собственно, изъяснялся я в основном с Aланом, а Мэлколм носился с маленькой Иришкой из комнаты в комнату, играл с ней в куклы, что-то рассказывал — и при этом они каким-то чудом друг друга понимали.
Гости пробыли у нас часа три и уехали, оставив приятные воспоминания, а вскоре мы получили письмо из Англии, от женщины, которая написала, что знает про нас от Aлана и Мэлколма и хочет с нами подружиться. Переписка завязалась всерьёз, и когда через пару лет Розалинд с мужем приехали в Ленинград, мы встретились, как старые друзья.
А пока, в конце 1981 года, я устроился работать страховым агентом. Через пару месяцев в нашу дверь позвонила женщина, работавшая в том же Василеостровском отделении Госстраха, что и я, и протянула свёрток, в котором был красивый бархатный сарафанчик и краткая записка по-английски: «Ирине от Мэлколма». Мы разговорились. У женщины (её звали Риммой Диннерштейн) стаж отказа был больше, чем у нас, и гости из Англии, попавшие в коммунальную квартиру, где она жила с мужем и 16-летним сыном, были не первыми. Она собиралась ехать только в Израиль и не понимала, как люди могут думать о каких-то других странах. С её помощью мне удалось на какое-то время переубедить Марину, и Римма начала учить нас ивриту, совершснно бесплатно, принося маленький кассетный магнитофон (у меня был только старый катушечный) и кассеты, на которых были не только уроки иврита, но и отрывки из книг об Израиле, о еврейском народе. Четырёхлетняя Иришка тоже участвовала в уроках. Письменным ивритом она, конечно, не занималась, но устно у неё получалось не хуже, чем у родителей. Весной Римма пригласила нас на Песах. И, хотя Арнольд, муж Риммы, в отличие от моего отца вёл седер на русском языке, у меня защемило в груди от воспоминаний о многолюдных седерах в родном доме.
Однако Марининого настроя на Израиль хватило ненадолго. Вскоре она снова начала говорить, что ехать туда — безумие и что уроки иврита — пустая трата времени. Занятия пришлось прекратить.
Тем временем каждые полгода я пытался снова подавать документы в ОВИР (их не всегда принимали), писал министру МВД, Брежневу, Андропову — всё было бесполезно. Отец писал по тем же адресам из Иерусалима — и с тем же результатом. На все наши жалобы отвечала та самая чиновница, на которую мы жаловались. Маня с бабушкой тоже обращались в ОВИР и тоже получали отказы, причём порой это смахивало на прямое издевательство. Один раз, когда Маня пришла в районный ОВИР за ответом, от неё потребовали привести её мать. Бабушка к тому времени уже очень плохо передвигалась. Маня попыталась объяснить это инспектору, на что последовал ответ: «В Израиль собирается — значит, и до нас доедет». С огромным трудом Мане и моей маме, которая случайно оказалась дома, удалось помочь бабушке спуститься по лестнице и сесть в такси. Когда, прождав довольно долго в коридоре, они наконец попали в кабинет, чиновница протянула им заготовленное заранее решение об отказе. Через две недели после этого, в ноябре 1983 года, бабушка умерлa.
Продолжение следует