Женщина была откровенно взвинчена, девочка — мрачна и прятала глаза под челкой. Из-под челки торчал аккуратный носик с пирсингом.

— Покажи доктору руки! — почти взвизгнула женщина.
— Не буду! — огрызнулась девочка и поддернула длинные рукава свободной кофты.
— И не надо! — сказала я и обратилась к женщине. — Расскажите, в чем проблема.
— Нет у меня никаких проблем! — рявкнули из-под челки. — Это у нее проблемы, ее и лечите!
— Вот! Вот так она мне все время и хамит! А я за нее каждый день беспокоюсь! Ночами не сплю!
— Щазз доктор тебя вылечит!
— Брэк! — сказала я, так и не придумав, кого правильнее было бы выгнать из кабинета — мать или дочь. Вроде бы по всем признакам — мать. Но вдруг девочка не напоказ, а действительно очень негативна и я не сумею ее разговорить? Тогда ведь так и не узнаю, в чем дело, кроме уже известной мне аутоагрессии. Режет руки или прижигает сигаретами? Наверное, первое — сейчас это в моде. Второе было модно во времена моей юности — у меня с тех пор на запястье очень характерный шрам, помогает при случае установить контакт с аутоагрессивными подростками.
— Вы материал в «Новой газете» читали? — спросила мать, вытаращив и без того большие глаза. — Про группы самоубийц?
— Читала, — кивнула я. — Очень профессиональное, безнравственное вранье. Сляпанное из всего подряд строго по пропагандистскому методу доктора Геббельса.
— Это как? — явно растерялась мать.
— «Чтобы в ложь поверили, она должна быть ужасающей. Мы добиваемся не правды, а эффекта», — процитировала я.
Девочка выглянула из-под челки. Глаза у нее оказались такими же большими, как у матери.
— Но я же боюсь… — жалобно сказала мать.
— Разумеется, — согласилась я. — Для того и писалось. Но у вас есть личные основания?
— Да, да, конечно, — заторопилась женщина. — Она же еще в позапрошлом году все время говорила, до всего этого: «Зачем только ты меня родила? Лучше бы меня вообще не было! Я бы прямо сейчас с собой покончила, если бы не боялась!» И вот теперь везде про это пишут, и говорят, и в школе объявление повесили, и я у нее в телефоне кита видела!
— А ты не лазай в чужие телефоны! — прикрикнула дочь. — Меньше будешь знать — спокойнее поспишь!
— Я у тебя этот чертов телефон вообще заберу и в помойку выкину!
— Только попробуй!
— Мне учительница прямо на собрании сказала: «Вы особо обратите внимание, вы ее руки видели? Потом же поздно будет спохватываться». У нас специальное собрание было, им из департамента распоряжение прислали…
— Это давно известный феномен, по крайней мере, со Средневековья. Называется — массовая истерия.
Мне показалось, что мать уже рассказала все, что знала.
— Выйдите, пожалуйста, — попросила я ее.
Женщина неохотно поднялась — девочка опять выглянула. Глаза тревожно блеснули. Оставаться без матери было явно срашновато.

