— Можно я сначала одна зайду, без сына?
Прием только начинался, и я подходила к своему кабинету. Навстречу мне с коридорной банкетки поднялись моложавая ухоженная женщина и один из самых красивых юношей, каких я вообще когда-нибудь видела.
Льняные кудри, высокие скулы, большие ярко-голубые глаза — персонаж из сказки. Снегурочка, Лель — что-то оттуда. Или реклама зубной пасты. Секунда восхищенного разглядывания — и я уловила в его красоте какую-то странность, но не стала о ней думать.
— Да, разумеется, проходите, — мне почему-то даже понравилось, что восхитительный юноша останется в коридоре. С чего бы это?
— Ярик, ты пока посиди здесь.
В кабинете она села в кресло, и под безжалостным к полутонам неоновым освещением я увидела морщинки и замазанные косметикой круги под глазами.
— У моего сына Ярослава — умственная отсталость.
Я возмущенно вскинулась, но тут же взяла себя в руки.
— Вы уверены?
— Более чем. Помимо моих собственных ежедневных многолетних наблюдений это подтвердили не то пять, не то шесть не связанных между собой специалистов.
— Но он выглядит… — все-таки не удержалась я.
— Да, внешность… Я бы предпочла, чтобы Ярик не был так красив… — она вскинула руку. — Я все объясню. Но сначала скажите, сколько, по-вашему, ему лет?
— Шестнадцать? — предположила я.
— Двадцать два, — сказала мать Ярослава.
— Так, — мне ничего не оставалось, как признать свою ошибку. — Он чем-то сейчас занят?
— Да, Ярик учится в институте. На третьем курсе.
— Но помилуйте! — я растерялась. — Как умственно отсталый человек может успешно учиться в институте?!
Женщина вздохнула и начала свой рассказ.
Ярик был вторым ребенком, и никаких сложностей в родах никто не ожидал. Однако с самого начала что-то пошло не так. Была стимуляция, долгий безводный период и наконец срочное кесарево сечение. Сначала казалось, что все обошлось. Ребенок хорошо ел, спал, двигался, улыбался, прибавлял в весе. К тому же он уже тогда был очаровательным. Только к трем годам стало ясно, что проблемы все-таки есть. Поставили ЗПР (задержка психического развития).
— И вот тут я не согласилась, — сообщила мать. — Внешность его или еще что-то сыграло роль, я не знаю, но я стала его учить вести себя как нормальные дети.
— Заниматься с ним? Развивать?
— Это конечно тоже. Он с няней ходил на занятия, к нам приходил дефектолог на дом, но я сама делала другое: я именно учила его, можно сказать, дрессировала, как комнатную собачку. Учила ВЫГЛЯДЕТЬ обычным ребенком. Он был очень привязан ко мне и хотел научиться. Он быстро, не понимая, выучил все вежливые формулы, научился смотреть на меня в незнакомой обстановке, ловить мои сигналы, которые я подавала незаметно для других, и реагировать на них. Я испытывала странное чувство удовлетворения: когда мы были вдвоем, никто не догадывался, что Ярик в свои пять лет не только не может поддерживать разговор, но даже плохо понимает обращенную к нему речь.
— У вас ведь был еще один ребенок?
— Да, старшая дочь. Она сейчас живет в Англии. У нее уже своя семья. Брата она вежливо ненавидит.
— Почему?
— Она считает, что он отобрал у нее все мое внимание и испортил ей жизнь. Она была умницей, отличницей, спортсменкой, но на ее достижения, как ей казалось, я не обращала должного внимания. В чем-то она, несомненно, права. Сейчас она спрашивает о брате так: а как там твой ангельский идиотик поживает?
— А что думает по этому поводу ваш муж, отец детей?
— Он практически ничего об этом не думает. Он крупный предприниматель, весьма богат, кроме нас, у него есть еще две неофициальных семьи, в которых две женщины чуть ли не вдвое моложе меня и два совершенно нормальных сына, он их всех поддерживает, успехами дочки обоснованно гордился, когда пришло время, отправил ее учиться в Англию… То, что я полностью посвятила себя Ярику, его в общем-то устраивает, я к нему ни с чем не пристаю, денег он мне дает и менять, насколько я понимаю, ничего не собирается. Впрочем, я не помню, когда мы с ним последний раз говорили больше чем пять минут кряду.
— Но институт? — вернулась я к поразившей меня детали. — Может быть, у Ярика все-таки произошла какая-то компенсация?
