Сыграй, прошу, сыграй.
И вдруг обрыва край,
И диких звуков бездна,
И бегство бесполезно.
По острию ножа
Проходишь, ворожа.
И каждый звук продленный,
Как провод оголенный.
Тут край. Остановись.
Но ты взмываешь ввысь,
Стихающая нота —
Площадкою для взлета.

А вместо благодати — намек на благодать,
На все, чем вряд ли смертный способен обладать.
О, скольких за собою увлек еще до нас
Тот лик неразличимый, тот еле слышный глас,
Тот тихий, бестелесный мятежных душ ловец.
Куда, незримый пастырь, ведешь своих овец?
В какие горы, долы, в какую даль и высь?
Явись хоть на мгновенье, откликнись, отзовись.
Но голос твой невнятен. Влеки же нас, влеки.
Хоть знаю — и над бездной ты не подашь руки.
Хоть знаю — только этот почти неслышный глас —
Единственная радость, какая есть у нас.

Устаревшее — «сквозь слез»,
Современное — «сквозь слезы» —
Лишь одна метаморфоза
Среди тьмы метаморфоз.
Все меняется, течет.
Что такое «штука», «стольник»
Разумеет каждый школьник,
И детсадовец сечет.
Знают, что «тяжелый рок»
Это вовсе не судьбина,
А звучащая лавина,
Звуков бешеных поток.
От скрежещущих колес,
Вздутых цен и дутых акций, —
… показать весь текст …

И речи быть не может
О том, что Бог поможет.
Он сам разут и наг,
Лишён малейших благ,
Он сам гоним и болен.
И с мёртвых колоколен
Ни звука — немота
На долгие лета…
И век безумный длится
И некому молиться.

На белый лист слова ронять,
Чтоб вы их после поднимали,
Им доверительно внимали.
А впрочем, вру — хочу, хочу,
О том лишь только хлопочу,
Мой стих стучится в чью-то душу
С мольбой назойливой: «Послушай»,
Отчаянно борясь за власть,
Рискуя без вести пропасть.

Еще и нет в черновиках
Того, что будет жить в веках.
Но есть огонь, вода, и трубы,
И трубный глас, и окрик грубый,
Все, отчего горят дотла
Или парят, раскрыв крыла.

Все отодвинуть и все миновать,
Лист незапятнанный разлиновать,
Ни заголовка, ни даты не ставить
И не задетым пространство оставить,
Чтобы вдоль линий струился поток
Несотворенных, неписанных строк.
В невоплотившемся и несказанном
Хрупкости меньше, чем в явном и данном. —
Не исказить его, не исчерпать,
Не замусолить и не истрепать,
Нет ни погибели, ни разрушенья
В мире предчувствия и предвкушенья.

И в городе живя, оплакиваю город,
Который смят катком,
Бульдозерами вспорот.
И стоя у реки, оплакиваю реку,
Больную сироту, усохшую калеку.
Оплакиваю то, что раньше было рощей.
Оплакиваю лес, затравленный и тощий.
На родине живя, по родине тоскую,
По ней одной томлюсь, её одну взыскую.

A на экране, на экране
И жизнь, и смерть; и слез, и брани
Поток; и лес воздетых рук,
Но нету звука. Дайте звук.
О, неисправная система:
Беззвучно губят, любят немо.
Как в неозвученном кино,
Стучу в оглохшее окно,
Зову кого-то и за плечи
Трясу, не ведая, что речи,
Что дара речи лишена,
И вместо зова — тишина.

Как живу? Рассказать тебе, как я живу?
Дождь стекает по вороту и рукаву.
Ни с того, ни с сего развезло, потеплело,
В водосточной трубе, как в апреле, запело,
Вместо снега повсюду струится вода,
В полушаге от счастья таится беда,
Кто ярился, тот нынче от нежности тает.
Боже правый, о как же нас, бедных, мотает.
Как мотает нас здесь — на планете Земля —
То кипения градус, то ниже нуля.

Однажды выйти из судьбы,
Как из натопленой избы
В холодные выходят сени,
Где вещи, зыбкие, как тени,
Стоят, где глуше голоса,
Слышнее ветры и леса,
И ночи черная пучина,
И жизни тайная причина.

В машинном реве тонет зов,
И вместо дивной кантилены
Звучит надсадный вой сирены
И визг безумных тормозов.
И все же надо жить и петь,
Коль петь однажды подрядился,
И надо верить, что родился,
Чтобы от счастья умереть.

И золотым дождем прольется
Листва, падет сплошной стеной,
Земля бесшумно повернется
Своею лучшей стороной,
И время бег свой напряженный
Прервет на самый краткий миг,
Чтоб разглядеть завороженно
Земли преображенный лик.

Не бывает горше мифа,
Чем про бедного Сизифа.
Все мы летом и зимой
Катим в гору камень свой.
Не бывает хуже пытки,
Чем никчёмные попытки,
Зряшний опыт болевой,
Труд с отдачей нулевой.

Срывание масок, сдиранье бинтов
Под скрежет разболтанных старых винтов.
Во зло ли всё это, во благо?
Куда ты летишь, колымага?
Давно мы загнали своих лошадей.
Во всём, говорят, виноват иудей.
Кого мы ещё не назвали
Из тех, кто виновен в развале?
Летит колымага, а в ней мордобой.
Виновен картавый, виновен рябой.
Трясут и мотают телегу,
Летящую в пропасть с разбегу.

Хороша та картина, что выйти за рамки стремится,
Чтобы в душу чужую ворваться, пробиться, вломиться,
Чтобы в происходящее вторгнуться, как-то вмешаться.
Та, чьи краски способны с сегодняшней гаммой смешаться.

Хороши те стихи, у которых есть резвые ножки,
Чтобы прочь убежать из-под мягкой и твёрдой обложки
И влететь, и проникнуть, и вторгнуться в самую душу,
Не спросив у неё: «А я здесь ничего не нарушу?»

Я голой роще, что сквозит,
Сегодня нанесла визит.
Мы поздоровались вначале,
А после дивно помолчали
Среди её лучей, теней
О том, что важно, мне и ей.

Не умирайте, Бога ради,
Пока находитесь в осаде,
В плену у майских соловьёв,
Которые со всех краёв
Стреляют в нас на пораженье,
Да не прорвать нам окруженье
И да не выйти из кольца,
И да не ведать нам конца,
И да не снимут с нас блокаду,
Вдруг взяв да оборвав руладу.

Что с того, что все уж было,
Что сегодня не впервой
В поле бабочка кружила
Над июньскою травой,

Что на хоженой планете,
Рытой вдоль и поперек,
Прогнозируемый ветер
Клонит к стеблю стебелек.

Все равно пою, тоскую,
Прямо с листьев пью росу
И тебе, пролить рискуя,
Каплю зыбкую несу.

Какие были виды
В садах Семирамиды!
Какие пирамиды
Умел воздвигнуть раб!
Какой владеем речью!
Но племя человечье
Всегда венчало сечей
Любой земной этап.
И то, что возвышалось,
Со страстью разрушалось,
С землёю кровь мешалась.
Была бы благодать,
Когда б с таким усердьем
Учили милосердью,
… показать весь текст …