Меня не пугает осенняя скупость,
Нет красок прекраснее для листопада…
Скажи мне, а ты бы поверил в глупость?
К примеру, в любовь с последнего взгляда?
Не с первого-первый всегда обманный —
Мелькнёт и в толпе затеряется где-то,
А этот… волнующий, долгий, странный…
Каким Джоконда смотрит с портрета…

Нежность уходит капельно, между строк,
ласково кожу снимая со старых ран.
Незабываем стальной урок,
ловко сработан страстей капкан,
тихо поставлен в словесной тьме,
там, где любовь совершает последний ход.
С лязгом сомкнулись челюсти старых бед,
выжить в них-бред, но она живёт …
значит, так нужно, нам ли ответ искать,
если не сможем задать для него вопрос?
Память моя, строгая, словно мать,
выждет момент и устроит простой допрос.
Кончится время, море уйдёт в песок,
вырастет мир из косточки бытия.
… показать весь текст …

Вынуть бы сердце ненужной деталькой из плотского «Лего», да выкинуть в мусор.
Тёлочки это прозвали «печалькой» и проживают с невянущим вкусом
/дурные коровы, с ментальною жвачкой, на лугах гламурной тоски/.
Что мне делать с небесной подачкой, если душу взяли в тиски
Сцилла нежности новой и Харибда забытой боли?
Одиссей из тебя хреновый, заплутавший в борьбе с собою.
Да и я - ещё та Пенелопа /только держись, если честно/.
Но из кубиков с буквами «П, О, П, А»
иногда получается «Жизнь», как известно.

Просто белые хлопья
летят умирать отважно
на городские крыши.
Мне оказалось важно,
чтобы меня услышали.
Не потому как поздно
что-то менять с рассветом,
не оттого, что слёзы
в мареве сигаретном,
не потому, что рано
сказано было «здравствуй»,
не потому, что раны
больше не скрыть повязкой,
не потому, что память —
… показать весь текст …

Его нелюбовь — как охранная грамота,
двери любые откроет безмолвно.
Смотрите без зависти — да, я та самая,
что может руками распахивать волны,
как шёлк занавесок на утренних окнах,
сквозь них проходить невредимо и цело,
и нежно нести отливающий охрой
рассвет, повторяя изгибы несмело
руками, губами, словами, по нотам,
на запах, на цвет, рассыпаясь на части …
не зная, что медленно, вполоборота,
ко мне прикасается новое счастье.

О чём ты? Конечно же, я забываю …
… показать весь текст …

Это было …
нечто острое/загрудинное, из разряда записанных в небе строчек.
Когда шепчется: «приходи в меня» и, каскадами многоточий,
укрывает твою Вселенную лунный свет, а солёный ветер стоном нежности рассыпается …
о, как дышится на рассвете — словно воздух в лёгких рождается.
Улыбаясь, встаёшь украдкою, с неостывшей ещё постели,
да — на цыпочках — за тетрадкою, пока ангелы не слетелись
к изголовью, дозором, видящим всё глубинное/изначальное.
И, округлым по-детски почерком, вдруг записываешь печальное.
О песке, что с прибоем шепчется, поверяя чужие мысли,
о ракушках, в которых теплится отсвет древних забытых жизней,
о полёте кривом, подветренном старых душ — резкокрылых чаек.
И как долгими километрами жизнь зачем-то вас отучала
говорить не охрипшим голосом, на простейшем чувств эсперанто,
… показать весь текст …

Меняем мы первородную лёгкую глину, из которой лепятся дни, на вязнущий в пальцах, ненужный прах.
Исчезают бесследно для жизни причины, появляется липкий страх.
Тени снов тоской голубиной накрывают в ночной тиши,
совсем незаметно, стынут пепелища внутри души …
А стать бы родной, триединой, без которой нет смысла быть.
Только так и можно постигнуть глубины слова «любить».
Выведемся из душевной глуши и больше не сможем бездумно брать.
Застелим болью длиною в жизнь последней мечты кровать.
Увидим, как ложь прорастает там, где на свет отвечают тьмою.
И незачем будет идти по пятам, гонясь за чужой душою.
И тайное ремесло постигнем, сплавляя зло и добро, вмещая радость и злость, новую догму храня.
Если основа моя - ребро/твоей веры крепкая кость, то и ты безнадёжно/насквозь сотворён уже из меня.

