— Пусть вас не смущает ее возраст, она живет одна, прекрасно себя обслуживает, категорически отказывается перебираться из Питера ко мне в Москву, так что никаких хлопот она вам не доставит. А квартира прекрасная, огромная, у Финляндского вокзала. Папа же генерал был. Если бы в 49-м его так нелепо не застрелили в Литве лесные братья, вообще все по-другому бы сложилось. Так что вы ей только коммуналку за пару месяцев оплатите, в сентябре уже я приеду. А пока живите сколько хотите..
Эмма явно хотела уже закруглить этот разговор, тема матери, живущей в одиночку в другом городе, да еще в девяносто лет, ее смущала, а оправдываться было не в чем, просто хотелось быстрее уйти. Она сунула ребятам посылку для Эвелины Карловны, скомкано попрощалась и с очевидным облегчением заторопилась на подъезжающий троллейбус. А Ира с Левой сунули сверток в чемодан и помчались на вокзал…
Они довольно легко нашли дом, действительно в пяти минутах от Финляндского вокзала и, позвонив в квартиру, замерли. Вместо вполне ожидаемого шарканья они услышали цокот высоких каблуков и с волнением переглянулись. Не хватало еще, чтоб бабка, ни с кем не советуясь, вселила какую-нибудь тетку. Вот будет номер? Куда им тогда деваться на ночь глядя?
Дверь открылась. Из квартиры на них глядело существо скорее из французского фильма, чем ожидаемая девяностолетняя генеральская вдова из военного городка. Совершенно бесплотная старушка-дюймовочка, в крохотных красных шлепанцах на 15-сантиметровой шпильке, в облезлом боа из страусовых перьев на обнаженных сухих плечиках и в апельсиновых шелковых брючках непонимающе разглядывала московских гостей выцветшими бледно-голубыми глазищами в пол лица.
— Здравствуйте, Эвелина Карловна, Вам должна была звонить из Москвы Ваша дочь Эмма по поводу нас. Мы — дети ее сослуживицы. Она сказала, что можно у Вас дней на 10 остановиться.
Старушка молча повернулась, но дверь не закрыла, и ребята поплелись за ней вглубь квартиры. Она провела их в огромную комнату с концертным роялем, указала на узенькую кровать с провалившейся панцирной сеткой и стоящую рядом козетку полукруглой формы. — Спать здесь! А спальня моя! Сладенькое привезли? Бабка скорее выдохнула, чем проговорила все это. Ребята радостно закивали, она оживилась и повела их на кухню. Там их ждало еще одно потрясение. Посередине кухни сидела невиданных размеров черная кошка с белой манишкой.
-Это Пусси. Она живет у меня 22 года. Мне подарил ее английский морской капитан. Но я отказала ему, хотя люблю военных. Не трогайте ее, она не терпит чужих рук. Только кормите. Она поест и уйдет на подоконник моей спальни смотреть на Неву. Кофе или чай я пью в десять утра. Прошу не опаздывать. Спокойной ночи.
Ира и Лева не успели ничего ответить, как старуха и кошка исчезли за закрывшейся дверью спальни. Ребята быстро выгрузили в холодильник московские деликатесы и, перешептываясь, отправились спать. День был бесконечный и трудный. Ира легла на кровать с сеткой, тут же оказавшись практически на полу, а Лева свернулся рогаликом на скрипучей козетке, и они мгновенно уснули.