— Ну разумеется! Мне повезло в том, что Ярик — яркий флегматик. Он даже в детстве совершенно не был склонен бегать, орать, что-то ломать. Если его оставляли в покое, он просто часами сидел и, тихо гудя или жужжа, переставлял на ковре машинки, детали от конструктора или еще что-то в этом же духе. В детском саду он присутствовал на всех занятиях. Три раза в неделю мне разрешали быть рядом с ним, и тогда мы вместе что-то лепили, вырезали, клеили. Я дополнительно платила воспитательнице, чтобы в оставшиеся два дня она тоже уделяла ему какое-то внимание, привлекала к общим играм. Его всегда любили девочки, играли в него, как в большую куклу. Ему это нравилось, он им улыбался и за все говорил спасибо. И еще: вы так мне помогли, не знаю, как бы я без вас справился. Смысла этих формул он не понимал, но людям было приятно их слышать, это он видел и чувствовал, и никогда не забывал сказать, как я его научила.
Потом мы пошли в небольшую частную школу. Я говорю «мы», потому что училась в ней, конечно, в основном я. Ярик никому не мешал на уроках, и за наши деньги учителя готовы были закрывать глаза на то, что он не усваивает программу. Еще с ним занимались два репетитора, логопед и дефектолог. Но вы правы, само по себе развитие все-таки шло. К одиннадцати годам Ярик научился читать и писать. А к четырнадцати даже полюбил читать сказки и сборники типа «Денискиных рассказов».
— Как же он сдал выпускные экзамены?
— Это было сложно. Сочинение за него написали, он только переписал. Кстати, у Ярика прекрасный почерк, в прежние времена он мог бы работать каллиграфом. Задачи тоже решили за него. По остальным предметам мы заранее знали билеты, которые нам достанутся. Пять билетов. Мы учили их девять месяцев. У Ярика в общем-то совсем неплохая память, но он вечно все путает, если это не закреплено действием руками. Он перепутал формулу по физике с формулой по геометрии, а так справился в общем-то неплохо. Институт у нас, как вы понимаете, тоже коммерческий. Туда берут всех и учат — не пойми кто не пойми чему. Его специальность называется «торговый менеджмент». Знаете, даже я сама порою не понимаю, что там к чему относится и как между собой связано. Чувствую себя Яриком.
— Послушайте, но как он общался и общается с другими детьми, людьми? В школе, в институте?
— Он почти не общается. Я привожу его на машине к началу занятий, увожу сразу после. В промежутке он стоит рядом с другими, молчит, кивает, улыбается, наблюдает, знает два десятка формул типа: «у меня не сложилось определенного мнения по этому поводу», «мне трудно судить», «я, пожалуй, скорее согласен, чем не согласен с имярек», «боюсь, мне тут нечего сказать»… Его считают не особо умным, но очень приятным. Он может в том же ключе вести себя в кино, театре, на светском рауте. Когда у нас бывают гости, он очень мило за ними ухаживает. Самое страшное в последнее время — это, конечно, девушки…
— ?!
— Вы же видели Ярика. К тому же им известно, что он из богатой семьи. Они хотят с ним встречаться, спать и далее везде… Меня же они считают ужасной мегерой, которая ни на минуту не выпускает сыночка из своих цепких лап.
— Но вы же она и есть? — улыбнулась я. Я не боялась ее ранить, после всего ею проделанного она была так сильна, что «вам и не снилось».
— Да, конечно. И вот я пришла к вам с вопросом: что же мне делать дальше?
— Боже мой, но откуда же я знаю?!
— Я вижу, что вы мне не очень поверили. Давайте вы с ним без меня поговорите?
— Давайте.
Я поговорила с Ярославом. Странное ощущение. Двадцать два года, внешность шестнадцатилетнего и ощущение, что говоришь с младшим подростком — одиннадцать-двенадцать лет. Любит мультики и маму с папой. В школе нравилось, особенно уроки физкультуры, труда и «технического творчества». В институте не нравится — совсем ничего не понятно, к концу лекций очень болит голова.
— Я не сказала вам, может быть, главного, — вернувшаяся мать Ярослава потерла руками виски. — Ярик знает о своем состоянии. Я рассказала ему, и он понял.
— Да, — кивнул Ярик. — У меня повреждены мозги. Поэтому я с трудом учусь и понимаю меньше других. Это большая проблема, чтобы мне жить дальше.
