Хаширазах-эфенди и другие
Нас встречали дядя Габдулла и папин троюродный брат Хади. Вышли с багажом на остановку, сели в большой автобус и поехали за город. Он довез нас до самого места, где жили наши родственники — в поселок Бильбиля, в сорока километрах от Баку. Поселок был большой, здесь до 30-года, говорят, было четыре мечети. Потом минареты разломали, две мечети отдали под школы, а из третьей и четвертой мечетей (они были рядом) сделали ткацкую фабрику, там ткали марлю, белую бязь, иногда махровые полотенца, все это продавали в своих же киосках.
Там, куда нас привезли, стояло несколько одноэтажных домов за высоким забором с большими воротами. Дядя Хади постучал в ворота, залаяли собаки, ворота со скрипом открылись, и со двора на улицу высыпала куча детей в сопровождении старого седого человека.
Когда папа с ним поздоровался и заговорил, а старик начал ему отвечать, оказалось, что я его понимаю. У этого деда, звали его Хажиразах-эфенди (мы, дети, звали его Хажи-бабай), приехавшего сюда из Башкирии уже давно, оказалось четыре жены, от них — четыре дочери и семеро сыновей и три внука. Они, как сейчас говорят, хорошо устроились, все работали в торговле, а еще у них был огромный сад, фрукты с которого эта семья выращивали для продажи за границу, и сами же вывозили — по морю в Иран и дальше.
Он и дядя Габдулла с дядей Хади показали, где нам жить. Это оказался отдельный дом во дворе рядом с еще несколькими другими, где жили семьи саратовских татар (как я потом узнала, всего Хажи-бабай держал 11 семей-квартирантов), с большой комнатой и кухней, с печами для отопления и приготовления еды. Во дворе еще была большая баня, водопроводные краны. Печи были и простые, топились дровами, и газовые, одна большая газовая печь стояла прямо во дворе, там же был тандыр для выпечки пресных лепешек — чурека. Хозяева еще подарили нам разную посуду, чтобы было в чем готовить. Мама прослезилась и сказала, что когда мы обживемся и начнем зарабатывать, то отблагодарим. Конечно, мои родители должны были платить за проживание в доме, и они платили, когда начали зарабатывать, но сколько — не помню.

Жизнь в Бильбиля
Там, где мы жили в Бильбиля, кругом были сопки, внутри которых был камень-плиточник. Он лежит слоями, добывать его можно с помощью простого топора и лопаты. Мы (я, Асия, Акрам) подносили эти камни, а когда папа приходил с работы, он складывал из них стены, скрепляя их цементным раствором — строил для нас дом. Построил уже почти половину, как ему работе на ногу упало бревно. Папа почти два месяца лежал в больнице, а мы за это время наносили большую кучу каменных плиток, из которых и достроили потом свой дом.
Стояла страшная жара, мы спасались тем, что пили без конца прохладный виноградный, яблочный и айвовый сок, который хранился в трехлитровых банках в подвале у хозяина. Там же много хранилось пересыпанных песком фруктов: яблоки, инжир, и нам разрешали их брать сколько угодно. Питались обычно большим количеством молочных продуктов: брынзой, творогом, варили бешбармак, пекли чуреки, жарили баурсаки, также как дома лакомились чакчаком, пили чай с медом. Здесь я впервые попробовала бананы — их в Баку привозили по Каспию.
А еще мы ели осетров, их тогда продавали много, и недорого. Вообще здесь так все перемешалось, что непонятно было, где татарская, а где азербайджанская кухня. Ведь татар в Баку тогда жило очень много — и из самой Татарии, и саратовских, и из других областей. И здесь мы уже не голодали, и у папы, и у мамы была работа, за которую они получали деньги — папа ездил в Баку на трамвае на какой-то мебельный комбинат, сестра Асия работала на сажевом заводе, мама на фруктово-овощной базе.

