До предела тоскою сжатые /чьи бы пальцы лица коснулись/, мы — чужие на этих улицах, как слепые без провожатых.
Тут прохожие, будто устрицы, прячут нежность за твёрдым панцирем и стенаньем гостей прокрустовых переполнен тот город — карцер.
И смертельной жарой измучены перебитые телом души: мы натасканы и обучены только голос либидо слушать.
Где поэзия стала прозою, там, по краешку преисподней, эта жизнь /наркоманка-сводня/ ложью тянет нас в подворотню.
За последней смертельной дозой.

Тишина кромешная, живая, накрывает город полусонный,
так душа из тела убирает разом / необдуманно заслоны.
Как принять за чистую монету этих рук неистовых касанья?
Тлеет предпоследней сигаретой неизбежность долгого прощанья,
но пока бреду по зыби топкой, увязая в жертвоприношеньи.
Только пальцы пробегают робко загорелой тропкой плеч и шеи —
отвечаешь дрожью позвонковой, стуком сердца, раненого дважды.
Мы с тобою сотни лет знакомы. Остальное, думаешь, так важно? …

Люблю этот дворик, укрытый от всех ветров домами в потёках растресканной штукатурки.
Пёстрая стая дворовых котов делит пространство, как шахматные фигурки.
Здесь я бываю нечасто, три раза в год, после звонков с незлобной живой угрозой,
в этом дворе семьдесят лет живёт нашей семьи знакомая — тётя Роза.

-Мейделе, ты? Проходи, не мети порог — слышу в который раз, и улыбка душит.
Голос её хрипловат и лениво-строг. Время дородных красавиц сушит,
но остаётся что-то в движеньи рук, и понимаешь — м…
… показать весь текст …

Мне, почему-то, видится старый дом, хоть не бывала в нём никогда.
Сказочный быт, перевёрнутый кверху дном, вот он какой… остаться бы навсегда
в шестиметровой келье, вдвоём с тобой /слева — зовёт постель, справа — глядит окно
в мир первозданный и нулевой/. Бледного потолка тонкое полотно-
словно альбомный лист, сладкая ждёт игра:
на языке любви истину объяснить, тем, кто ушёл вчера.
Ходики томные, старый резной буфет,
низенький стол на витых ногах,
сквозь занавески стелется чистый свет…
Взглядом и телом себе невозможно лгать,
страсти и нежности — поровну / на разрыв,
воском податливо таю в твоих руках,
где же ещё нам прикажешь быть,
если не в этих снах?
… показать весь текст …

Что говорить?
Наполненность пустотой
переносима душой и носима телом.
Просто случился досадный сбой
в ритме сердечном.
Харкает шумом белым
город, ставит живущим своё тавро,
крылья погибшим вправляет жадно.
Пусть я всего лишь его ребро,
чувства мои нещадно
втоптаны в пыль городских дорог
ждущей любви ногою.
Если меня и придумал бог,
я тех слезинок стою,
… показать весь текст …

Он был жесток не по своей вине — ведь, если выворачивают крылья,
душа должна утраивать усилья, сражаясь с бездной в самой глубине.
Но после боя тянет отдохнуть, к плечу иному прислонившись сердцем,
свой опыт забывая, соскользнуть в объятья и до нежности согреться.
Почувствовать, как, в сумраке густом, желанье, мощной серебристой рыбой,
бьёт по песку неверия хвостом и заставляет делать первый выбор:
уйти от пустоты и темноты, забыть о грешной круговой поруке,
сказать глазами незнакомой «ты», принять её доверчивые руки,
и жизнь вдохнуть в чужое естество, что будет самой самости дороже …

Не оставляйте, ангелы, того, кто носит свет под обожжённой кожей.

