Живём, а значит, умираем.
Ведь мы по-крупному играем
И ставим жизнь на кон,
Небесный свод с лучистым краем
Наш постоянный фон.
На этом фоне столь небесном
Со смертью мы в контакте тесном
Живём, и наш союз
Навек скреплён лучом отвесным,
И нет прочнее уз.

Снова жаркое лето. И солнце в зените.
И натянуты все животворные нити.
И, спускаясь с небес, вьется нить дождевая,
За живое любую из них задевая,
Заставляя звучать. И вот-вот оборвется
Животворная нить. Но покуда поется
И танцуется нам в мировой круговерти,
Будем петь и кружить, и ни звука о смерти.

Всё скоро кончится — увы или ура…
Вот-вот услышу я: «Пора, мой друг, пора»,
Пора, пора, а я ещё не поняла
Мила мне жизнь моя земная — не мила,
А я ещё не научилась бытовать,
Вставать и падать, и, упав, опять вставать,
Я всё ещё на этом свете новичок,
И до сих пор я обживаю тот клочок
Земли, где жёлтая лежит поверх травы
Листва осенняя. Увы, мой друг, увы…

Всё обращаюсь к Тебе, обращаюсь.
То ли здороваюсь, то ли прощаюсь,
То ли о чем-то пытаюсь спросить.
Господи, трудно меня выносить.

Я и сама себе так надоела.
Но что поделаешь, коль наболело.
Что ж Ты все время молчишь, ни гу-гу,
Даже когда я дышать не могу?

Но душе нельзя без корма.
Коль ничтожна пищи норма
И дана сухим пайком,
Всё, что нужно для прокорма,
Сыщет, бедная, тайком.
И найдёт, подобно птице,
Два глотка живой водицы,
Вечной радости зерно,
Вечной истины крупицы
Там, где глухо и черно.

А в разбомбленном доме висит календарь,
Точно, как у меня. Мне такой же купили.
Календарь почернел, так как дом разбомбили,
Превратив чьи-то радости в пепел и гарь.
И висит календарь неизвестно на чём —
На какой-то веревочке, ниточке, леске,
И играет остаток цветной занавески
С заплутавшим случайно печальным лучом.

А надо так растягивать меха
Веселой и отчаянной гармошки,
Чтоб стало ясно — вот он свет в окошке,
А вот всего лишь мусор, шелуха.
И чтобы тот, кто в мелочах погряз,
Жить приучившись на корму подножном,
Вдруг замер в ожидании тревожном,
И чтобы робкий вдруг пустился в пляс,
И чтоб — в верхах ли музыка, в басах —
Звук замирал лишь там, на небесах.

Жить сладко и мучительно,
И крайне поучительно.
Взгляни на образец.
У века исключительно
Напористый резец,
Которым он обтачивал,
Врезался и вколачивал,
Врубался и долбил,
Живую кровь выкачивал,
Живую душу пил.

И ангел в жилище моем поселился
И всем, чем он полон, со мной поделился.
И я шевельнуться боюсь рядом с ним,
Чтоб не был он мной ненароком тесним.
И перышко с ангельских крыльев упало,
И мне хоть чуть-чуть белизны перепало.

Привести бы все в систему:
На одну больную тему
Вариаций целый рой…
Мудрено ль пройти сквозь стену
Одержимому игрой,
Одержимому, чьи руки
Извлекать способны звуки
Из бездонной тишины.
Вечной радости и муки
Знаки бегло прочтены.
И мотив неуловимый
Растекается лавиной,
И вскипает, все круша…
Ты алкала доли львиной,
… показать весь текст …

Должно быть, под угрозой пытки,
Когда висела жизнь на нитке,
Я выставила напоказ
Все, что чужих боится глаз.

Должно быть, клали соль на ранку,
Чтоб вывернулась наизнанку,
Не утаила ничего:
Ни сна, ни вздоха своего.

Ни сна, ни помысла, ни муки.
Должно быть, мне ломали руки,
Твердя с зари и до зари:
«Ведь хуже будет, говори».
… показать весь текст …

Коль поглядеть, когда рассвет,
На берег чистый,
Увидишь ярко-желтый цвет
И золотистый.
Увидишь иву над рекой
И две берёзы —
Ненарушаем их покой,
Прозрачны слезы,
И добавляет листопад
Свеченье миру.
И коль на самый светлый лад
Настроить лиру,
То можно петь о том, как след
Живет и тает,
… показать весь текст …

Нельзя так серьезно к себе относиться.
Себя изводить и с собою носиться,
С собою вести нескончаемый бой,
И в оба глядеть за постылым собой,
Почти задохнувшись, как Рим при Нероне.
Забыть бы себя, как багаж на перроне.
Забыть, потерять на огромной земле
В сплошном многолюдье, в тумане, во мгле.
Легко, невзначай обронить, как монету:
Вот был и не стало. Маячил и нету.

Когда мы будем глухи, немы
И знать не будем кто мы, где мы,
И день какой бежит за днем,
Тогда-то мы и отдохнем
И даже небеса в алмазах
Увидим. Впрочем, в этих фразах
Нужды не будет никакой,
Когда наступит ТОТ покой.

В этой области скорби и плача,
Где эмблемою — череп и кол,
Мы привыкли, что наша задача
Наименьшее выбрать из зол.
Мы усвоили: только лишь крестный,
Крестный путь и достоин и свят,
В канцелярии нашей небесной
Канцелярские крысы сидят.
Ты спроси их: «Нельзя ли без муки?
Надоело, что вечно тоска».
Отмахнутся они от докуки,
Станут пальцем крутить у виска.

Идут по свету дяди, тёти,
И все они в конечном счёте
Куда-нибудь придут.
Ну, а душа — она в полёте,
Она ни там, ни тут,
Коль есть она. А если нету,
Придётся бедному поэту
Вот так писать в тиши:
«Людской поток течёт по свету,
Течёт — и ни души.»

Это все твое. Бери:
Снегопады до зари,
Снегири, пруды, аллеи —
Все твое. Бери смелее,
Коли знаешь, как сберечь
Жизни сбивчивую речь,
Из каких волокон прочных
Сделать сеть для дней проточных.

Ты ни к чему не пригвожден.
Ты сброшен в пропасть, так лети.
Лети, цепляясь по пути
За край небесной синевы,
За горсть желтеющей травы,
За луч, что меркнет, помелькав,
За чей-то локоть и рукав.

Тихонько дни перетасую
И тот найду, когда в косую
Линейку чистую тетрадь
Так сладко было открывать,
Когда, макнув перо в чернила,
Писала: «Мама Лушу мыла» —
Все буквы в домике косом.
А за окошком невесом
Кружился лист. Смотри и слушай:
Вот мать склоняется над Лушей,
Трет губкой маленькую дочь,
А ветер лист уносит прочь.

Храни нас Бог, храни, храни.
Мы в этом мире без брони.
Земля уходит из-под ног.
Но, Господи, и Ты бы мог
Любой душе средь бела дня
Шептать: «Храни, храни Меня».