— …Эх, расскажу-ка я тебе, как я один раз на деревенскую свадьбу сходил, и долго после этого не ходил. Даже на свою не хотел идти, вот так вот сходил тот раз. Да не один, а своим младшим брательником, будь он неладен.
Я тогда только с армии весной пришел, а Гришка в фазанке на механизатора учился… да как учился, все время сбегал с занятий домой, город-то вон, рукой подать. Вот и тот раз он дома оказался, когда Пашка Лейрих женился. А мы с ним дружили, с Пашкой-то, хотя он учился в нашей восьмилетке на класс ниже меня и на класс выше этого охламона, братана моего. Так что на свадьбу ему нас обоих пришлось звать.
Ну, чин по чину, мать дала нам десятку в подарок в конверте на двоих… Как это мало? Знаешь, сколько тогда водка стоила?.. Три шестьдесят две, не хочешь!
Ну, народу на свадьбе — вся деревня, считай, была. Пашка-то женился на Гальке Маскаевой, а эти Маскаевы живут здесь триста лет, они всем родня тут… Ладно, ладно, короче так короче.
Короче, выпивки было море, закуски тоже — эти Лейрихи одних гусей штук двадцать забили на свадьбу! Ну, быстро накидались все, и тут пошли танцы-шманцы-обниманцы. Я приметил себе новую заведующую клубом Галину, ее нам в прошлом году из райцентра прислали. Симпатичная такая бабенция, все при ней, фигуристая, и не замужем.
Но мы сидели за разными столами. Братуха-то, значится, ближе к ней оказался. Вот он ее первым и пригласил на танец. Ну, я с досады позвал плясать свою соседку, нашу фельдшерицу Лизу. Она так тоже ничего, но не в моем вкусе, низенькая и полненькая, как тумбочка. Хотя я-то ей, видно было, нравился. Вот и в этом танце она так преданно и влюбленно смотрела на меня снизу вверх и даже разрешила держать ее ниже талии, что все было понятно без слов.
Но меня завклубша занимала больше. Однако она и на второй танец пошла с Гришкой! Зло меня взяло: ну что она в нем нашла? Ну, кудрявый, стройный. Так он же еще совсем пацан, восемнадцати ему не было. Хотя хулиган еще тот! А Галине этой уже лет двадцать пять, наверное.
Хотя она и меня постарше была, я ж тебе говорил, что только из армии вернулся. Значит, мне двадцать с небольшим уже было. Так ты сравни: или я, уже отслуживший, или этот салага?
И вот ведь гаденыш — не хотел старшему брату уступать Галину, как я ему ни моргал, как ни шипел на ухо. Ну, ладно. Когда очередной танец кончился, хлопнул еще водки и пошел снова завклубшу приглашать.
Глядь — а их нигде нет, Гришки-то с Галей. А меня опять эта фершалка Лиза выцепила. Говорит: «Белый танец щас, Сереженька! Дамы приглашают кавалеров…» Тоже мне, дама, мать ее за ногу! Одна симпатичная черта в ней, правда, все же была — спирт у нее в ФАПе всегда водился. Так что лучше бы ей не отказывать, чтобы она потом мне не отказала. В чем, в чем… В спирте, конечно!
Ну, ладно, повел я ее танго танцевать. А выпитое меня все больше разбирает, и Лизонька эта, что удивительно прямо, все больше начинает нравиться. Прижалась ко мне, как родная, по спине гладит. Потом шепчет: «Мне домой пора. Проводишь?».
А чего ж не проводить? Говорю: «Давай через полчасика». А сам думаю: «Чего это я уйду, на свою кровную пятерку не выпивши и не закусивши еще?». Конверт-то с деньгами мы уже отдали молодым.
Ну, я опять к столу. Гришки с Лизкой так и не видать. Увел ее куда-то, козел несовершеннолетний. Или она его утащила, телка малолетнего. Ну да хрен с вами, думаю, где моя не пропадала? Вон Лизонька, красавица какая, да еще со спиртовым запасом, на меня глаз положила. Грех не воспользоваться!
Ну вот, махнул я еще водочки, и к выходу. А там меня уже Лиза дожидается. Свадьба продолжала гулять, когда мы ушли. И хотя на улице еще светло было и то там, то тут нам попадались наши односельчане, мы с Лизой целоваться начали уже по дороге. Я ее то к забору прижму, то к стене сарая какого. Вижу: она не прочь, но куда ее завести? Вы будете смеяться, но в деревне не так много мест, где тайно можно трахнуть девчонку.