Выспаться мне недолго — с трех до пяти утра. Дальше наступит «Час Волка». Странно-глухая пора. Время занятий любовью с теми, кто незнаком. Время делиться кровью, плотью и языком. Время воспоминаний, глупостей и потерь. Время без состраданья спрашивать — как теперь… Время таить дыханье. Время давать зарок. Время смотреть в слезами залитый потолок…
А в полседьмого случайно перекатываешься на другую подушку и от запаха его тела отчаянно выворачивает наизнанку душу…

От глухой неизвестности двое теряют способность к дыханию.
Понимают, что голой честностью очень легко пораниться
и другому подрезать и без того опавшие крылья,
обнаружить себя, железных, плачущими в бессилье.
Но ничего поделать с этим не получается —
лекарство от яда, подчас, сильно не отличается.
Чтобы быть лекарем / не отравителем
важно знать дозу и меру.
А для небесной обители
прав будет тот,
кто проиграет
первым.

Ты ведь иначе не смог бы, мой верный друг?
Только вот так — по живому, сквозь смех и слёзы,
доверху крепкий душевный забив сундук
скарбом нехитрым отживших своё эмоций.
Что же, теперь один сможешь их достать,
ловкими пальцами горе — комедианта,
и перебрать … а, может быть, и продать,
если вдруг хватит терпения и таланта.
Если не хватит, брось на дороге дней,
выгребут/подберут — много людей досужих.
Карт не храни, петляй, заблудись сильней:
так поступают все, кто себе не нужен.
Пусть в ожидании новых ночей слепых
бьётся за рёбрами тихая неизбежность …
… показать весь текст …

А на прощание хочется снега …
Чтобы в полёте он медленно таял
и разливалась пуховая нега
над горожан озабоченной стаей.
Хочется моря со льдом вперемежку
/лучший коктейль для уставшей души/.
Я в сновиденьях забыла усмешку,
что на лице рисовать ты спешил
бледными стылыми красками скорби,
серым оттенком чужой пустоты …
Чтобы не быть неоправданно-гордой
я оставляю простые мечты,
в путанных улочках старого места,
где моя жизнь бесконечно понятна
… показать весь текст …

Сны не сбываются — просто приносят дрожь, берег души укрывая слоистой пеной.
Дай только время, когда-нибудь утечёшь кровью дурной из прокушенной жизнью вены.
Доктор дежурный назначит двойной укол, чтобы отшибло желание выть и память,
и пожурит за то, что заблёван пол липкими сгустками сердца — её стихами.
Только сиделка — вера, в глухой ночи, тихо поправит колкое одеяло
и посидит поблизости / помолчит, чтобы бедняжке немного спокойней стало.
… как перестанет сниться словесный тир, злоба, бессилье, грубости и запреты
— выпишут в старый, зовущий, безумный мир новую душу из старого лазарета.

Вены не пилятся новым ножом,
тупость лезвия старого им привычней.
Если быть откровенной, то и мой новый дом
не зовёт так как тот, что завален был купленной лично
хренью с блошиного рынка Ле Пюс
/помнишь за чистоту бесконечные войны?/.
Я теперь разучилась смеяться под блюз,
но зато мне всё реже становится больно.
И вино не саднит поцелуем твоим,
и язык забывает солёную сладость.
Всё, что так бессловесно — понятно двоим,
для других только тест на минутную слабость.
Что ж, его не сдала и вернусь через год,
пересдать/переждать/пережить/пересниться.
… показать весь текст …

Для меня любовь неземная — платье голого короля.
Приходи туда, где моя земля по дождю твоему голодает.
Где секундной стрелкой стираются в пыль минутной стрелки бега,
там, в сетях мечты, созревает быль и прощение ждёт врага.
Не привьётся к телу души лоза, кружевами хмельных ночей,
но смогу твои прочитать глаза и почуять жизнь горячей …
Непохожесть — моя судьба, а молитвы слова тихи:
заплутавших душ ворожба песней снов утечёт в стихи,
и без правил заставит быть, пробивая тоску и тлен …
Что иным как постылый плен, для меня — путеводная нить.

