Сняли швы
отпустили домой
третий день привыкаешь
любое движение дарит
резкую боль,
но двигаться необходимо
и ты это знаешь

потом
исчезает синяк от уколов
бледность
сменяется первым загаром
шрам справа уже часть тебя
не так замечается в зеркале ванной
… показать весь текст …

Уходя — уходят,
мой мальчик,
ты знаешь?
И не отрезают
за пальчиком пальчик
наивному детскому чувству.
Любить — искусство,
неведомое искусствоведам,
знакомое лишь работягам — невеждам:
вольным художникам и малярам,
труженикам сердечных кистей и красок.

Не тяжело ли тебе без надежды,
в свете бездушных рамп,
… показать весь текст …

И когда я такая — простая,
со спутанными любовью волосами,
ещё не кошка/уже не львица …
Будешь ли вспоминать в своей стае?
Буду ли тебе потом сниться,
ушедшему в самоволку,
по молчаливому несогласию?
Ценю в тебе вожака/волка,
желаю ему счастья.
А счастье — это ведь воля,
не говори, всё знаю.
Как перекати — поле
в закатных лучах сгорает,
так и я без огня и дотла,
… показать весь текст …

«А что если он, как и я, подвешен на ниточках тонких и связан с тоской бытия как кукла с небрежным ребёнком? Живёт в любопытных руках, которые мнут и терзают, и смотрит на небо сквозь страх, живыми большими глазами? Но молится только о том, как это продлить безотчётно — ведь в мире бездушном, большом, так трудно решаться на что-то. Вдруг время другое придёт, зачтутся потери\увечья, а в кукольном сердце уснёт осколок мечты человечьей? И что же проснётся тогда? Узнаю в положенный срок…»
Как тесно в коробке гадать о будущем бедной Суок.

… И была я самой прекрасной на свете, и не думала даже, что может быть по-другому.
В залитых солнцем проулках играли весёлые дети, гоняли мяч по морскому песку.
Смуглые рыбаки привозили треску, вечерами с песней чинили тягучие сети, а роднило всех ощущение дома.
Почему и откуда мне это знакомо — до боли, как будто я с прошлым в разлуке.
Я ведь помню тебя, большеглазого, как византийская фреска, ты опускался рядом со мной на колени,
подносил к губам загорелую руку… с огромного моря тепло и резко дули ветры, и уносили тени
двух людей, нашедших себя, в шуме вечного мира прибоя… сотни лет колышутся старые сети
у домов, где спят уставшие дети, а родители пьют молодое вино
и под тёплым солёным небом, у жемчужно-серого моря ищут разное, а находят одно…
просто жизнь…

В медной кадке балконной наконец расцвели пионы и на тёплом полу загрустил тонкий пепел весенней пыли.
Рот души переполнен по полной тёплой кровью стихов нерождённых, но плюёт её без усилья,
как слова полустётрой молитвы в мире детского сна, где неправда и боль под запретом.
А вокруг весна — бесконечное поле битвы между душной сладостью трав и солёностью ветра.
И лавандовый масляный шёлк разбросан в округе привольно,
и кольцом Уробороса горизонт сливается с морем.
Символ веры /любви стократно переплавлен огнём желания
и легко по тропе закатной уходить в пустоту молчания.

Смягчить акценты, расставить точки, да добровольно отдаться плену?
Нам проще посыпать сухим песочком залитую кровью арену.
И вновь сражаются два тореро под вой толпы ненасытный / жаркий,
ведь в них невинная хабанера переродилась в любовь — дикарку.
В чью душу воткнуты бандерильи, а кто испустит последний шёпот?
Судьба эспадой пронзает крылья, маячит алой мулетой опыт.
Хоть злости дикой и нужен выход, молюсь о том, чтобы круг замкнулся
и, совершая красивый выпад, я — оступилась, ты — промахнулся.

