Мы старимся быстрее, чем хотим. Вдруг некуда становится податься, и кожа превращается в хитин, на теле образуя твёрдый панцирь. В плену железных рук и медных спин мы ищем сотни способов согреться, забыв о том, что между рёбер спит живое, а не каменное сердце. Но посреди больного февраля, где холод стёк на стёкла витражами, мы каждый раз играем по ролям и пир среди зимы изображаем. И зубы наши — вострые мечи, и губы на морозе индевеют. Любой, кто жизни будет нас учить, немедленно поплатится своею.
Нам в клетках из металла — благодать, броня на нас — могильная ограда, мы выучены скалиться и рвать, а большего давно уже не надо. В шеренгах отчеканивая шаг, мы яро подавляем приступ лени, хотя за нас и так всё совершат — и подвиги, и даже преступленья.
Однако все равно найдётся тот, кто без щита пройдёт сквозь поле боя. И этот откровенный моветон покажется вдруг правильным до боли, и молча мы начнём сдирать броню, и кожа быть железной перестанет. Я в глубине души похороню свои доспехи из дамасской стали. И белые цветы на месте лат, как символ перемирия, возлягут. Пускай вовсю поют колокола про нашу юность, глупость и отвагу. В футляре жить приятно и легко, но мы и без оков отлично спляшем, покуда заключительный аккорд не зазвучал в печальной песне нашей.
Устроим танцы в мёртвом феврале, абсурда и безумия на грани,
Впервые после долгих зимних лет вдруг заново друг друга обретая.