Больно нам? Страшно? И я молчу, ибо не знаю ответа на твой вопрос. Больно ли воздух теряющему мячу, страшно ли ветру, несущему запах гроз? Да, на рассвете слегка солона щека — всякий, свободу выбравший, одинок. Только, один заводит себе щенка, только, другой ведёт себя, как щенок. Солнце, как прежде, сходит за горизонт, ночи, как раньше, бархатны и легки. Плещется в душах эмоций аксинский понт, переливаясь в негаданные стихи. Грань между явью и бредом всегда тонка, каждый, ступивший на крышу, дойдёт до края … но застывает в резком броске рука, на стену памяти натыкаясь. Пряные травы прожитых вместе лет, заполоняют душевные пустыри. Это не мука — выбор живёт внутри, даже когда отвыкаешь лететь на свет.

Сказать что неласковый — сильно соврать, ты просто не знаешь, как выразить нежность. А я, так всегда была как кровать — с пружинистой сеткой, железная. И, мягко под телом прогнув каркас, как только вставало тело, форму свою возвращала тотчас и больше его не хотела. Тогда скажи, почему теперь, сцепившись глазами колючими, мы плавимся оба, а личный зверь молчит и сомненьем не мучает? И кто-то внутри говорит: «Держись», под взглядом твоим утекая. Наверное, это жизнь. Не знала, что есть такая.

Забыть? Да, конечно, давно пора. Но, видно, мне проще помнить, как становилась теплом жара в сумраке светлых комнат, как длился день под зарёй луны, долго необычайно, и на струне ночной тишины ларго играла тайна, трогая пальцами чистых нот волосы утомлённых…
Где-то всё это пока живёт — в недрах не закалённой новой души, в её тишине, ровным горит огнём …
Подруга сказала: «В глазах у тебя — чистый свет, когда говоришь о нём».

Cлова на ветер … прочтёшь-развей. Не бойся пить и терять лицо, она не придёт, мой счастливчик Грей. Она
закуталась в пальтецо,
прошлась по краю холодных
волн, вдохнула моря живую
соль и растворилась, ведь ты не шёл, не плыл, не помнил
свою Ассоль. На кой теперь
выясняешь где, да с кем, и в чём, и на чём, и как … наш
мир — корабль на большой
воде, который верно плывёт в закат. Но будет время для
старых ран, когда откроется
невзначай, что ты, приятель,
был всё же прав, когда
касался её плеча. Актёр,
зубрящий чужую роль, статист,
… показать весь текст …

Вслушайся, леди — то голая ветка тихо царапает щёку стекла.
Переживёшь ли отсутствие света, если давно не хватает тепла?
Переживёшь. Выкипающий чайник, мёд на дне банки, имбирь и лимон.
Сколько таких, проливными ночами, ищут в смятении свой Авалон
и не находят — ни остров, ни фею, только намёки на двор Короля.
Глупое сердце понять не умеет: есть вероятности меньше нуля,
но притяженье их тысячекратно, как ты их, леди, не назови.
Хоть иногда приходи обратно, в мир, где мерцают костры нелюбви,
а на краю нераспахнутой бездны зреют колосья потерянных лет.
Знаешь, Король твой — почти железный. Курит в ночи и молчит
о тебе.

