Да, в инквизицию святую дрова б на мне не экономили,
поджарили бы, как положено, небось, ни щепки не слимонили,
припёрли на костёр бы в рубище, босую и простоволосую,
в телеге шаткой и разваленной, с наспех подбитыми колесами.

Везли бы от тюрьмы до лобного, глаза трусливо, суки, прятали,
«козу» в карманах тупо строили и глупо языками ляпали:
«Ты-де, на ведьму не заглядывай, а ну как к полночи приснится?»
А я бы думала:"Бар-р-раны…" и сквозь прикрытые ресницы
смотрела в небо и ловила последнее тепло лазури.

Бежал бы рядом жеребёнок, смешно скача порой от дури,
и от того, что жизнь прекрасна, и от того, что солнце светит,
что рядом мама-кобылица, и что в конюшне на рассвете
он из сосцов её душистых пил жизнь и томно жмурил глазки,
толкая резво и игриво мордахой мокрой без опаски.
А в небе, в запредельной выси, парила птица тёмной точкой,
и в поле дальнем возле леса лисица в рыжем с оторочкой
белейшей (хороша, хитрюга!) по срочным бы делам бежала…

…Трясло телегу на ухабах, и время в бездну утекало,
и поглощало чрево города лазурь, и волю, и лисицу.
Сквозь смрад и грязь обрывком паруса осталась в ясном небе птица,
а впереди толпа колышется — людское море ненасытное.

И я — одна. Босая, в рубище и с головою непокрытою…

Плевки и вопли, следом камешки — всё честь по чести, как положено.
Ступени старые, скрипучие… Кострище хворостом обложено.

— Покайся, ведьма! Пред Создателем предстанешь ты через мгновение… -
А сам блудливо шарит пальцами и шепчет:
— Встанешь на колени?
Ещё не поздно. Лишь согласие твоё и капелька раскаянья.
И ты уйдёшь со мною, сладкая… Спасу, спасу… И, паче чаянья,
коль будешь мне всегда покорною — дам всё, чего не пожелаешь… -

Он бормотал (глаза — безумные…), и жизни оставалось с палец.
Кровь билась в веночку на шее, слегка потряхивало руки,
бездонно небо голубело, влекло к себе, а в левом ухе
звенела тоненько мелодия, и звал Великий Композитор,
перебивая шёпот яростный…

— Паашёл ты на **р, Инквизитор!!!