Сказки про б… кие сеновалы пусть рассказывает кто-нибудь другой. Во-первых, общественный сеновал охраняется сторожем, да и расположен он подальше от села, потому как если вдруг загорится — а такое случается довольно часто, — то и деревне не сдобровать. На частный сеновал вообще незамеченным пройти нельзя, и у хозяина тут же возникнут вопросы к вам и вашей подруге. Ну и в-третьих, это не самое комфортное место для такого дела — все оголенные участки тела будут истыканы острыми концами сухой травы, весь будешь в пыли, мышьем помете и живущих в скирде всяческих козявках.
По фильмам, в баньку еще можно. Но у нас все бани находились внутри дворов, так что проникнуть в это укромное место незамеченным можно только ночью — если собака пропустит. Оставалось еще лоно природы. То есть, можно было уйти в степь за село или спуститься на луга под крутой берег Иртыша. Но это далеко, а мы были немало пьяны и ногами перебирали не особенно резво и твердо. Вдобавок ко всему, весь тот майский день моросил противный мелкий дождь, какая тут, на фиг, природа.
И все же, перед тем, как за Лизой захлопнулась бы калитка, мы с ней устроились на лежащей напротив ее дома, через дорогу, то есть уже практически на околице, большой коряге. Ее притащили трактором с реки еще несколько лет назад с целью распилить на дрова — таких коряг у нас много валялось по деревне. Но она была такой толстой, что Лизин отец со своим сыном Колькой никак не могли решиться подступить к ее распиловке. Вот она и лежала на берегу, уже вся иссохшаяся и белая от времени.
Со мной к тому времени начали твориться удивительные вещи: я то выпадал из реальности на какое-то время, то вновь оказывался на этой мокрой и склизкой коряге в обнимку с Лизой. Мы самозабвенно целовались и пытались приступить к соитию, но неизменно соскальзывали с широкой, но округлой спины могучего ствола мертвой вербы и шлепались на мокрый песок…
В очередной раз я очнулся от того, что кто-то выдрал из моих объятий Лизоньку, а меня грубым толчком в грудь свалил с коряги. Оказалось, что это из окна своего дома увидела наши бесплодные попытки предаться плотской любви мама Лизы, тетя Физа (как полностью звучит ее имя, до сих пор не знаю), квадратная такая бабища. Она обложила меня матом и утащила упирающуюся дочь домой.
Смеркалось. Но домой идти не хотелось, а хотелось продолжения банкета. И я практически на автопилоте побрел в сторону дома Лейрихов — доносящаяся оттуда громкая танцевальная музыка свидетельствовала, что свадьба еще продолжается и, возможно, мне будут там рады. А главное, не оставляла возродившаяся надежда увидеть Галину…
Но по дороге я опять отключился, и пришел в себя от ощущения, что меня раздевают… Я открыл глаза, ничего не понимая. Лежу на какой-то комковатой постели, в полумраке, пуловера и майки на мне уже нет, в ногах у меня склонилась какая-то косматая баба и стаскивает с меня штаны.
— Э-э, что такое? Где это я? — привставая и хватаясь за уползающие штаны, пролепетал я. Косматая голова вскинулась, и в зыбком полумраке я узнал Людку-Лобаниху. Охренеть! Это ж как я к Лобановым попал?
Впрочем, их саманная пятистенная избушка-развалюшка стояла рядом с Лейриховскими шлакоблочными хоромами на шесть комнат. Так что или я сам случайно сюда забрел спьяну, или Лобаниха меня перехватила и затащила к себе.
В каждой деревне есть придурковатые семьи. Вот такими были Лобановы. И главной придуркой в их семье была эта Людка. Она была моей сверстницей, когда-то мы даже учились в одном классе. Но Людка болела падучей, время от времени неожиданно хлопалась на пол в классе во время урока или в коридоре на перемене, и начинала биться в припадке, колотясь головой о пол и выдавливая из стиснутого рта пузырящуюся пену.
Наши учителя уже знали, что делать, наваливались на корчащуюся на полу Людку, совали ей в рот что-нибудь железное, чтобы она не откусила себе язык, а потом отпаивали ее валерьянкой, и все небольшое здание нашей восьмилетки потом пару дней воняло лекарствами.
Естественно, Людка не доучилась, бросила ходить школу и осталась при родителях, живущих беднее церковных крыс. В семье работал один отец-инвалид, дядя Федя (кисть правойу него была загнута крючком) — он сторожил совхозные склады. Был у них еще и сын, забитый тихоня Вовка, тот все же восьмилетку закончил, но и все на этом — тоже сидел на шее родителей.
Денег им всегда не хватало, скот они при этом не держали, так как ходить за ним в этой несчастной семье было некому — тетя Стюра вечно чем-то болела, а с остальных домочадцев физического толку не было. Поэтому Лобановы экономили на всем, и даже от электрического света отказались. Вот и сейчас они коротали вечер при свете керосиновой лампы.