Удар за ударом
Но горе достало нас и здесь. Заболела черной оспой и умерла моя восьмилетняя сестренка Разия (а всего весной 1937 в нашем поселке умерли 13 детей в возрасте от 2 до 10 лет). Наверное, заразилась в озере Бильбиля, где купались все поселковые дети. Когда ее привезли из больницы, у нее на теле были черные пятна, и я ее вообще не узнала, а она ведь только четыре дня проболела. У нас объявили карантин, всем давали какие-то лекарства, делали уколы, и никто больше не заразился.
Из деревни пришло сразу три письма — от бабушки, тети Васили и от дяди Закира. Новости были такие. В ту зиму, когда мы уехали, был страшный голод. В нашей деревне умерли около ста человек, их складывали в амбары и весной хоронили в общих могилах по 20−25 человек, при этом почти у всех были срезаны куски мяса с рук, ягодиц, ног — похоже, что кто-то еще зимой это мясо варил и ел.
Четверть села разъехались, как и мы, кто куда. Лишь к маю стало полегче, когда откуда-то прислали зерно — по 1 килограмму на трудодень. Потом отсеялись, потом задождило и травы пошли в рост, людям, у кого не осталось коров, дали по теленку на семью, во дворах опять появилась птица…
А у нас все шло своим манером. Мы помогали семье Хажи-бабая убирать сад. Он был такой огромный, что в нем можно было заблудиться как в лесу, и охраняли его много людей с ружьями!
Мы только до обеда три машины загрузили яблоками, после обеда еще две, всего 160 больших ящиков. В саду была беседка для отдыха, дом для ночлега, была даже баня, а еще прохладный каменный подвал с большими бутылями с соком (я насчитала 9 видов), 12 больших деревянных бочек с вином, и на каждой написано, в каком году поставили. И ведь не у одного Хажи-бабая был такой сад — у много живущих в Бильбиля были большие сады.
Мы в саду работали тем летом четыре раза по четыре дня подряд, и я уже перестала считать ящики с фруктами, которые мы, дети рвали с деревьев и раскладывали в ящики, а взрослые грузили их в машины. Тем же летом над Баку часто стали летать самолеты — шли учения со стрельбой, по улицам маршировали военные и милиционеры с противогазами на лицах, и люди говорили, что это не к добру, скоро должна начаться война.
И тут нас сваливается еще одно горе — не проходит сорока дней после похорон Разии, как умирает другая моя сестра, Охра, от солнечного удара.
Я не могу найти таких слов, как мы все переживали, плакали. Похоронили Охру рядом с Разией. Папа сказал, что еще год побудем в Баку, заработаем немного денег и уедем обратно в Татарию. Все здесь было хорошо, и работа была, и еды вдоволь, фруктов, но страшно было от того, что часто умирают маленькие дети. У того же Хажи-бабая, как он ни жил богато, умерли трое детей от первой жены, у второй его жены умерли близнецы.

…И он схватился за кинжал
Шел февраль 1939 года, мы прожили в Баку уже шесть лет. Мы все мечтали поскорее вернуться в Татарию. Папа говорил, что скоро у нас хватит денег, чтобы дома построиться на новом месте, купить скот и зажить на славу. Мы потихоньку начали готовиться к отъезду. Домой решили плыть по Каспийскому морю на корабле.
Пошли слухи, что скоро в Баку начнут раскулачивать зажиточных людей, не пройдет это и мимо Хажи-бабая. Он стал втихомолку забивать скот, раздавать мясо по знакомым. Дал и нам несколько бараньих туш, и папа засолил их в бочки и спрятал в погреб, туда же спрятал посоленных осетров.
Как-то ночью мы проснулись от выстрелов. Оказывается, к Хажи-бабаю приехали милиционеры. Они искали его сыновей (как оказалось, у них был свой пароход, и они на нем плавали в Иран за контрабандой).
Усадьбу Хажи-бабая охраняли четыре большие собаки. Одна из них сорвалась с цепи и кинулась на чужаков, и один милиционер застрелил ее. А Хажи-бабай не стерпел и одним ударом большого как сабля кинжала (у него он всегда висел на поясе) снес этому милиционеру голову.
Хажи-бабая повалили на землю, избили, а затем надели на него наручники и увезли на машине. А в доме у него устроили большой обыск, папу и других квартирантов, живущих во дворе Хажи-бабая, допросили, где можно найти его сыновей. Никто, конечно, ничего не знал. Потом милиционеры объявили, что теперь у Хажи-бабя ничего своего нет, все государственное: и его сад, и дома, и бани, и скот. Они уехали, но в доме оставили засаду, все ждали сыновей Хажи-бабая — видать, сильно они навредили советской власти.
Еще через несколько дней прямо во двор Хажи-бабая заехали 4 грузовика, милиционеры загружали их добром, которое выносили из дома (ковры, сундуки, мебель, посуду. Во дворе в это время варилось на газовой плите мясо в двух больших кастрюлях — их тоже забрали, вместе с мясом). Младшая жена Хажи-бабая Эмина-апа очень громко плакала.
Потом милиционеры сказали, чтобы она собиралась и поехала с ними к мужу. «Возьми харчи для него» — сказали они. «А что такое харчи?» — спросила Эмина-апа, плохо понимающая по-русски. Ей сказали, что это еда. Я стояла рядом и все это слышала. Эмина-апа дала мне денег, сумку и попросила быстренько сбегать в магазин, купить чуреков, пряников, чего-то там еще.
Я все это купила, и когда уже подходила к воротам, увидела, что к дому едут на своей машине старшие сыновья Хажи-бабая Исламбек и Каирбек. Я закричала им, чтобы они уезжали. Они услышали меня и остановились. Я все рассказала, что случилось. Исламбек поблагодарил меня, и они быстро уехали. И больше их никто не видел, как и других пятерых сыновей Хажи-бабая, они как сквозь землю провалились. Скорее всего, они уехали за границу, потому что так же исчезли их суда, на которых они возили на продажу фрукты.