Инге 14 лет. Значит, когда она заговорила о самоубийстве, ей было всего 12. Рановато для социальных подростковых разборок. Да и для роковой любви тоже. Проблемы в семье?
— Довести до самоубийства через интернет невозможно, — сказала я, когда мать вышла.
— Правда? — удивилась Инга.
— Правда. У нас очень мощный, глубоко встроенный инстинкт самосохранения. Ты же уже большая все-таки, телевизор смотришь, читаешь что-то, вокруг глядишь — знаешь, какие у людей случаются несчастья, трагедии, ужасы.
— Да, конечно, — серьезно сказала девочка.
— Но никто от всего этого массово не самоубивается. Очень сильно нужно раскачать ситуацию, чтобы это произошло. И сделать это можно только в реальном мире.
— А чего же тогда все говорят?..
Не знаю. Может, хотят какие-нибудь интернет-гайки закрутить, может, кто-то хочет денег или пиара, а может, просто дурость помножилась на нечестность и чье-то реальное несчастье.
— Да вообще-то мы с друзьями в инете смотрели — нам тоже кажется, что это лохотрон, потому что все ссылки как-то по кругу ведут или в никуда. Вроде как и нет ничего. Но ведь с чего-то же началось! Бывает же…
— Бывает. Ты, наверное, не знаешь, что такое тамагочи…
— Конечно знаю! — вроде как даже обиделась Инга. — Мне его дядя показывал, у него с детства остался. Только он не работал, батарейка села.
— Ну вот. Когда-то эти тамагочи были в моде, все дети за ними днями напролет ухаживали, а где-то — в Японии, кажется, — какой-то ребенок после «смерти» своего питомца выпрыгнул из окна. Представляешь, что тогда говорили и писали?
— Легко! Запретить совсем этих страшных тамагочи!
— А как ты думаешь, почему он выпрыгнул?
— Ну, наверное, с ним что-то было не так и он из-за чего угодно мог. Может, были проблемы в семье. Или с головой.
— Именно. Точка инициации массовой истерии всегда есть. Здесь тоже вроде была какая-то несчастная девочка из депрессивного городка и неблагополучной семьи. Но бог с ней. Ты-то до всего этого про самоубийство говорила. Мать ведь не врет?
— У меня-то реал, как вы и говорите, — Инга снова спряталась под челку.
— Что в реале?
— Мать, когда с отцом разводилась, была совсем никакая. А я учусь плохо. И она со мной уроки делала. А я математику еще туда-сюда, а русский и английский совсем не понимаю. И память у меня плохая. Так она меня вот так за волосы хватала и по столу возила и орала: «Чего тут непонятного, бестолочь?! Сколько мне еще и с тобой мучиться!» Мите, младшему брату, тоже доставалось, но меньше, он малыш все-таки, она старалась сдерживаться. Ну мне и захотелось… чтоб уж никто больше не мучился. Я, конечно, не смогла бы на самом деле, боялась очень, инстинкт, как вы сказали, но хоть просто попугать ее, чтоб отстала. Потому что совсем край был. Я уже вообще ничего не соображала, в школе меня все больше ругали, подружкам стыдно было признаться, да от двоечников нормальные дети еще и шарахаются. Меня тогда как раз интернет и спас, кстати.
— Как? Расскажи.
— Я там девушку одну встретила. В одной группе. Взрослую уже, ей 23 года было. Я пожаловалась, что мать меня как блин уже раскатала, а она мне в ответ рассказала, что у нее тоже родители приблизительно в этом возрасте развелись, а она на отца похожа (я, кстати, тоже, только глаза от мамы) и любила его, и мать ей все время так сквозь зубы цедила: ты такая же никчемная, как твой папаша, и мне в наказание за мою глупость досталась, что я ним вообще связалась. И ты, как и он, никогда ничего в жизни не добьешься, потому что глупая и слабая. И как она плакала и тоже хотела с собой покончить, а потом решила наоборот: фиг вам всем, и делала уроки по 12 часов, и стала хорошо учиться, и красиво одеваться, и следить за собой, и девочки захотели с ней дружить, и мальчики ухаживали. А теперь она уже институт закончила и работает в хорошей фирме, и с третьего курса подрабатывает, и отдельно от матери квартиру с подружкой снимает. И молодой человек у нее в Москве — через год они собираются пожениться. И я решила, что тоже должна им всем сказать: фиг вам, не дождетесь! Я ей так благодарна — она ведь меня тогда просто спасла, я с ее помощью зубы стиснула и проползла как-то…
— А теперь?
— Теперь-то мать отошла, давно уже. Она вообще-то не злая, только нервная. И уроки со мной давно не делает, и мужика себе нашла, и Митька-бандит подрос, в школу пошел — она уже его дрючит. Но, видать, чувство вины ее теперь по случаю нагнало, — девочка криво ухмыльнулась. — Вы уж ей как-нибудь объясните про интернет, ладно?
Я выразительно поддернула рукав своего джемпера.
— Да это ерунда, дурость! — отмахнулась Инга. — Как-то тут накатило просто, двоек нахватала, с парнем поссорилась…
— Сброс зеленых крокодильчиков?
— Ну да! (Я поняла, что она знает мой любимый анекдот.) Да мы и помирились уже!
— Ну и слава богу, — кивнула я. — Давай сюда мать, буду с нее зеленых крокодильчиков стряхивать.

* * *

— Ваша дочь Инга сказала, что вы вообще-то не злая, просто нервная. Из этого и будем исходить, — сказала я беспокойно ерзающей в кресле женщине. — Начнем, пожалуй, с чувства вины…