В армию я уходил не из дома в Казахстане — повестка пришла мне на Урале, в Краснотурьинске, где, я, перед тем как явиться в военкомат, решил съездить в родное село. Как-никак, там мои родители, братишки и сестренка, одноклассники, и мне очень хотелось повидаться с ними, перед тем как отправиться на два года в полную неизвестность.
Хотя, что там неизвестного — я призывался в прославленную Советскую Армию, отслужить в которой в те годы считали за честь подавляющее большинство парней. И обычно проводы в армию превращались в большое и праздничное событие, что в городе, что в деревне.
Я пробыл дома всего несколько дней, повидался со всеми, кого хотел увидеть. А перед отъездом родители устроили мне, как и полагается, проводины: нажарили-напарили всего и накрыли длинный стол, за которым собрались десятка три моих друзей и родственников — большего числа гостей наша скромная хата просто не разместила бы. я чуть больше года трудился на заводе ЖБИ бетонщиком. Рассчитавшись и простившись со своей бригадой
В общем, все остались довольны — и я, и гости, и родители — тем, что все остались довольны. Правда, мама моя весь вечер нет-нет, да всплакнет, глядя на меня. Я даже начал смущаться — ну как же, я же мужик, без пяти минут защитник Родины, а по мне слезы льют, и все это видят.
Не оставила мама свое мокрое дело и наутро, когда меня отвезли в райцентр, откуда я должен был уехать на автобусе до Омска, а затем поездом до Урала. Наконец, пожав всем руки и неловко ткнувшись губами в мокрую от слез мамину щеку, я с облегчением забрался в автобус, еще успел помахать провожающим меня односельчанам и поехал.
А перед глазами все еще стояла плачущая мама, и я был сердит на нее: ну, что она опять устроила мне при всех, как какому-нибудь маменькиному сыночку, а? Я вон сам в семнадцать лет уехал на Урал, у меня уже больше года трудового стажа, в армию вон берут, значит — не задохлик какой, а она все рыдает. Ну, что это такое, ей-Богу?!.
Но вскоре я уже сидел в вагоне своего поезда, пытался заигрывать с молодой и симпатичной проводницей и напрочь забыл обо всем, что было со мной и вокруг меня до этого. Молодость, что с неё взять?
А всего через четыре дня, когда я уже вечером следующего дня должен был отправиться на вокзал, где группу призывников должны были посадить в поезд на Свердловск работники военкомата, ко мне в комнату (койко-место в общаге я еще не сдал) поднялась с первого этажа недовольная вахтерша и сказала, чтобы я шел к телефону.
— А кто звонит-то? — с недоумением спросил я — за весь год проживания в общаге мне сюда звонили всего пару раз, и это для меня в известной степени было событием.
— Твои родичи, — пробурчала тетя Глаша. — Иди уже, и долго телефон мне не занимай!
Я спустился к вахте, взял лежащую на столе трубку и солидно сказал:
— Слушаю вас!
— Сыночек мой, это я… — сказала трубка маминым голосом, и я чуть не уронил ее на пол.
— Мама, ты откуда звонишь, из деревни, что ли? Откуда номер общаги у тебя? — сбивчиво забормотал я.
-Нет, не из деревни, — сказала мама и всхлипнула. — Па… папа отпустил меня проводить тебя в армию. Я у дяди Яши. Иди сюда скорее, сыночек, я тут уточку варю…
И я как стоял, так и сел на краешек стула, едва удержавшись на нем.
— Но… но зачем ты приехала? Столько денег потратила… Я бы и сам в армию нормально ушел, то есть уехал…
— Да как же, сыночек! Ты же у нас первым солдатом будешь! — с укором сказала мама (и это была сущая правда — из трех братьев я был старшим). — Поэтому, хочешь-не хочешь, а я тебя провожу…
После еще одних проводин у дяди Яши (папиного младшего брата, у которого я какое-то время жил, пока не устроился на работу) на следующий день мы с мамой отправились на вокзал.
Там уже кучковалась сколоченная еще в военкомате наша команда ноябрьских призывников в сопровождении одного из офицеров — он должен был доставить нас на сборный пункт Егоршино под Свердловском.
Я не один был с мамой — других призывников тоже провожали даже по два родителя, а то и целая кучка родственников. Мама все порывалась притянуть меня к себе, я, понятное дело, как истинный мужик и будущий солдат, всячески противился этому.
Но вот прозвучала команда построиться на перроне, я с облегчением вырвался из маминых объятий и торопливо вышел из маленького и тесного помещения вокзала. Мама вышла следом и молча смотрела на меня в неровном, разношерстном строю из пары десятков призывников, и по лицу ее опять текли слезы. «Господи! -с досадой подумалось мне тогда. — Да откуда же она их столько берет?..»
Но я все же был не каменным, мне, наконец, очень жалко стало маму за ее переживания, и я почувствовал, как и у меня защипало в носу и жарко стало глазам. Я торопливо помахал маме на прощание рукой и полез за пацанами в свой вагон.
Место мне досталось окном в противоположную от перрона сторону. И пока я устроился, поезд дернулся и медленно стал набирать ход. Я бросился в соседнее отделение вагона, чтобы еще раз помахать маме рукой, но, увы, ее уже не было видно…
Отслужил я благополучно, правда, без отпуска — не заслужил. Да у нас в части вообще мало кто удостаивался такой чести. Вот всего пару-тройку лет назад, когда срочную служили по три года, отпуска солдатам давали почти в обязательном порядке — все же три года… А нам повезло, мы пошли служить уже по новому, всего-то двухгодичному сроку.
Но этих двух лет мне хватило, чтобы я очень сильно соскучился по своим родным — братишкам и сестренке, отцу, маме. Хорошо, хоть она писала мне в часть — девчонки у меня тогда такой, чтобы регулярно, как невеста своему жениху, слать мне письма, не было, и единственной связью с гражданским миром оставались для меня они, мамины письма и ее посылки.
Когда я вырос на пороге родного дома в шинели и кирзовых сапогах, с щеголеватым дембельским чемоданчиком в руке, мама прижалась ко мне, но что было поразительно при этом — уже не плакала, а счастливо улыбалась.
-Мама, я тебя не узнаю, — сказал я, осторожно целуя ее в поседевший завиток, выпавший из-под сбившегося платка на щеку. — Вот сейчас ты не плачешь. Почему?
-Ах, сынок, — вздохнула мама и погладила меня по плечу с черным погоном. - Когда я тебя провожала в армию, у тебя из воротника пальто торчала такая худая, такая тонкая шейка — как у цыпленка, что я все время думала: «Боже мой, ну какой же из него солдат? Разве же можно таких брать в армию?» Вот потому и плакала и про себя молилась, чтобы у тебя там, в армии, все было хорошо. А сейчас чего мне плакать? Вон ты какой вернулся — плечистый, и шея уже не как у цыпленка, а крепкая, мужская. Вот я и радуюсь за тебя…
А вот здесь уж я сам чуть не расплакался, несмотря на свою «плечистость» и крепкую шею. Если честно признаться, трудно мне было в армии, порой очень. И теперь я наверняка был уверен, что это болевшая за меня мамина душа, ее слезы и молитвы укрепляли меня в армейской службе, и я благополучно отслужил эти долгие два года и вернулся домой.
-Спасибо тебе, мама, — сказал я. — И прости, что не всегда был внимателен к тебе.
-Иди мой руки, — ответила мама. - Оладушки еще горячие…