О первом почти не помнит — ну был, и того довольно
/желание тёмным комом, с боязнью, что будет больно,
накрыло и отпустило, как бабочку пятерня/.
Она никого не любила податливо, до вранья,
вразрез раскрывая сердце, сгорая до середины,
но планы её нарушил ненужный чужой мужчина.
На пару ночей приятель, подхваченный на дороге,
когда полуночная темень ножом проникала в душу.
В динамиках пела Нина, лениво болтали о боге.
«Мне кажется, я не струшу, впервые его увидев,
ведь слишком много вопросов ост…
… показать весь текст …

Снова пишешь и снова мне, приучаю себя по утрам острым ногтем вскрывать конверт и сжиматься от новых ран.
Поджигать фитили сигарет, наводить чёрный крепкий чай и считать, сколько раз печаль промелькнёт среди твёрдых «нет».
Поменявшей кожу змеёй проникать в тебя между строк … не коварен и не жесток заплутавшийся демон мой, просто слишком устали ждать эти крылья небес и света, и способностью унижать прикрывают клеймо поэта.
Мы не терпим с тобой тепла на плече от чужой руки, а инстинктами управлять научились, с виной и болью.
Я бы всё почти отдала, чтобы ты, с моей влажной щеки, снова нежно откинул прядь, туго спутанную любовью.

Занавес. Хватит. Весна на исходе, лето змеится жарой в подреберье.
Слёзы последние стоит потратить /данью недавно заученной моде/ на развесёленькое погребенье
чувств и эмоций, которыми жили, словно глотком первосортного виски.
Может, отбросим ненужные крылья и разойдёмся уже по-английски?
Не доживая до образа суки, тянущей дичь из гнилого болота.
Чёрт … до сих пор я ищу твои руки. Правда, всё реже и только на фото.

Люблю твою злость, пойми меня верно — ты в ней обнажаешься, до предела.
Веселый глянец, с оттенком скверны, идёт не всем … насколько ты смелый
и безрассудный — до первой крови? Способен верить, что память вечна?
Мы слишком долго искали встречи, в пространстве жадно зовущих коек.
Могли бы раньше переиначить живые страхи, стальные буквы?
Тогда наивный внутренний мальчик не вырос бы сильным, пустым и грубым,
и не искал бы чужие путы, своей судьбы обрывая нити.
Погулливерившим лилипутам бывает так не хватает прыти,
а то, что видится словно пропасть, на деле — дырка не шире пальца.
Вращает ветра тугую лопасть земля, ногами простых скитальцев
и криво ставит любовь печать, на теле, страждущими руками…
Как долог путь, от паха и до плеча, если скользишь по нему губами.

Ты ведь иначе не смог бы, мой верный друг?
Только вот так — по живому, сквозь смех и слёзы,
доверху крепкий душевный забив сундук
скарбом нехитрым отживших своё эмоций.
Что же, теперь? Один сможешь их достать,
ловкими пальцами горе — комедианта,
и перебрать … а, может быть, и продать,
если вдруг хватит терпения и таланта.
Если не хватит, брось на дороге дней,
выгребут/подберут — много людей досужих.
Карт не храни, петляй, заблудись сильней:
так поступают все, кто себе не нужен.
Пусть в ожидании новых ночей слепых
бьётся за рёбрами тихая неизбежность …
… показать весь текст …

Застыну живым отраженьем,
повторяя изгибы и впадины,
прижавшись к голой спине.
Претит любое движенье,
ноют душевные ссадины
и пусто внутри и извне.
Будто не ты час назад
брал меня жадно /яростно.
Словно не я отдавалась до дна /покорно.
Мысль о тебе многоярусна
и бессознательна,
за белым ярусом обязательно
позже последует чёрный.
А, если бы не было кожи этой,
… показать весь текст …

Бесит, что я в корсете?
Мол, рамками ограничена,
всегда сохраняю чёткую форму
и не стекаю к ногам Повелителя
самочкой ждуще — покорной.
Плотный шёлк и китовый ус —
вот основа моей Вселенной,
я боли давно не боюсь
густой и открыто-венной
там, где обычно у девочек
сердце предательски бьётся.
Прячу тело душевное
в чёрной крутой упаковке.
Как ему в нём живётся,
… показать весь текст …