Закрываю глаза… но, всё же, ты живёшь на слепой сетчатке:
отражением бледной кожи, перехлёстом эмоций сладких,
шрамом тонким на подреберье /где всегда находился, слева/.
Тяжело мне далось веселье, я ведь — Снежная Королева,
не родная своим желаньям, не равняю судьбу и случай.
Бесконечное узнаванье — горький путь разучиться слушать,
лучший путь научиться плакать, забывая про боль и счастье.
Только к сердцу, на мягких лапах, подкрадется принять участье
перевернутый мной Отшельник /твой аркан за номером девять/.
Не-строителям отношений остаётся в бессмертье верить.

Жалею? Нет.
Вспоминаю? Да.
Ответы множатся без вопросов.
Зачем — то в тихой реке вода
вертит памятные колёса.
Мельница дней стирает в муку
живое зерно откровений
и загружают недели тоску
в пустые мешки сожалений.
И продают за бесценок года
благословенную манну,
вертит колёса надежды вода,
боль называя обманом.
Но прозвучит запоздалый ответ
… показать весь текст …

Всякая ложка — это известно — весьма хороша к обеду.
И что ж я чувствую? Радость? Волнение? Лишь удивленье,
от слов твоих в трубке: «Малыш, я сейчас приеду,
мне нужно очень твоё прощение «.
«Как это мииило «- легко проблеять гламурной куклой
и растянуть в улыбке блестящие ягодным блеском губы.
А вот ведь, под рёбрами зашевелилась сука,
и жесты мгновенно стали ласково-грубыми.
Ну что ж, приезжай, посмотрим твоё прощенье …
Времени на подготовку как всегда мало.
Смахнуть с постели махровое покрывало,
затеять нехитрое угощенье:
вискарь в холодильник, достать виноград,
два персика, спелую грушу,
… показать весь текст …

Пустая осень теряет силы, играясь яхтами у причала … Ты знаешь, море, я не любила, но долго этим теплом дышала.
Но все имеет предел и меру, ушел из легких июньский воздух, и нужно память менять на веру, да кажется, слишком поздно.
Конечно, можно вдохнуть разлуку, но жить бескрыло — не лучший выбор. Забывший старых обид науку, найдет другой, незаметный, выход,
покинет берег надежды сонный, не споря с яростными волнами, продолжит тихо и невесомо свой путь, за чайками и ветрами.
И что мне выбор чужой природы, когда шумит, отдавая нежность, большое море моей свободы, а в нём белеет фрегат надежды.

Всё записано на подкорке, надо только вовремя вспомнить. И тогда новый опыт горький обернётся тропой знакомой. Не упрёками и не кровью, в застарелых обид дыханье, а всего лишь иным тобою, без намёка на узнаванье. Просто тело вбирает тело, просто руки вцепились в руку … Не фальшивь, непростое дело зашивать по краям разлуку потайным/аккуратным/тонким швом, когда коченеют пальцы. Выгоняем любовь, как суку, по бездомным дворам скитаться, по бездонным помойкам рыскать, дикий голод не утоляя. Постарайся же не забрызгать грязью мыслей ворота рая. Оттирать потом будешь больно, в лоскуты превращая душу, не срастаясь с последней ролью: светлым — внутрь, тёмным — наружу.

Иногда ворошу фотографии лета,
того самого… да, милый, ты не ошибся.
Где потоки янтарного плавного света
придавали торжественность лицам
старых улиц, с кирпичною кладкой,
штукатуркой морщин испещрённой.
Виноград и вино были дешево-сладки,
эта пища простая богов и влюблённых.
Гардеробом мне стали купальник и платье,
на двоих нам хватало одного полотенца.
Украшением лучшим твои мне объятья
были, в них я легко засыпала младенцем.
Пробуждались на грани рассвета,
под рассыпчатый горлинки клёкот…
… показать весь текст …

А днём, всё чаще, тянет закрыть глаза. Лучше б твоей ладонью, пахнущей горьким летом, и оказаться за гранью добра и света. И не вернуться назад, пока не закончится эта вендетта души моей с головою /обе пока не настроены поговорить со мною /. А ещё, иногда предаёт тело. Так, не обидно, по мелочи: вдруг, под утро, услышу твой запах и просыпаюсь от страха: что это, сон или явь? До берега одиночества вплавь, из памяти, добираются самые отчаянные запахи, слова, жесты. Определяю им место возле душевной двери, чтоб не наглели. Но они, как умные звери, ведут себя так, что начинаешь им верить, и уже себе не находишь места. Я за сто этих дней стала сильней. Мало курю и почти не пью в одиночку. Скоро осмелюсь поставить точку в теме письма. Только вот, до сих пор, сама, чувствую боль твою, как свою.
Значит, пока ещё лю … зЛЮсь/моЛЮсь/любЛЮ.

