ЭМИЛИ: Что может случиться с ребенком в библиотеке?
ГЕРБЕРТ: С ребенком — ничего. С Францем — все. Он вполне способен начать свои день в библиотеке, а закончить его на арабских галерах. Усыновленным наследником капитана.

Так
расплывается
время.

На лестнице,
что пахнет сухою глиной,
молчит
безъязыкостью
ночи
спящей,
время путается
в узелки
в волосах арабских —
… показать весь текст …

Вот за что я люблю историю — нет такого короля, чья жизнь бы тебя чему-нибудь не научила. Так, в моменты усталости послушаешь про битву при Азенкуре, например, и отпускает. Или вот — Ода Нобунага. Чингис Хан. Чингис Хан как-то особенно, знаешь, он ведь взял титул Рамзеса, Кира и Дария — потрясатель вселенной. Фантастическая жизнь — ни одного поражения. Он больше, чем Цезарь — veni, vidi, vici. И ведь из какой дыры мира вылез. Знаешь, Герберт, для Рамзеса с хеттами дело было не в том, чтобы взять Кадеш, а в том, чтобы стать Рамзесом. Только мне больше бы — Чингис Хан, который и то, и другое, и третье, и все сразу. Замечательный человек — он не принимал полупобед, полумер, всё и сразу — и не «дай, Сульдэ», но «взял я, потому что Великий Хан, повелитель бурь, потрясатель вселенной».

Мед мой, если б звезды могли рассыпаться бриллиантово-кокаиновой пылью и смешиваться с запахом сандала, то это была бы ты. Иногда тобой сложно перестать дышать.

Бабочки закружили в воздухе, облепили пери.

Она отбивалась от них руками, а они ловили кончики её волос, подвисали на них.

Бабочное существо протянула мне руку, облепленную синими, изумрудными, коричневыми, красноватыми бабочками.

ALICE: Come, they don' bite.

Стоя с красивейшей девушкой Англии под полной луной в запахах тропиков, в сине-изумрудно-красноватом вихре, так и быть, ты примиряешься с существованием бабочек на земле.

А девочка смотрит на тебя жадно, как пери не должно смотреть на грешников, еще и не арабов.

Девочка смотрит на тебя, как валькирии на конунгов за секунду до столь распространенной в сагах, но от того не менее приятной фразы: да, конунг, давай, сделай мне сына.