В похмельные утра жестокие
Из мути душевной являлись
Мне мысли настолько глубокие,
Что тут же из виду терялись.

В момент обычно вовсе не торжественный
Вдруг чувствуешь с восторгом идиота
Законченность гармонии Божественной,
В которой ты естественная нота.

Живя не грустя и не ноя,
и радость и горечь ценя,
порой наступал на г. но я,
но чаще — оно на меня.

Россия тягостно инертна…
В азартных играх тьмы со светом,
И воздаётся лишь посмертно,
Её убийцам и поэтам!!!

«…Три года назад я перенес очень тяжелую операцию…

Нет, начать надо с предоперационной.
Лежу я там, уже немножко уколотый, ожидаю своей очереди.
И тут ко мне подходит мужик в зеленом операционном костюме и говорит: «Игорь Миронович, я из бригады анестезиологов. Я пришел сказать, что мы вас очень любим, постараемся — и все у вас будет хорошо. А вы вообще как себя чувствуете?»
Я говорю: «Старина, я себя чувствую очень плохо, начинайте без меня».
Он засмеялся…

Сделали мне операцию, и после повалили в мою палату врачи, кто на иврите, кто на русском желают мне здоровья и уходят, а один все не уходит. Такой худенький, совсем молоденький, лет 35 ему.

Он говорит: «А почему вы ничего не едите? Надо бы есть, уже второй день. Может, вам выпить надо?»
Я говорю: «Конечно! А у тебя есть?»
Он говорит: «Ну да, у меня есть немного виски&ra

Пути судьбы весьма Акружны,
И ты плутать ей не мешай;
Не искушай судьбу без нужды
И пА нужде не искушай

Чего-ж еще? Курить я бросил. Здоровье пить не позволяет. А на душе глухая осень, как Б… дь на паперти гуляет !

Наше время ступает, ползёт и идёт
По утратам, потерям, пропажам,
В молодые годится любой идиот,
А для старости — нужен со стажем.

Зря ты, Циля, нос повесила:
Если в Хайфу нет такси,
Нам опять живется весело
И вольготно на Руси.

По замыслу Бога порядок таков,
что теплится всякая живность,
и если уменьшить число дураков —
у них возрастает активность.

Я искренне люблю цивилизацию
И все её прощаю непотребства
За свет, автомобиль, канализацию
И противозачаточные средства.

Знать должен всяк и помнить каждый
Свой герАический верша пА жизни труд
Шо рельсы наши кончаЦа Аднажды
А после их и вовсе уберут

Год, наверное, 96−97-й. На постоянное жительство въезжает пожилой еврей, в прошлом полковник авиации. Он проходит собеседование через переводчика, который мне это и рассказал.
На собеседовании чиновник из чистого любопытства спрашивает: «А почему Вы уехали из России, Вы ведь сделали такую карьеру?!»
Полковник отвечает: «Из-за антисемитизма».
Чиновник допытывается: «А как это Вас лично задело? Все-таки Вы доросли до полковника».
Еврей говорит: «Смотрите, в 73-м году, когда в Израиле шла война, наша подмосковная эскадрилья готовилась лететь бомбить Тель-Авив. Так вот, представьте, меня не взяли!»

Напрасно совесть тягомотная
В душе моей свербит на дне:
Я человек — ничто животное
Не чуждо мне.

Тлетворной мы пропитаны смолой
Апатии, цинизма и безверия.
Связавши их порукой круговой,
На них, как на китах, стоит империя.

Неужели, дойдя до порога,
Мы за ним не найдём ничего?
Одного лишь прошу я у Бога:
Одарить меня верой в Него.

Как просто отнять у народа свободу:
её надо просто доверить народу.

Уже беззубы мы и лысы,
в суставах боль и дряблы члены,
а сердцем все еще — Парисы,
а нравом все еще — Елены.

Она совсем не в тягость мне,
моя высокая харизма,
и я использовал вполне
её по части по.изма.

Моя игра пошла всерьез —
к лицу лицом ломлюсь о стену,
и чья возьмет — пустой вопрос.
Возьмет моя! Но жалко цену…