Я, когда-нибудь, напишу
повесть прочерков/многоточий
и у времени попрошу
снисхождения к слабым строчкам,
что не кровью моей полны,
а полынной тоской разлуки.
Проливается свет луны
и опутаны ветром руки,
одичалые берега
жизнью созданы, для прощанья.
Если горечь снов дорога,
не давай пустых обещаний,
и облатку сухую дней
принимай, в бесслёзном причастье.
… показать весь текст …

В мире кукол, пахнущих одинаково — дорогим парфюмом / дешёвой страстью,
день наполнен пустыми страхами и желаньем добиться власти
над природой чужой, податливой, забирающе-отдающей.
И неважно, что за расплатою к ним приходят людские души
— куклы смотрят глазами серыми, из стекла и дамасской стали.
Измождённые полуверою, не забывшие жизни тайной,
здесь не выживут и не выскользнут сквозь асфальт в небеса /нет хода /.
Опадает сухими листьями древность записей генокода,
обнажается швом распоротым незнакомый узор звериный,
да мелькает в руках проворных дней, ночей и лет крестовина.
У иных проступают жалобно на спине рудименты крыльев,
но таких укрывают саваном, им поют в темноте тактильную,
бесконечную песнь молчания … Колыбельная дышит холодом,
но отрадно её звучание для сердец, пустотой расколотых.

Закуриваю, глядя на тебя…
При свете дня ты кажешься моложе.
Теперь я знаю, можно не любя
Постичь другого обнажённой кожей…
Ты варишь кофе на чужой плите,
А я курю чужие сигареты
И все неразрешимые ответы
Нам предстают в наивной простоте…
И кажется, что это навсегда…

…И да, говорят, нет любви без лжи — вопрос только в том, на каком этапе.
Она досаждала Ему: «Скажи, насколько прочны наши этажи? Когда затупятся обид ножи и что мне ответить сестре и папе?» А он улыбался — слепой к страстям, пустой, словно дом, позабытый всеми, рукой прикасался к чужим кудрям, рассеянно гладил её колени/обтянуты шёлком, нежны как шёлк — он знал эту кожу губами, телом/ и лишь усмехался: «Всё хорошо»…
Она улыбалась ему, несмело щекой вжималась в прохладу рук, ловила взгляды его своими и лишь про себя проклинала сук, которые делают их такими — забывшими радость простых вещей, скорее мёртвыми, чем живыми.

А он курил, приоткрыв окно и воздуха было опасно-мало, и в мыслях кружилось веретеном: «Одна сплошная усталость металла».

А там давно весна уже в цвету,
и с ней июнь совсем накоротке.
И, как невеста белую фату,
несёт свободно в каждом лепестке
вишнёвый сад свою простую жизнь,
а в тишине каштановых аллей
шепнёт мне тихо ветер: «Задержись,
но только вспоминать его не смей «.
«Не буду» — я молчаньем поклянусь,
но вдруг, перебирая чётки дней,
я всё же ненароком доберусь
и до прошедшей радости моей.
Пускай порхает стайкой мотыльков
до самой апельсиновой зари.
… показать весь текст …

Перейду ли покорно за острую грань,
не поранив души о далёкое «я»?
Когда рвётся ночами упругая ткань
перешитого мной бытия,
или горло сжимает железной рукой
рыцарь прошлого, что был надёжен и скуп,
а в крови закипает солёный прибой,
неожиданной нежностью губ
не притянешь несущего свет мотылька —
он боится потерянных душ.
Если терру инкогниту ты отыскал
среди тысяч разрозненных суш,
отправляйся в конкисту,
ведь жизнь горяча,
… показать весь текст …

Отныне не ставлю преград, не дыша,
меж сердцем и телом, душой и умом
и в сад предрассветный вхожу, не спеша,
скользя по дорожкам опавшим крылом…
Зачем мне на шёлковых крыльях летать
над миром, когда в белизне простыни
Отныне покоится вся благодать
и власть мне дана над собой и над ним?

Всё, что содеянно «по уму» — тронутый тленом гордыни хлам.
Думай: а нужен ли ты кому с сердцем, что вдребезги/пополам?
Илом разлуки на дне души смутная боль осядет.
Мудрость советует не спешить стряхивать с рук, не глядя,
веру с любовью и их сестру, вянущую надежду.
Память и волю предать костру — лёгкая блажь невежды.
Сможет потом отменить приговор страха рука чужая?
Совесть, как тихий квартирный вор, ключик мастырит к раю.
Не переступит его порог воющий о прощеньи,
но опоздает
спустить курок
в следующем воплощеньи.