В мире кукол, пахнущих одинаково — дорогим парфюмом / дешёвой страстью,
день наполнен пустыми страхами и желаньем добиться власти
над природой чужой, податливой, забирающе-отдающей.
И неважно, что за расплатою к ним приходят людские души
— куклы смотрят глазами серыми, из стекла и дамасской стали.
Измождённые полуверою, не забывшие жизни тайной,
здесь не выживут и не выскользнут сквозь асфальт в небеса /нет хода /.
Опадает сухими листьями древность записей генокода,
обнажается швом распоротым незнакомый узор звериный,
да мелькает в руках проворных дней, ночей и лет крестовина.
У иных проступают жалобно на спине рудименты крыльев,
но таких укрывают саваном, им поют в темноте тактильную,
бесконечную песнь молчания … Колыбельная дышит холодом,
но отрадно её звучание для сердец, пустотой расколотых.

Вынуть бы сердце ненужной деталькой из плотского «Лего», да выкинуть в мусор.
Тёлочки это прозвали «печалькой» и проживают с невянущим вкусом
/дурные коровы, с ментальною жвачкой, на лугах гламурной тоски/.
Что мне делать с небесной подачкой, если душу взяли в тиски
Сцилла нежности новой и Харибда забытой боли?
Одиссей из тебя хреновый, заплутавший в борьбе с собою.
Да и я - ещё та Пенелопа /только держись, если честно/.
Но из кубиков с буквами «П, О, П, А»
иногда получается «Жизнь», как известно.

Третий час намываю кухню, бокалы, тарелки, чашки…
думаю — сколько же лишнего, сцуко… и где оно, настоящее?
То, к чему прикасаться хочется ежедневно,
то, без чего остаться, будет подобно тлену,
то, что разбить обидно и потерять ужасно,
на чем не будет видно пятен от жизни страшной.
Тонкий хрусталь побьется, с чашек сойдут рисунки,
как оно отзовется? Купим другую посуду,
новой едой наполним свеженькие тарелки.
Выметем прочь осколки мелкой посудной смерти…