Утром их разбудила Пусси. Она требовательно шарахнула лапой по Ириной кровати и, убедившись, что Ира открыла глаза, не поворачивая головы прошла на кухню и заскреблась в холодильник. Ира сунула ей пару кусков московской колбасы и кошка, аккуратно сожрав их, так же не глядя на кормилицу, продефилировала в спальню. Сквозь открывшуюся щель дверного проема Ира увидела инсталляцию смеси Капричос Гойи и сказки Перро «Спящая красавица». На огромной кованой кровати под балдахином из изодранных и висевших лоскутами кружев, утонув почти до полного исчезновения в пожелтевшей от времени и во многих местах залатанной перине, беззвучно спала Эвелина Карловна, а Пусси уже лежала сфинксом на широченном подоконнике и задумчиво глядела на Неву…
Ровно в десять хозяйка и гости встретились в кухне за чаем и завтраком. Бабка улыбалась, разглядывала москвича в треснувший пополам лорнет и с периодичностью говорящего попугая спрашивала, не военный ли он. На отрицательный ответ следовал вопрос:"А кто же???" - «Историк». Тогда старуха завершала допрос единственным обоснованным выводом:"То-то, я смотрю, Вы, друг мой, на еврея похожи…", но дальше все начиналось сначала. Ребята быстро допили чай и засобирались в город. Уже уходя и заглянув к Эвелине Карловне, чтобы согласовать время возвращения, Ира, похолодев, увидела, что та сидит в драном кружевном пеньюаре перед рамой давно утраченного зеркала и, вглядываясь в почерневшую от времени деревяшку, рисует, где Бог на душу положит, черные жирные брови и кирпичные румяна. Потом макает в пустую пудреницу вылезшую пуховку и водит ей по без того бледному и сморщенному личику.
-О, Господи! Вообще-то это не для слабонервных…- прошептала Ира Лёве, но они были молоды, недавно поженились и, не успев захлопнуть за собой дверь, уже хохотали и, взявшись за руки, побежали знакомиться с Питером. Они таскались по городу до темна, вернулись домой другой дорогой и обнаружили, что соседнее с ними здание — это знаменитая тюрьма Кресты. — Даже романтично! — почему-то решила Ира.
Десять дней пролетели незаметно. Ребята приходили только ночевать и падали замертво. Нормально поболтать и расспросить старуху так и не получилось, а было бы наверняка интересно! Судя по мебели, картинам, статуэткам и фотографиям, Эвелина была не обыкновенной вдовой генерала, а сама явно не из простых, скорее всего — даже очень высокородной. Но затевать разговор они побаивались, не готовые к непредсказуемой бабкиной реакции. И только присев выпить чаю перед дальней дорожкой, под предлогом предстоящего отчета генеральшиной дочери, Ира осмелилась спросить, отчего та продолжает жить одна, не едет в Москву к Эмме, рискует сломать шею в осеннюю питерскую скользоту и вообще ведет себя так опрометчиво.
Эвелина долго изучающе смотрела на собеседницу, потом сказала:" Вы, деточка, и родители ваши, как Эмма моя, уже родились и выросли в рабстве, вам и цепляться не за что. Если кто здесь что-то про свободу и понимает, то это, скорее всего, соседи мои — обитатели Крестов. Вам меня понять трудно. А я помню свободу. И жила всегда свободна. Дурочкой считалась. Генерал любил очень, сам был совсем из простых, а я-то нет. Кабы не сыпняк, я б со своими в Париже была… А так после лазарета чудом жива осталась и здесь застряла. В офицерском клубе уроки танцев вела. Генерал мужлан был, огромный, широченный. Раздавить и сломать меня боялся. Первый месяц, как поженились, прикоснуться не решался. Это уж я сигнал подала. Ясно было, что он — мой единственный способ уцелеть. Так и вышло, он и спас. А чужие думали, что малахольная, что вечная девочка и всерьез не принимали. А как его убили, считалось, что совсем умом двинулась. Тем более не лезли. Вот и прожила всю жизнь сама себе хозяйка, не зная ни кнута, ни окрика. Даже кошка такая же. Двадцать два года лежит на окне и своего капитана из Англии ждет, с Невы глаз не сводит. Мы уж с ней вместе здесь останемся. Глядишь, повезет, один корабль нас обеих заберет. Туда, где свободе пределов нет вообще… А Эмме скажите — все хорошо, мама делает зарядку, ест курагу и проживет двести лет…"