— Офигеть, — сказала я и обернулась к матери. — Вы совершили почти чудо, но не поняли, может быть, главного. Мир — не плоская лепешка, он как торт «Наполеон». Вы прикидывали на один, максимум два слоя, и получалось, что вашему сыну не на что рассчитывать. Но смотрите: Ярик умеет читать и писать. А вы знаете, что еще 200 лет назад четырех из десяти учеников церковно-приходских школ отправляли назад в семьи с приговором «необучаем»? И они ведь, заметьте, от этого не гибли, а просто на всю жизнь оставались неграмотными крестьянами. Вполне адаптированными к своей крестьянской жизни.
— Вы думаете, нам стоит купить Ярику ферму? — усмехнулась женщина.
— Не знаю. Ярик не упоминал, что он любит животных и растения. Ему нравятся большие машины. — Юноша энергично закивал. — Может быть, комбайнер? — я подмигнула матери. — Но есть ведь еще заводы и фабрики с огромными современными станками, а наглядно-действенное мышление у Ярика сохранно, и кто знает, возможно, он вполне мог бы усвоить несколько алгоритмов и получать свое удовольствие от подвластности ему этих механических штук. А еще есть красивые магазины электроники и прочей бытовой техники — с аккуратными, совершенно пластмассовыми мальчиками в каждом отделе, которые лично мне всегда, при попытке любого с ними контакта, кажутся выпускниками коррекционных школ…
— Вы думаете, я мог бы, как они? — жадно спросил внимательно прислушивающийся к разговору Ярик. — Ух ты! А институт как же?
— Ну, институт тогда придется бросить, конечно, это же нормальная работа, посменная, если я правильно понимаю…
Ярик умоляюще сложил руки перед грудью (мне показалось, что только хорошее воспитание не позволило ему броситься перед матерью на колени):
— Мамочка, миленькая, можно я буду вместо института в магазине стоять? Я все товары смогу выучить и покупателям говорить. Я же видел…
— Ну, я не знаю… — женщина явно растерялась.
— Подумайте об этом, — предложила я. — Можно договориться на испытательный срок. Ярик у вас не хватает звезд с неба, но безукоризненно вежлив, красив, дисциплинирован и исполнителен.
— Я смогу? Я смогу. Ух ты! Я смогу! — прекрасное лицо юноши даже как-то ожило от предвкушения.
— Спасибо, я подумаю об этом, — механически сказала женщина. На психологических тренингах так учат отказывать.
Я вздохнула. Ну что ж, я попыталась. Они ушли.
***
В следующий раз она пришла спустя пару лет, без Ярослава. Я ее, конечно, не узнала. Она напомнила.
— Я опять не знаю, что мне делать. Все было хорошо. Ярик работал в большом магазине. Его там любили. С самого начала мы ни от кого не скрывали, что у него ментальные проблемы, и поэтому его не переводили из отдела в отдел, как других. Свой отдел он знал назубок, прекрасно справлялся со своими обязанностями, раскладывал товар, ориентировал покупателей. Но тут впервые за четверть века в его жизнь решил вмешаться отец. Он забрал его из магазина и устроил на один из своих заводов…
В дверь энергично постучали.
— Здравствуйте, — на пороге стоял Ярослав и ослепительно улыбался. За прошедшие годы он стал взрослее и коренастее. — Я теперь хочу вам сказать, что это я сам папу попросил про завод. Он меня туда сначала водил, и мне все показали. Ух ты, как там здорово! В магазине было хорошо, но помните, я машины люблю. И всегда любил. Мне с ними интересно и спокойно. Они не ждут, что я с ними говорить буду. Там на правильную кнопку нажал — и ух ты! И еще я там с Ритой познакомился…
— Девушка из деревни в Псковской области, которая на конвейере работает, — уточнила мать. — И у нее маленький ребенок.
— Ух ты, Максик такой хорошенький! Я ему самолетик из бумаги сделал и водяную бомбочку, он так смеялся! И послушайте меня и вы, и мама: дело не только, чтобы с Ритой спать, хотя это — ух ты! — как хорошо. Но она мультики любит смотреть, как и я, и французские комедии, и я все понимаю, что она мне говорит. И готовит она хорошо.
— Это ведь счастье? — спросила я у матери.
— Но разве?..
— Если бы вы не сделали всего того, что вы для Ярика сделали, оно и близко не было бы возможным.
— Вы так думаете?
— Я в этом уверена.