Самое страшное-это время.Время.Мгновение, которое мы переживаем и которым всё-таки никогда не владеем.

Каждый человек живет при одной-единственной декорации; он свято верит, что только она существует на свете, не ведая, что декорациям нет числа. Но он живет на фоне своей декорации до тех пор, пока она не становится старой и потрепанной, а потом эта рваная серая тряпка покрывает его, подобно серому савану, и тогда человек снова обманывает себя, говоря, что наступила мудрая старость и что он потерял иллюзии. В действительности же он просто так ничего и не понял. Мудрость всегда молода.

Стены бара расступились, и это уже был не бар-это был уголок мира, укромный уголок, полутемное укрытие, вокруг которого бушевала вечная битва хаоса, и внутри в безопасности приютились мы, загадочно сведённые вместе, занесенные сюда сквозь сумеречные времена.

Лучше умереть, когда ещё хочешь жить, чем умереть, когда и впрямь хочешь смерти.

-Нет у меня никакого горя. Голова болит.
-Это болезнь нашего века. Лучше всего было бы родиться без головы.

Он предлагает, чтобы при объявлении войны устраивалось нечто вроде народного празднества, с музыкой и со входными билетами, как во время боя быков.
Затем на арену должны выйти министры и генералы враждующих стран, в трусиках, вооруженные дубинками, и пусть они схватятся друг с другом. Кто останется в живых, объявит свою страну победительницей.
Это было бы проще и справедливее, чем-то, что делается здесь, где друг с другом воюют совсем не те люди.

Это же прекрасно-однажды до изнеможения заниматься работой, для которой требуются только глаза и руки.

Она была очень хороша, и он знал, что любит её. Она не была прекрасна, как статуя или картина; она была прекрасна, как луг, овеваемый ветром. В ней билась жизнь, та самая жизнь, которая, случайно столкнув две клетки в лоне матери, создала её именно такой.

Ах, вспомним же чудесное время, когда мы были ещё хвощами и ящерицами,-этак пятьдесят или шестьдесят тысяч лет тому назад, Господи, до чего же мы опустились с тех пор…

Грусти, давай выход чувствам, и тогда ты скорее от них избавишься.

Человек Живет на семьдесят пять процентов исходя из своих фантазий и только на двадцать пять — исходя из фактов; в этом его сила и его слабость.

— Про то, что у него ранение в легкое, мне ничего не известно. Но, может быть, с перепугу… У него было плохое сердце…
— От этого не истекают кровью…

Мы смотрим на вечернюю зарю. Пыхтя, подходит поезд и исчезает в черном дыму. Странно, думаю я, сколько убитых видели мы во время войны — всем известно, что два миллиона пали без смысла и пользы, — так почему же сейчас мы так взволнованы одной смертью, а о тех двух миллионах почти забыли? Но, видно, всегда так бывает: смерть одного человека — это смерть, а смерть двух миллионов — только статистика.

Гимн коктейлю

…
Каждый коктейль — музыкальное произведение. Бывают коктейли в до мажоре; разве можно представить их без коньяка? Или коктейль в ля-бемоль миноре без ананаса? Разве возможен нежный экспромт в ми-бемоль мажоре без ванили и ликёра «Кордиаль-Медок»?

Заманчиво создать симфонию момента, сонату настроения. Вступление — светлое аллегро кюрасао, основные темы состоят из коньяка и водки, за которыми может следовать секвенция из небольшого количества очень старого портвейна. Затем — андан…
… показать весь текст …

Она чувствовала себя среди платьев и туфель как пьяница в винном погребе.

Иногда удается спросить себя, только когда спросишь другого

В хладнокровных размышлениях можно растопить ненависть и обратить её в целеустремленность…

— Нет, мне кажется, мы живем в век консервов.
— Консервов? Почему?
Равик показал на газеты.
— Нам больше не нужно думать. Все за нас заранее продумано, разжевано и даже пережито. Консервы! Остается только открывать банки. Доставка на дом три раза в день. Ничего не надо сеять, выращивать, кипятить на огне раздумий, сомнений и тоски. Консервы. — Он усмехнулся. — Нелегко мы живем, Борис. Разве что дешево.

Кому не везёт, тот, и в носу ковыряя, сломает палец.

Она обняла мою голову.
-Иногда бывает очень приятно, когда можно ни о чем не думать. Не делать все самой. Когда можно опереться. Ах, дорогой мой, все, собственно, довольно легко,-не надо только самим усложнять себе жизнь!
На мгновение я стиснул зубы. Услышать от неё такое! Потом я сказал:
-Правильно, Пат. Правильно!
И совсем это не было правильно.

Я начал писать стихи еще на фронте, но там это имело какой-то смысл — они на несколько мгновений уносили меня прочь от действительности, служили как бы маленьким очагом сопротивления и веры в то, что существует на свете еще нечто, кроме разрушения и смерти.