жду ли себя
просто стою у окна?
эта весна задержалась
на сотни зим
пальцы считают
колкие грани сна
крылья теряет
призрачный херувим
память кидает
истертые в пыль Таро
стуком пентаклей
звоном лихих мечей
жезлы и кубки
поставлены на зеро
… показать весь текст …

Знаешь, mon ange, встреча — не просто знак, это как поворот невидимого ключа.
Что за воротами — мрак, печаль, может быть, спустят шальных собак?
Или там двор, зовущий прохладой стен, тихий фонтан шепчет о забытьи …
Так же и я наблюдаю, сквозь сладкий плен, что мне докажут глаза твои.
Веришь в судьбу, а без этого как прожить? Вряд ли цинизм бережёт сердца.
Стену построить да тьму винить — горький удел сноба и гордеца.
Ты не такой, выбрал живую боль, вытерпел всё и поклялся быть.
Слышишь, mon ange, твоя суть и соль — это моя путеводная нить.
Пламя свечи, как дыханье в такт, манит коснуться тепла рукой.
Я не напрасно просила так, чтобы с собой ты принёс покой.
Вот и дано — понимать спиной крепость твоих обнажённых плеч.
Веришь, mon ange, я была такой. Только забыла, как тает речь
и проявляется, между слов, льдами не скованное нутро.

Тот чемоданчик, спрятанный надежно
в кладовке моей памяти безмерной…

Его приоткрываешь осторожно
и наполняется пространство верой,
косыми ранними июньскими лучами
и ночью, душно пахнущей жасмином.

И снова хочется в колени маме
уткнуться носом, и погладят спину
ее живые теплые ладони
и будет очень сладко тихо плакать…

И вот зима… и в нетерпеньи стонет
… показать весь текст …

Оглянусь назад — получу тычка остриём кнута под ребро … уж послал Господь ездочка, мне давно вот так не «везло».
Правит строгой, чуткой рукой, не даёт сойти с колеи, но не помнит в скачке мирской, что такое жить по любви.
И не хочет знать наперёд, как зовут кобылу под ним. Я же только ржу в свой черёд: ничего, ездок, поглядим.
Дай-ка мне совсем малый срок, под копыта сам полетишь, преподам красивый урок, оседлавший бурю малыш.
Так и скачем в думах своих … Только лес кругом всё темней, и не ясно, кто из двоих потерять боится сильней.

Ровно в шесть и ни мигом раньше нужно вжаться в его колени — и душа не узнает фальши безраздельного сожаленья.
Я смотрю на него с порога понимая, что слишком рано мы узнали жестокость бога и свои развязали раны.
А теперь промывать и мазать, зашивать, целовать, ласкаться … в этом мире бывает грязно — так что, чистыми не остаться.
В нашем тихом дрянном отеле, где мелькание встреч — как данность, нежеланье вставать с постели — это лучшая благодарность,
и лежу, изучая блики/бледноту потолочной кожи. На Орфея и Эвридику мы ничем с тобой не похожи,
а похожи на двух скитальцев, растерявших всё, кроме тела. Вот такие мы постояльцы в этом скверном земном отеле.

Я себе
до конца не верю,
потому, что тебя
не знаю.
А ноябрь
городской мигренью
пустоту внутри заполняет,
будто ножницы боли делят
тонкой нежности
лист сусальный.
До зимы ещё две недели,
но тепло утекает тайно
и на грани любви
хрустальный
… показать весь текст …