Дяди Феди дома не было — он, понятное дело, сторожил склады ночами, — и Вовки тоже, наверное, с отцом ушел. И хоть было темновато в их небеленой мазанке, но я разглядел, что тетя Стюра (вот опять: а как полно звучит ее имя, тоже до сих пор не знаю), низко нагнувшись над моим серым болоньевым плащом, зашивает выдранный где-то большой клок из полы белыми нитками.
И тут у меня заболело бедро. Я сунул туда руку, почувствовал мокреть, поднес ладонь к глазам и увидел, что она в крови. И как вспышка в сознании: Людка ведет меня, как безвольного барана на заклание, через их пустой двор к дому, а на меня, гремя цепью, набрасывается злющий лобановский кобель Гром, и цапает своим клыками за ногу. Так вот кто мне плащ разодрал! И зачем им, спрашивается, такая злобная собака, когда караулить совсем нечего?
Ну, я вроде как начинаю трезветь, Лобаниху отталкиваю, пытаюсь штаны натянуть. А Людка визжит:
-Куда? Щас жениться с тобой будем!
И тянет мои штаны на себя.
Эти ее слова окончательно привели меня в себя. Я слетел с этой вонючей кровати, как ужаленный шершнем, сбросив при этом Людку на пол. Только этой славы мне не хватало, что переспал с Лобанихой!
Натянул я штаны, сунул ноги в валяющиеся на полу туфли, вырвал у тети Стюры из рук почти заштопанный свой плащ, и ходу из этой хаты! И даже Гром не успел отреагировать на мою молниеносную ретираду.
И хотя у Лейрихов по соседству все еще гремела музыка и из открытых окон и со двора слышались пьяные голоса, больше уже ни на какую свадьбу я не пошел, а прямиком отправился домой.
Пришел, а время первый час ночи, в окнах нашего дома темно, все уже спят. Я не стал никого будить, щепочкой откинул клямку, аккуратно пробрался в нашу с братом комнату. Слышу храп, включаю свет, а Гришуня мой лежит одетый, на пузе, и дрыхнет себе, как ни в чем не бывало.
Ну, я с досады — это же из-за него, придурка, все мои приключения случились, — от души приложился пятерней по его заднице. И тут братан как взвоет, подскочил на постели, уселся, и тут же снова соскочил с нее, как будто кто ему пенделя наподдал.
Охает, бережно потирает задницу, и жалостливо так говорит:
— Ты, чё, братуха, охренел? Больно же!
— Это тебе за Гальку! — пробурчал я. — Еще мало! Да я ведь и не бил тебя вовсе, так, хлопнул слегка. А ты орешь, как резаный…
— Слегка! — проныл Гришка. — А ты хоть знаешь, чё у меня там? Я теперь сидеть не могу…
Он спускает штаны, поворачивается ко мне, и я вижу, что попа у него распухшая, и обе ее половинки пересекают сверху донизу четыре параллельные багровые полосы.
— Это кто тебя так и чем? — потрясенно спросил я. И брат рассказал.
Оказывается, он уволок окосевшую завклубшу на предмет «туда-сюда», и не находя с ее стороны сопротивления, сунулся с ней сначала в баню. Но там уже кто-то был, так как баня была закрыта изнутри на крючок. И тогда Гришка не нашел ничего лучшего, как затащить Галину (вот же оторва какая оказалась, а?) в сарай. А там завалил ее на соломенную подстилку между двумя привязанными коровами, и азартно приступил к делу.
И надо же такому случиться (впрочем, это вполне логично — деревня же), что в это время в сарай зашла Пашки Лейриха мама, тетя Эля. Свадьба свадьбой, но коров же кому-то надо было подоить?
Тетя Эля — она и по жизни суровая, а когда выпивала, даже немного, становилась зверища зверищей, из-за чего нередко страдали ее безобидный муж дядя Адольф и все прочие домочадцы.
Так вот, когда тетя Эля увидела, что на соломенной подстилке, среди неубранного, по случаю праздника, коровьего говна, между двух ее перепуганных животинок, с криками и стонами кувыркается какая-то бесстыжая пара, она схватила первое, что ей попало под руки — вилы, и плашмя ударила ими по прыгающей в полумраке белой заднице моего братана. И матерясь с жутким немецким акцентом, этими же вилами выгнала из сарая уползающую в ужасе на четвереньках застигнутую за блудом пару.
Так что брат мой больше тоже на свадьбу не пошел — сидеть за столом он бы уже не мог. Да и тетя Эля его и не пустила бы. А Галя… Галя буквально на следующий же день сбежала от позора к себе домой, в райцентр, и у нас долго не было завклубом…
Вот какие бывают приключения на свадьбах в деревне. Это при том, что я тебе еще не все рассказал. Были там еще некоторые моменты, но я не был их свидетелем, за точность не ручаюсь, потому лучше промолчу. Ну че, напишешь рассказ? Только обязательно потом мне покажи…